Сломанный капкан. Глава 12
Сидя в одном из тёмных сориновских дворов, Артём во все глаза глядел на выросший перед ним дом. На эту, казалось бы, обычную серую пятиэтажку хотелось смотреть взахлёб, так, как если бы это всё ещё была Мира, уходящая. Потом она на самом деле, будто услышав его, почувствовав, появилась в окне подъезда. Всё внутри словно сжали в кулак и рванули — вот он и сбежал позорно, держа в голове последнее, что осталось у него в тот вечер: её немного испуганный взгляд.
В каком-то смысле дом и вправду мог хранить в себе её или хотя бы её частичку: Мира ведь жила здесь, и даже не один год, а вроде бы почти десяток. И это было совсем не так, как у Артёма.
Сам он вырос на Дальней — там, где за калиткой, на другой стороне улицы, открывалась полная свобода. Можно было, никого не спрашивая, уйти глубоко в рощу. Идти долго, пока она не начнёт редеть, и за ней, держа в руках травинку, отыскать новый выход к речке. А можно было остаться у дома и сидеть в тишине, слушая, как хозяйничают в своих домах соседи и в конце улицы кричит петух.
Мира выросла здесь — а здесь за домами, на которые она, должно быть, смотрела по утрам из окна, шумели машины. По дворам с лаем носились бродячие собаки, орали местные, и пахло здесь не рекой и травой, а железной дорогой: где-то вдалеке нет-нет да и выдавал гудок поезд. За одной серой пятиэтажкой выскакивала другая и скалилась окнами третья; когда расступались другая и третья, показывался ещё целый выводок кирпичных коробок, и где-то между ними можно было выйти на закованный в бетон берег водохранилища.
Перейдя трясущийся железнодорожный мост, Артём в холодеющей ночи три часа добирался до Дальней. Прошёл по лесу, где увидел следы кабана, двинулся мимо кладбища, где осталась мама, уже на слабеющих ногах добрался до постели и упал в неё абсолютно счастливым.
Назавтра Мира дала ему ещё пару десятков слов и несколько мимолётных шуток. Он крутил их в уме и ждал, когда настанут назначенные три часа. Оставались минуты, когда хлопнула вдруг дверь у Кузьминых, протянулись мимо забора тяжёлые шаги соседа и послышался стук в дверь.
Тут же всплыло в уме лицо бабушки. Всякий раз, когда Артём ей грубил, она долго куксилась и не хотела как следует поговорить, разве что бурчала что-то себе под нос. А потом шла к Кузьмину и ему, похоже, плакалась. О том, как устала, да и вообще вырастила на свою голову, теперь не знает, как справляться, — хотя, можно подумать, Артём когда-нибудь выходил из себя без причины. А Кузьмин, как у него появлялось свободное время, являлся с выяснениями отношений.
Вот и теперь он вернулся с вахты, и всё обещало быть как всегда. Угрозы — как будто бы не понимал, кому угрожать собрался; потом перебранка, а за ней долгий нудный разговор с воспоминаниями о том, каким человеком воспитывали его мама и бабушка, как помогал им Кузьмин и почему он чуть ли не заменил Артёму деда. А сейчас было ну совсем, совсем не до этого. Он ждал.
— Да погоди ты, старый, — процедил Артём и схватил телефон.
В уже открытом диалоге с Мирой чернели буквы:
Чёрт. Значит, она стоит прямо за калиткой и уже его видела. Такое Артём испытывал только в детстве, когда в автомате с игрушками трофей вдруг выпадал из щипцов, несмотря на все попытки донести его до конца. Пальцы умоляюще забарабанили по экрану:
найди где присесть, а я пока разберусь и потом к тебе выйду
Теперь дело было за ней, а уж он постарается всё уладить как можно быстрее.
— Ты здесь чего? — Артём уставился на соседа, открыв дверь.
— Не тыкай. — Тот шагнул ближе. — Разговор есть.
— У меня без твоих разговоров дел полно.
Дальше между ними легло молчание. Кузьмин стоял на крыльце и смотрел прямо в глаза Артёму. Тот закатил глаза и выдохнул:
— Да ну ладно, ладно. Пять минут…
— Как только я за порог… — Кузьмин просунул руку в дверную щель, открыл дверь и втолкнул Артёма на веранду. — Так ты сразу за своё берёшься.
— За что я брался-то, старый?! — ошалело выпалил Артём, чувствуя на себе взгляд в упор, и продолжил уже мягче: — Меньше в вещах моих лазить нужно, вот что я объяснял и баб Оле, и твоей Вале.
— Вещи-вещами. — Сосед закачал головой. — Нужны нам твои вещи. Никто их у тебя не отымет.
— Уж постарайтесь, — Артём скрестил руки на груди.
— А бабушку беречь надо. Иначе то кто у тебя на свете останется?..
— И правда что. Тоже мне цуцик.
Кузьмин вздохнул всё так же горько, но уже примирительно, и стал поправлять сбившийся коврик у двери.
— М… — нужное слово застряло в горле, прежде чем Артём успел решить, правдиво оно или нет.
— Ну да бог с вами. Пойду я, — сказал сосед и напоследок, уже почти за дверью, добавил: — Смотри мне только… и тут тоже.
Только хлопок двери заставил Артёма понять, что разговор окончен. Это было что-то новенькое. Неужели приход Миры заставил Кузьмина вести себя по-другому? Может, тогда и бабушка с ней уймётся, и они все заживут в идиллии, о которой он мечтал с детства, но так никогда и не видел?
Может-то может — сейчас всё это зависело от его действий. Артём разблокировал телефон и не увидел в диалоге с Мирой ничего нового, хотя то, что он отправил, было прочитано.
Мир, — начал он и остановился, увидев, что она прочитала сообщение сразу.
Тоже с открытым диалогом сидит, — усмехнулся Артём. — Твоя, значит, девчонка, спрашивает старый. Вот тебе и ответ.
Сообщения сразу становились прочитанными, но оставались без ответа. Секунды шли, собираясь в минуты, но ничего не менялось. Поменять всё мог только он сам. Артём нашёл контакт на втором месте в избранном и нажал кнопку вызова. После двух гудков Мира взяла трубку, но продолжала молчать, а на фоне был слышен шум двигателя.
Вот так, значит? Артём сбросил вызов и молча сел в кресло на веранде. Просто сидел и ничего не делал до тех пор, пока не вернулась, разрешив свои дела, бабушка.
Тогда за окном были уже сумерки, а Артём всё так и не включил свет на веранде. Бабушка поймала его выражение лица, ещё разуваясь на входе, и в ту же секунду смутилась и дрогнула. Он подошёл к ней, чувствуя, как дрожит подбородок, и обнял, а она, такая тёплая и мягкая, но слабеющая от старости, обняла его в ответ. Артём пообещал, что больше не даст её в обиду даже себе самому.
Затем они долго сидели за столом, пока невесть откуда не полетели мотыльки. Ели бутерброды из булки с вареньем, запивая их кто чаем, а кто молоком, вспоминали его детство. Подбородок всё ещё дрожал, и Артём старался не показывать этого, а бабушка делала вид, что не замечает, но, наверное, всё понимала. Наевшись, он принёс из своей комнаты фотоальбом, а она — из своей. Тем вечером у него появилась пара новых фотографий мамы, которых он раньше не замечал или не хотел замечать.
Тем вечером он почти забыл, что хотел бы делить воспоминания не только с бабушкой.
Проснулся он так же рано, как обычно в последние дни и просыпался. В руке лежал телефон, и пара уже ставших привычными движений показали: Мира повторила свой перформанс — на аватарке вместо фотки с практики стоял чёрный квадрат. Не помня себя, Артём оделся и без завтрака вышел на улицу.
Дальняя только начинала раскачиваться, и когда он садился на маршрутку, работать локтями не пришлось. Потому и сам он толком пришёл в себя лишь тогда, когда пересел в центре города на пустой пятидесятый. В Сориново почти никто не ехал, кроме рабочих местного завода, — зачем это надо было кому-то в августе в восемь утра?
И всё-таки он сегодня был здесь. Сидел на той же самой трубе, откуда хорошо просматривался подъезд, смотрел на тех, кто оттуда выходит, и в каждом старался разглядеть знакомые черты. Через полчаса вышла бледная, приземистая темноволосая женщина — похожая. Артём вцепился в неё взглядом, как будто мог удержать её хоть на секунду дольше, а то и заставить не уходить вообще.
Но она тоже ушла, не оставив ответа о том, кто она и не может ли быть её мамой. Только и оставалось теперь перебирать то, что запомнил за последние два дня, а потом снова, и снова, и снова смотреть на дом, впитывая его в себя без остатка.
Напоследок Артём решил подойти ещё ближе. Тронуть его холодную серость, убедить себя в том, что делает это в последний раз, и наконец уйти — по-настоящему. Он встал, приложив ладонь к кирпичной стене, запрокинул голову и закрыл глаза, чтобы вдохнуть ослабевший за ночь запах железной дороги, но вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд и снова их открыл.
В окне первого этажа прямо над ним сидел толстый рыжий кот. Помахивал хвостом и смотрел презрительно, как бы насмехаясь. Можно подумать, знал Артёма и был в курсе, что тот думает о его хозяйке.
Это его фото она присылала, когда он что-нибудь творил или хотя бы принимал, уснув, забавную позу.
Артём скакнул чуть в сторону, взял торчащую в высокой траве длинную ветку и стал скрести ей по оконному стеклу. Сначала кот смотрел на него, как на глупца, а потом начал стучать лапами по стеклу, играя. Они играли до тех пор, пока не сдвинулась штора и не пришла, хихикая, Мира.
При виде Артёма улыбка сразу сползла с её лица, и оно застыло в глуповатом выражении, которое принимало всякий раз, когда она не знала, что делать дальше. Если Мира смотрела на него так, Артём вспоминал: она тоже в это всё не верит.
Ведь это всё нелепая игра, которая обязательно когда-нибудь закончится.
Поддерживая эту игру, он жестом показал, что приглашает её выйти на улицу, а она мотнула головой, имея в виду, что нужно, наоборот, зайти. И вдобавок показала пальцами тройку — видимо, номер её квартиры.
В подъезде в нос хлестнул запах чего-то жареного. Золотистая тройка висела на старой стёганой двери. Когда он подошёл, дверь тут же отворилась и рыжий наглец в нетерпении чуть не выскочил наружу. Артём же оказался внутри — и везде, во всём была она. Вот в этом тесном, оббитом панелями коридорчике она каждый раз собиралась в универ, в этой выглядывающей через дверной проём кухне она каждое утро пила чай…
Не успев увидеть ничего ещё, Артём почувствовал себя в её объятиях: её разом стало так много, как раньше он себе позволить не мог. И теперь, в отличие от того, что он помнил из того вечера в набитом автобусе, не нашлось больше удобного повода.
Она тоже просто хотела с ним быть.
В тот день Миры было больше, чем Артём вообще мог себе представить. Из-за этого на него легла страшная тревога. Следила за ними со стеллажной полки та самая картина с рыцарем, кот скрёбся в закрытую хлипкую дверь, мялись простыни; минуты, часы летели, сшибая всё и растворяясь в обжигающем тепле, а потом застыли, показав, как лучи света шарят по её бледной, покрытой мурашками коже.
Потом она села так, что скрипнул диван и волосы разметались по бёдрам, обхватила руками живот и легла к себе на колени, а Артём тупо смотрел ей в спину и улетал мыслями куда-то далеко. Так далеко, что весь день с самого утра вдруг показался ему мелким, глупым, не заслуживающим внимания. В одну из минут ему даже почудилось, что он стал к Мире равнодушен, но пришлось вернуть себя в колею.
— Не смотри на меня. — Мира встала и начала, торопясь, надевать футболку. — И вообще, мама уже скоро приедет.
— Раз так, — сказал он, мысленно оглянувшись назад, — я останусь, и…
Она, заканчивая одеваться, взглянула на него так, будто это её добило. Ушла в кухню, поставила чайник и осталась там. Артём же встал, тоже наспех оделся и остановил взгляд на столе. Ну и бардак. Куча скетчей, застарелая баночка с серо-бурой водой из-под красок, разбросанные карандаши, конспекты и мелко исписанные, полуоборванные тетрадные листы, комья бумаги, не долетевшие до корзины в ногах…
В корзине поверх всего лежал несмятый набросок человеческого силуэта, бесплотного, чуть ли не похожего на призрак. Лицо его Мира, видимо, не успела нарисовать или, как часто бывало, отвлеклась. Она вообще нередко вела себя ветрено, но это было поправимо. Ведь правда?
Ещё с полчаса прошли в смущённой тишине и безделье, пока не послышался стук в дверь и Мира не помчалась в коридор, чтобы открыть. В квартиру, отряхивая ноги, зашла та приземистая темноволосая женщина, которая выходила из подъезда утром. В её глазах мелькнуло узнавание, и лицо расслабилось в приветливой улыбке.
— Елена… Александровна, если хочешь.
Он решил, что пока хочет, и после небольшого промедления все уселись за стол. Ели разогретую тушёную картошку с мясом и глядели друг на друга неловко, не зная, что делать, — Артём в такой ситуации был в первый раз, но пока не успел узнать, в первый раз ли были они. Разговор понемногу клеился, все узнавали друг о друге основное, то, что пока не успели узнать, и делились планами на будущее. Когда тарелки опустели, по лучшим чашкам разлили принесённый с дальней полки шкафчика чай. Хлебая почти кипяток, Артём козырнул своим программированием и заметил в глазах Елены Александровны уважение, а в ответ спросил:
— А как вы позволили ей на такую специальность поступить?
Она отодвинула голову назад, будто пытаясь понять, то ли расслышала, и рассмеялась.
Артём посмотрел на неё в упор, краем взгляда видя, как напряглась Мира, и она уже спокойно продолжила:
— Я, конечно, не в восторге была… И не знаю, куда она потом пойдёт со своим искусствоведением. Но это её выбор.
Мира заёрзала на сиденье и встряла в разговор, окатив Артёма осуждающим взглядом:
Так нависла досадная тишина. Пока все трое допивали свой чай, лицо Миры — такой залом на лбу совсем не подходил для восемнадцати лет — понемногу смягчалось. Она встала из-за стола первой и отошла, а Елена Александровна ещё раз посмотрела на Артёма любуясь, но с ноткой серьёзности, и нарушила молчание:
— Мне же нужно видеть, с кем общается моя дочь. Бывает сложно, но в случае чего я её в обиду не дам. И знаешь… я тебе доверяю.
Он вспомнил, что обещал себе о бабушке, и жёстко кивнул. Внутри как будто лопнула пружина, и тот день наконец дал ему расслабиться. Он измотал Артёма, но совсем не так, как было, когда тот ездил к маме, — так можно было изматываться сколько угодно. Но, казалось, таких утомительных и вместе с тем счастливых дней в его жизни больше не будет.
Они с Мирой вышли из подъезда вместе, когда уже потемнело, и ещё минут десять стояли обнявшись. Вечер вовсю остывал, и кусали комары, но теперь это было легко терпеть, потому что появился какой-то смысл.
— Я больше не буду говорить чушь, — прошептал, чувствуя, что пора оторваться от Миры, Артём.
— А я убегать, — продолжила она. — И всё у нас…
— …будет хорошо, — закончили они вместе чуть вразлад.