Сказка о Рыцаре без Души
- Значит, так, с утренней зарею из дому как выйдешь, за болота иди, не бойся, духи тебя пропустят, затем прямо иди день, ночь, и еще один день, а на развилке увидишь тот самый дуб, вот под ним душа твоя и дожидается.
- Это как так... душа моя? - Рыцарь совсем опешил. Мало того, что наврал народ ему с три короба, отослав убивать страшилище, кровожадное чудище, что в чаще лесной поселилось и ворожбу страшную над дитями невинными совершает в полнолуние, так еще, оказывается, и душу где-то свою потерял!
- Над дитями невинными ворожбу-то хорошо в новую луну совершать, от хворей лечить да дурной глаз снимать - это всякая ворожбитка знает. И чаровница знает, и кикимора лесная, и мавка речная, та даже знает, а вот народ твой темный ни-че-го-шеньки не знает, только молву дурную распускать и горазды, - Баба Йога блеснула зло глазами, да сразу смягчилась. Что с него, народу-то, возьмешь.
- Это-то и я знаю, - Рыцарь хмыкнул, и опустил, наконец, меч-кладенец, прислонив его у входа в избу. Изба, к слову сказать, была знатная - не какая-нибудь селянская мазанка, а ладный сруб из добро подогнанных бревен. Видно было, делали избу с любовью и резьбой разукрашивали будто терем для юной красавицы. И в общем, недалеки от правды были-то!
- Что же ты, Рыцарь храбрый, потупился? Передумал кровушку проливать страшилища лесного, чудо-юдища ужасного?
Рыцарь вздохнул, переступая с ноги на ногу. Вот уж и правда вышел конфуз. А он мало того, что в чужой дом без спросу вломился, так еще и без гостинца пожаловал.
- Я, может, ныне и без души, а все же ворожбитку от чаровницы отличить умею. Тем паче от чудища лесного, жадного до чужих младенцев, - молвил Рыцарь, и сам поморщился. Вот знал же, знал, от темной напуганной толпы добра не жди. Не зря девки-то местные в сторонке от того балагана стояли, и матери детей подальше отвели. Полсела, небось, к ворожнице ходит за целебными настоями женское здоровье лечить. А в другую половину, поди, бесы какие вселились, не иначе...
- Не бесы, - Баба Йога усмехнулась, а Рыцарь только цикнул. Еще и в мысли глядеть повадилась, от же ж.
- Думаешь ты громко, Рыцарь храбрый, можно и не глядеть - все на лице у тебя написано. А что не написано - на поясе в мешочке висит позвякивает. Ну-ка, сколько нынче стоит чудище лесное, страшно-ужасное извести?
Рыцарь только вздохнул тяжко, окидывая взглядом избу. Баба Йога не торопилась приглашать его к огню, да оно и не мудрено. Он бы и сам себя взашей прогнал, на все четыре стороны, и коня бы еще отобрал, и меч тоже.
- Десять золотых... за чудище, - и глянул прямо Бабе Йоге в глаза, потому что и правда был Рыцарь храбрый, а без души так и вообще безрассудный. Ведь что еще терять, когда самое главное уже где-то по дороге оставил?
- Э-э-э, вот это ты продешевил, милый, - Баба Йога покачала головой. Волосы у нее были длинные и светлые, как пшеница на солнце. - В этих краях, уж если надумаешь остаться, за чудище не меньше 15 золотых проси, а за особо страшное-опасное и все 20 можно. А за ворожбитку неугодную, - тут она вздохнула и глянула куда-то в сторону, где на огне уже пыхтел котелок с травами, - За нее можешь и все 100 просить, коли живым уйдешь от ворожбы ее грозной.
Хоть и говорила она легко и обыденно, да ясно было как день, что печально ей. Да и сам бы Рыцарь на ее месте загрустил. Где это видано - лечишь людей, хворых детей выхаживаешь, мази да отвары травяные девицам делаешь, а иной раз и от смерти верной роженицу с дитем спасаешь, когда уж никто больше помочь не может... А они вон каким добром отплачивают. Подумал так Рыцарь, подумал, да и загрустил немножко.
Баба Йога окинула его внимательным цепким взглядом, от которого холодок пробежал по телу, и махнула рукой, приглашая к столу.
- Что ж, Рыцарь храбрый, проходи, коли не боишься. Чаем угощать буду, - откуда-то на столе появились добротные глиняные кружки с дымящим отваром, тарелки с медом, и свежий, будто только из печи хлеб. - Потчевать тебя яствами не буду, ни к чему тебе еда в эдаком положении, а вот травы с медом самое то - вмиг согреешься.
Рыцарь и сам не заметил, как продрог до самых костей, хоть в избе было сухо и тепло. Видать, права была ворожбитка, и впрямь душа его где-то покоится, пока он тут расхаживает и убийства замышляет.
Тут и там начали зажигаться лампадки большие и маленькие, разливаясь теплым светом по горнице. Даже как будто теплее стало, а может и вправду. Рыцарь растер замерзшие руки и обнял пальцами горячую кружку, усаживаясь за стол. Пахло горькими травами и чем-то цветочным, полевым.
- Пей-пей, пока не остыло, - Баба Йога как будто отлучалась куда-то, и возвратилась с толстым шерстяным платком, черным, как беззвездная ночь. Сама же куталась в такой же, только молочно-белый. Рыцарь хмыкнул, накидывая платок на плечи, а затем плотно укутался, чувствуя, как благословенное тепло разливается по телу. Неужто и платок у нее волшебный?
- Сам ты волшебный, - Баба Йога улыбнулась, но глаза оставались спокойными, как льдинки. Или предрассветное летнее небо - темно-темно синее, почти черное, но с просветом. Видел Рыцарь сапфир такой расцветки на перстне у одного вельможи - блестел будто живой. Но и он показался бы безжизненной стекляшкой по сравнению с глазищами Бабы Йоги. И как у людей язык-то повернулся ее страхолюдиной обзывать?
- За что они тебя так, мать? Знаю, ворожницам с обычным людом не по пути, но чтобы до рукоприкладства дело дошло...
Баба Йога пригубила чай и прищурилась.
- Больно много ты о ворожницах знаешь, Рыцарь храбрый. Уж не женился ли на одной? А нет, вижу не женился, вообще не женился. Это ты зря, ой зря. Как душу вернешь, иди быстренько женись и думать забудь на нечисть охотиться. Дурное это дело жизни забирать, хоть какие. Очень дурное...
Рыцарь сделал несколько глотков чая и поморщился от горечи. Отвар был явно целебный, внутри тут же вспыхнул теплый огонек, разогревая заиндевевшее тело изнутри. Наверное, можно было смело предположить, что он, Рыцарь, в общем-то, стремительно умирал, прямо здесь и сейчас. Но явно не так стремительно, как мог бы, удумай он с ворожбиткой силами тягаться.
Баба Йога тихонько хмыкнула и подлила ему еще горького отвара.
- Медом заедай, Рыцарь храбрый, не так горько будет, - сложно было сказать, сколько Бабе Йоге лет. Так повернется - как будто умудренная жизнью матрона перед тобой сидит седовласая, а эдак повернется - будто девица молодая с пшеничной копной волос. Только глаза темные, древние, как сама Природа.
- Никакой я уже не Рыцарь... так, в отставке, - Рыцарь честно принялся за мед. Горечь и правда отступила, во рту стало цветочно-сладко, а на душе, которой у него сейчас судя по всему не было, тепло и солнечно.
- То-то ты по миру шатаешься людям помогаешь. Совсем не Рыцарь, - в ее тонких бледных пальцах даже ложечка для меда выглядела как предмет крайне мистический. Рыцарь не сомневался, что поступил правильно. Ну а вдруг у люда-то, хоть и темного, но повод был ворожбитку не любить?
Баба Йога вздохнула и приобняла кружку двумя ладонями. Сейчас она походила на девчонку, чуть сонную и растрепанную.
Ворожница рассеянно пригладила волосы:
- Если тебе так уж интересно знать, Рыцарь, который уже и не Рыцарь, то вовсе не местный люд на меня зуб точит, вернее, местный, да не весь. А тот, что точит, лес мой обходит десятой дорогой да только склабится злобно, коли на дороге встретит... Лекари, если знаешь, давеча в гильдию собрались. Уж не чета нам, ворожницам, куда уж нам, - хмыкнула недовольно, - Поборы у них зверские, настои травяные продают на вес золота, а уж если хворь какую лечить берутся - потом за год не откупишься, если только ты не барин с большим хозяйством или какой вельможа. А тут, значит, я...
- Сидишь в домике лесном и девок просто так лечишь, детей выхаживаешь, да хвори прогоняешь, - закончил за нее Рыцарь. В общем, картина была понятная, но от этого не менее грустная.
- Не только девок, и не только хвори, - зыркнула сердито, но тут же успокоилась. Вот только что девчонка сидела, а теперь умудренная жизнью дева, осанистая, будто царевишна знатных кровей. - Когда долго детей нету аль когда сильно много их, верно, ко мне идут. Когда глаз кто злой положил, или скот захворал - тоже ко мне идут. И когда немощь мужская одолела и юная дева грустная по дому ходит - тоже ко мне под покровом ночи за настоем захаживают.
Рыцарь не выдержал и захохотал, представив крадущихся по лесу вночи мужиков и грустных-прегрустных молодых жен. Хоть бери да картину пиши!
Баба Йога тоже улыбнулась, наполняя их кружки отваром, на сей раз не таким забористым. Из чайничка душисто пахнуло ромашкой, чабрецом, и еще чем-то пряным, неведомым.
- Когда бес попутал - ко мне идут, и когда духи местные шалят - тоже ко мне идут, спрашивают как задобрить. Когда дева на сносях и ребеночек долго не идет, тоже за мной посылают, и если мертвым вышел - тоже меня зовут. Бывает так, душа все еще где-то рядом и нужно только немножечко позвать, как она тут же возвращается на радость всем, особенно матери. Матери всегда тяжелее всех...
Тут Баба Йога сделалась совсем уж молодой и ранимой - дрогнул голос, заблестели глаза, хоть в охапку сгребай да утешай, как умеешь, по-мужски. Рыцарь тяжело моргнул, прогоняя наваждение. Вот ведь зелье наварила, хозяюшка.
- И когда душу кто потерял - тоже ко мне идут, хоть и не знают дороги. Когда сбился с Пути, меня найти легче легкого, ведь я вдали от всякого Пути смертного. И всякий смертный, коли нашел меня, все дальше и дальше от жизни людской находится, - Баба Йога смотрела на него прямо и будто видела насквозь. Так, он знал, обычный люд смотреть не умеет. Только те, кто повидал всякое на свете, и заглянул за самую грань жизни, а то и дальше - так смотрят ведуньи, доулы, ворожницы, чаровницы, и только-только родившие. Так смотрят вернувшиеся с того света да те, кто так до конца и не вернулся, хоть и ходит по земле в теле людском, да душа все где-то не здесь витает. А кто там уже, в теле том живет, и не ведомо никому. А кому ведомо, тот помалкивает да таких обходит стороною.
- А как же... - Рыцарь весь онемел под тяжелым этим иномирским взглядом, так что язык еле-еле ворочался. - Отчего же душу теряют, при жизни-то? - выдавил, наконец, и морок тут же рассеялся. Ворожница смотрела на него спокойным, прохладным взглядом. Всеведущим.
- А так по капле и теряют. Когда жизни кого-то лишаешь, ты не его убиваешь - ты из своего колодца Жизни черпаешь раз за разом, пока он не пересыхает совсем. Уходит жизнь, уходит доброта, сочувствие, радость, да и грусть уходит. Любовь уходит самой последней, как сполох закатнего солнца, а без нее, как известно, долго не протянешь. И вот не за что душе зацепиться, ничто ее здесь не держит...
- И что же, она уходит, насовсем? - Рыцаря опять пробрал холодок, хоть волшебный отвар и ощутимо грел его в животе, разгоняя животворящее тепло по всему телу.
- Насовсем, да не сразу, - голос Бабы Йоги был мягкий и текучий, как вода, но мог так же с легкостью и резануть, будто ножом. Почему-то Рыцарь был уверен, что этим голосом можно как убаюкать в нежный сон, так и ранить как от удара мечом.
- Вовремя ты подоспел ко мне, Рыцарь храбрый. Ждет тебя твоя душа-душенька, там где ты ее и оставил, под тем самым древом, где взял плату за убийство чудища лесного, страшилища ужасного, всем ненавистного. Взял, и тем самым досуха исчерпал свой колодец Жизни.
- А как же... - Рыцарь дрожал, не помогал даже теплый толстый платок, - Другие же живут как-то.
- То другие, а тебе - нельзя! - молвила строго и даже ладонью взмахнула для пущей важности. - Другие в котел с кипящей смолой полезут, так и что же, за ними пойдешь? И потом, загляни хоть раз в глаза одного такого наймита, борца с нечистью, и все тебе станет ясно. А коли не станет, ну, тут уж ничего не попишешь.
Вспенилась, будто волна морская, и тут же успокоилась.
- Есть одно условие, - наконец, молвила Баба Йога, после долгой паузы, заполненной трескотом огня и дрожащим пламенем лампадок. - Нужна клятва, иначе не сработает.
Внутри у Рыцаря что-то екнуло. Ну вот, не ожидал он подвоха, а все же знал, с кем дело имеет. Хоть и травами поила, и теплом отогревала, а все же ворожбитка, как она есть.
- У меня, как можешь видеть, ничего уж не осталось, даже души и той нет, - тихо проговорил Рыцарь. А и когда была она, разве ценил он ее? И глупое свое сердце, что все время звало то в лес, то в горы, то в страны заморские. А он только и делал, что меч точил да махать им учился. А как отучился, то и думать забыл о мечтах былых, о том, что они были когда-то.
- Клятва, а не плата. Сдался ты мне... - Баба Йога вздохнула как-то особенно тяжко. На столе появилась небольшая бутыль с мутно-золотистой жидкостью. - Нужен залог. Не для меня, для тебя и твоей Жизни. Но я могу засвидетельствовать данное Слово или его нарушение. Законы Природы гибкие, но нерушимые. Единожды оступишься - прощают, дважды оступишься - заплатишь сполна, а на третий никакая чаровница с того света уж не достанет, нечего доставать будет.
Рыцарь растер ладонями лицо, пытаясь унять дрожь в теле. Он больше не чувствовал холод, да и жар не чувствовал тоже. Только странную, тревожную дрожь. Кажется, ему было страшно. До сцепленных зубов и потных ладоней, до онемевших губ и непослушного языка. Так страшно, как бывает только перед лицом смерти, в самой непосредственной ее близости.
Смерть сидела рядом с блестящими сапфировыми глазами и копной пшенично-золотистых волос, вечно-юная, вечно-старая, невероятно-красивая.
- Ладно, - выдавил он, наконец, из себя, - Хорошо. Говори. Что я должен сделать?
- Нужно поклясться самым драгоценным, что... А, у тебя же нет ничего, - Баба Йога устало потерла лоб, внутри у Рыцаря все обмерло. У него и правда ничего не было, ничегошеньки, чем можно было поклясться. Ради чего стоило бы жить. На глаза Рыцаря навернулись слезы, такие же жгучие, как горький отвар, которым поила его Баба Йога.
- Значит, так, с утренней зарею из дому как выйдешь, за болота иди, не бойся, духи тебя пропустят, затем прямо иди день, ночь, и еще один день, а на развилке увидишь тот самый дуб, вот под ним душа твоя и дожидается, - Баба Йога тяжело вздохнула и как будто побледнела.
- Поклянись, что как только обретешь свою душу, тотчас оставишь свою прежнюю жизнь. Дождись на том самом месте под дубом первую девицу, что будет идти по дороге, и на ней женись, не раздумывая. А как будет у вас ребеночек, приходите с ней ко мне...
- Значит, все-таки первенец, - Рыцарь прошептал и ощутил такую страшную горечь и обиду, какой никогда еще не испытывал в жизни.
- Ну и дурак же ты, Рыцарь храбрый, - Баба Йога посмотрела на него с такой глубокой печалью, что он тотчас же прикусил язык, да было поздно. - Словом рубишь не хуже своего меча, - добавила она тихо-тихо, отвела взгляд, но тут же снова посмотрела на него - прямо, открыто. Как будто бездонное звездное небо смотрело на Рыцаря, и видело его всего, от самого начала и до самого конца, того, что он так боялся наступит уже скоро-скоро. Всю жизнь ничего не боялся, а сейчас вот поди ж, нахлынуло. В самое сердце Рыцаря глядела ворожница и глаза ее сверкали подобно драгоценным сапфирам.
- Я передам мой Дар, - молвила она тихо-тихо, почти шепотом, - Таков залог. Одна жизнь продолжится. Новая жизнь придет. Та самая драгоценность, которой у тебя еще нет. Такова твоя клятва. И моя тоже, - ворожница замолкла, слышно было лишь ветер, играющий листвой за окнами. Небо потихоньку начало светлеть.
- Я думал... ворожницами рождаются, - Рыцарь резко втянул носом воздух. К нему вернулась возможность дышать и говорить. Звездное ночное небо все еще смотрело на него, не отрываясь, ожидая ответа.
- Некоторые рождаются, некоторые становятся, - она вздохнула тихонько, - У меня... некому. Нет никого, и не будет, - и вдруг расплакалась, горько и беззвучно, как плачут женщины, когда долго сдерживают слезы изо всех сил, но силы уже совсем на исходе. Спрятала лицо в ладонях, спрятала звездное ночное небо, и ненадолго превратилась в самую настоящую, обычную, земную женщину.
Рыцарь храбрый, будучи самым настоящим Рыцарем, подставил свое завернутое в толстый шерстяной платок плечо и впервые за долгое, очень долгое время почувствовал себя по-настоящему живым и нужным. В нужное время, в нужном месте.
- Ох, что ж это делается-то, - ворожница продолжала тихо плакать, уже не навзрыд, только плечи легонько подрагивали от всхлипываний. Рыцарь легонько поглаживал ее по голове, уверенный, что больше никогда не будет смотреть на ворожниц, ведуний, и чаровниц как прежде.
- А я бы мог... Знаешь... - сотни мыслей роились в его голове, подобно жужжащим пчелам, и что-то изливалось из него, горячее и жгучее, похожее на белое пламя или яркий солнечный свет. Как там говорила Баба Йога, Любовь уходит последней? А раз он все еще жив, и сердце его бьется, стало быть и Любовь его здесь. Самая большая сила в мире, сильнее любого меча или заклинания.
- Ох и дурак же ты, Рыцарь. И правда храбрый, - ворожница больше не плакала, только вздыхала тяжело время от времени, но не отстранялась. - От Земли животворящей тебе нужно наполниться, испить из Чаши Изобилия и пролиться в мир Жизнью. Зачать ее и породить, вырастить и отпустить в мир. А затем, может быть, зачать еще раз, - тут она, кажется, даже улыбнулась. - Если будешь долго смотреть в звездное ночное небо, совсем себя потеряешь. Нельзя тебе.
За окном ухнула дикая птица, протяжно взвыл ветер, и опять стало тихо-тихо, спокойно. Казалось, если прислушаться, можно было услышать как с нежным звоном по небосводу перекатывается красное рассветнее солнышко.
- Меня уж и нет давно, милый Рыцарь. Одно только ночное небо и осталось. Да и была ли когда? Кто теперь скажет.
Рыцарь, кажется, понимал, или просто думал, что понимал. Вдохновленный неожиданным прозрением, он тихо-тихо проговорил:
- Даже ночному небу нужно тепло солнца. Хоть иногда.
На это Баба Йога ничего не ответила. Так они и просидели до самого утра, Рыцарь храбрый без души, с сияющим сердцем, наполненным Любовью, и звездное ночное небо, бескрайнее и глубокое, как сама Вселенная.
Когда первые солнечные лучики окрасили макушки древних сосен и заглянули в окошко дома, Баба Йога легонько отстранилась, потянулась, собрала волосы в пучок. В солнечном свете они были похожи на жидкое золото, и Рыцарь в который раз задался вопросом, кто были те люди, что нашли в этом лесу, в этом домике страшное чудище. Куда они смотрели, а главное - чем?
- Ну что, Рыцарь храбрый, ты готов? Клянешься? - спросила как будто бы даже строго. Но теперь Рыцарь видел иначе, и сердце его было открыто. Он видел золотые сполохи в темноте ночного неба, и сама густая беззвездная синева как будто поселилась в нем, глубоко-глубоко, навсегда.
- Клянусь, ворожница. Самым ценным, что у меня есть, и тем, чего еще нет.
Как если бы кто-то расчертил в их судьбах пунктиром тропинки, как неприметные звериные тропы в густом-густом лесу, и все вело к этому одному моменту, к одной единственной ночи, поменявшей все на свете, а теперь поведут дальше, дальше, и еще дальше. И все же, он вернется, он дал клятву.
Баба Йога улыбнулась широко-широко. Нет, даже не так - сама Природа улыбнулась ему, осанистая, в лучах рассветнего солнца и золотистом ореоле его лучей, в простом льняном платье, тонкостанная, легкая. Свободная.
- Вот, возьми, - она кивнула на небольшую бутыль с золотистой жидкостью на столе, - Вино из одуванчиков, для холодных ночей в пути. Волшебное, - она подмигнула и настежь отворила дверь, впуская внутрь прохладный утренний воздух, босая ступила за порог, и как в воду канула, растворилась в солнечном свете.
Рыцарь встал, бережно сложил теплый шерстяной платок, и, подхватив бутыль, тоже ступил за порог. Рука было потянулась за мечом, но тут же отдернулась. Пусть его. Возможно, какому-то страннику, заблудшей душе, или иному бездушному Рыцарю он еще пригодится.
Прошел Рыцарь мимо болот и зарослей полыни, поздоровался с духами, и те, как и было сказано, его не тронули. Черный конь, привязанный к толстой сосне у самой кромки леса, лишь рассерженно фыркнул, укоряя хозяина за долгое отсутствие.
Рыцарь ехал день, ночь, и еще целый день, как и велела ему ворожница. Ехал и чувствовал, что его обманули. Все сияло, цвело, и пахло вокруг. Все звучало так ярко и звонко, как никогда прежде. Сердце, излившееся жидким огненным янтарем той ночью, продолжало сверкать, будто алмаз на солнце, и с каждым вдохом сияло все ярче, все больше. Как он мог не заметить? Не почувствовать подвоха, пропустить самое главное в своей жизни чудо.
Его душа вернулась в тот самый миг, когда сердце его ожило и наполнилось Любовью, изливаясь светом в ночную беззвездную синеву. Когда плакали глаза цвета сапфира и подрагивали плечи. Когда история его жизни разворачивалась, будто искусно вышитый гобелен, и медленно сгорала, тлея в нежном огне лампадок.
Все растаяло в горьком полынном отваре. И вернулось к жизни со сладостью меда. Жизнь продолжилась, теплыми струйками растекаясь по телу. Жизнь излилась животворящими слезами. Жизнь широко улыбнулась и растворилась в утренней дымке. Жизнь, поддерживающая Жизнь.
Рыцарь остановился у того самого старого дуба на развилке главной дороги, что вела к селу. Другая тропинка вела куда-то вглубь золотистых полей и небесно-голубого неба. Он втянул носом теплый утренний воздух, прикоснулся рукой к шероховатой коре дерева, и улыбнулся, подставив лицо солнечному свету.
Негромко заржал конь. Со стороны пшенично-золотистого поля в его сторону шла дева. Ветер трепал волосы цвета вороного крыла и красивое расшитое красными маками платье.
- Вы... тот самый Рыцарь? - в ее небесно-голубых глазах читался совсем другой вопрос. Как будто он мог. Как будто это вообще было возможно.
- Нет, - он мотнул головой и счастливо рассмеялся. - Нет. Мое имя - Жѝв. Привет тебе от лесной ворожницы, дева.
- А я - Жѝва, - она улыбнулась ему в ответ, тепло-тепло, так что ямочки появились на щеках. На самом донышке ее светло-голубых глаз можно было заметить проблеск глубокого ночного неба, усыпанного драгоценностями звезд, туманностей, и других Вселенных.
- Так, подожди, давай сначала - кто кого проклял? - Баба Йога перебирала свеже-сушенные травы, пакуя их в мешочки. Что-то пойдет на снадобья, что-то на обереги, а что-то и для настоек пригодится.
Девица сидела вся зарюмсанная, сжимая маленький белоснежный платочек в руках. Еле-еле притронулась к чаю, а он промежду прочим успокаивающий, как раз для таких случаев. Баба Йога вздохнула и подложила к чаю конфетку - так-то оно вернее будет.
- Прокляли, - всхлипнула девица, отбрасывая за спину тугую черную косу, - И меня, и весь наш род по маменьке. Гады эдакие... - и разревелась пуще прежнего.
Баба Йога покивала участливо. Да, обычное в общем дело. Муж какой недовольный или отец в сердцах бросит что-то, разгребай потом до седьмого колена, и то если повезет.
- Значит, бабушка моя как на смертном одре была - во всем призналась. А маминька хоть бы слово сказала! То-то я думаю, без отца росла, какой уж тут отец! - всхлипнула, и хвать конфетку, да чаем и запила. Баба Йога одобрительно хмыкнула. А то за эмоциями и не разобрать ничего, кто кого проклял, и зачем.
- Магик какой-то пришлый, в давности, пра-пра-прабабку нашу норовистую проклял, когда та его отшила. Ну, так маминька говорит, я уж и не знаю. Но пра-пра-прабабка знатная была, по миру путешествовала, пока тут неподалеку не осела - просто из-за возраста! Я откуда знаю, дневник ее сохранился, бабушка мне в детстве читала, а затем отчего-то перестала, как я по лесу одна гулять начала... - девица обиженно поджала губы и подняла на Бабу Йогу свои огромные голубые глаза, как два летних озера. - Вот и к тебе сама пришла, а отчего ж не прийти? Хотя девки все в селе трясутся, дескать, ведьма болотная, Баба Йога, а мужики те и вовсе дикости говорят про чудище лесное. Дурь, в общем, одна в головах! - и съела еще одну конфетку, и чаем запила. Хороший отвар получился, быстродейственный. Баба Йога мысленно записала рецептик, чтобы не забыть на будущее, девиц плачущих успокаивать.
- В общем, так сказал: не видать тебе мужа, дева строптивая, вовеки веков за норов твой дурацкий! Да так и сказал. И потом добавил: а как надумаешь замуж выйти, так на седьмой день после свадьбы твой муж и згинет, - тут девица опять всхлипнула, и чай уже выпила сама. С чаем-то поспокойней будет.
Баба Йога хмыкнула - ну да, ну да, одно оскорбленное мужское достоинство, а поломанных судеб не счесть. Впрочем, раз уж магик проклятие выдавал, значит и условие для снятия есть. Как не быть? А то так бы весь мир кем-нибудь проклятый ходил да горевал да от тоски выл.
- А затем, значит, подумал чуток, и добавил: Ну, правила есть правила. Чтобы проклятие сие снять, выйди замуж за Рыцаря храброго-доброго без души. Да так, чтобы живой был! В смысле, душу возвратил свою. Ну как-то так. Молвил так магик, значит, и был таков, растворился в утренней мгле, - девица уткнулась в чашку с уже порядком остывшим чаем.
- Однако, - Баба Йога покачала головой, подливая девице горячого чаю. Умели в древности проклятия выдавать, не то что сейчас - то на скот порчу наведут, то удачу на год подпортят. Никакой, в общем, фантазии у людей.
- А я мужа хочу...настоящего, не на одну ночь, - вздохнула девица, и совсем уж успокоилась, только загрустила пуще прежнего.
Баба Йога прикрыла глаза и прислушалась, вгляделась в темную мглу того-что-будет и того-что-только-может-быть. Ведь если есть проблема, значит есть и решение - в мире так все устроено. На всякий яд есть противоядие, а на всякое заклятие - не слишком сложное, но порой хлопотное решение.
- Ну что же, - когда Баба Йога открыла глаза, девица смотрела на нее вовсю, вот-вот прожжет дыру своими голубыми глазищами. - Есть один такой Рыцарь, - молвила Баба Йога и с удивлением обнаружила, что голубые глазищи могут становится размером с самые настоящие блюдца.
- Есть, - повторила эхом, не веря услышанному. - Кто, где, когда? - вот-вот опять разревется, на сей раз от надежды.
Баба Йога не знала, хотя и могла узнать, конечно. Плутает Рыцарь добрый, потерял Путь-дороженьку, а все, кто плутает, рано или поздно у ее избы оказываются.
- Заблудился Рыцарь храбрый, - сказала Баба Йога как есть, - Может через год ко мне дойдет, может через два, а может и через все десять. А может завтра посреди ночи в дверь постучит, как знать.
- И что, правда без души Рыцарь? - девица обеспокоенно всматривалась в лицо Бабы Йоги, как будто могла там найти ответы на все вопросы Мироздания. В общем-то, наверное, и могла бы.
- Правда-правда. И еще неведомо, сможет ли душу свою возвернуть, сердце холодное оживить. А как ведомо станет, так и придет к тебе твой Рыцарь свататься с бутылью вина из одуванчиков, - Баба Йога улыбнулась. В голове уже вертелся рецепт нехитрого зелья, для которого нужно будет выбраться в другое селенье за янтарем. Молотый янтарь чудеса творит для охоловших сердец!
- А он... красивый? - молвила вдруг девица, и они вместе расхохотались, Баба-Йога ведьма болотная, и юная дева с глазами цвета неба.
- Вот ведь девка... - Баба Йога утерла слезы, выступившие от смеха. - Живой он будет, чего тебе еще? Ох, давай, иди девица, уж наверное маминька заждалась чадо, по лесу бродящее.
- Маминька думает я с девками вышивать учусь, - надула губы недовольно, - А я не хочу вышивать. Я грамоте учиться хочу, чтобы дневник пра-пра-прабабки читать, и книжки умные читать, - и глянула как-то с вызовом, видать, маминька не в восторге была от этих ее устремлений.
- Стало быть, замуж хочешь, а вышивать не хочешь. Грамоте обучаться желаешь. Ох и дивная ты, девица. Как зовут-то хоть?
- Жѝва, - она улыбнулась, и в доме как будто стало светлей и уютней.
- Жѝва, значит. Ну, с грамотой я тебе помочь смогу, коль с маминькой договоришься.
- Договорюсь, Баба Йога, милая, точно договорюсь! - она аж подскочила со скамьи, чуть не опрокинув и стол, и глиняные чашки с чаем, и сухие заготовки трав. - Вот прямо сейчас и пойду! - девица ослепительно улыбнулась, и выбежала за дверь.
Баба Йога вздохнула. Ну и задачку ей подкинула старая пра-пра-прабабка и магик-прохвост. Она легонько помассировала глаза - перед мысленным взором уже раскрывался испещренный нитями судеб гобелен, где ее собственная нить сияла особенно ярко, а рядом уже вплеталась другая, новая, но так хорошо знакомая.
- Здравствуй, Рыцарь храбрый, - пробормотала она, - Давно не виделись.
Жѝв неуверенно топтался у порога дома. Ночь на дворе, темень, а он как сельский вьюноша мнется, боясь в свет выйти, перед холеными дамами на балу показаться. Впрочем, почему "как"? И такое бывало на его веку, много-много жизней назад.
А ну как не пустит в дом Баба Йога? С той памятной ночи как ушел, так и не приходил ни разу, ни гостинец занести, ни о делах поспросить. Только Жѝва к ней все бегала - то за мазями, то за настоями, то поболтать, так и бегала, пока животик совсем не вырос и невмоготу стало по лесной чаще пробираться. Маминька ее неодобрительно все зыркала на мужа новоиспеченного, что жену свою не образумит никак, да так ничего и не сказала. Что тут скажешь? Коли спасла их Баба-Йога кудесница, чаровница из волшебного леса. И его, Рыцаря, с Пути сбившегося, и весь Живин женский род. Связала судьбы-ниточки, соткала узор красоты небывалой, да и продолжила себе жить-поживать, людей врачевать, как ни в чем ни бывало. Так, по крайней мере, Жив себе это представлял, на то надеялся.
В доме приветливо перемигивались огоньки - наверняка те самые теплые лампадки, как тогда. Рыцарь выдохнул, поднялся на крыльцо, и постучал в дверь три раза.
- Открыто, Жѝв, - послышался мелодичный голос Бабы Йоги. Рыцарем больше не кличет, значит, и правда почила в прошлом та темная, тяжелая жизнь, как и не было ее.
Внутри было светло-светло, под потолком добавилось несколько чудаковатых светильников ровного голубого света - парят будто сами, ни к чему не привязаны.
- Ну что стоишь, рот распахнул? Или жена на сносях у кого-то другого?
Жѝв шумно втянул носом воздух и чуть пошатнулся от того, с какой силой нахлынули воспоминания последних дней -и как Жѝва лежала на постели, не вставая уже третьи сутки, и как гнал за доулой на вороном коне, боясь, что не успеет, а как успел, еще целую ночь ждал, как доула Мираклия чакловала над Жѝвой то примочками, то компрессами, все ребеночка проверяла да руки на живот накладывала. А как вышла, смахивая пот со лба, так у него все внутри и обмерло от ее слов.
- Плохо дело, - молвила тогда доула, - Никак сглаз висит на малышке или порча какая, в мир не пускает, завесу пересечь не дает. И мать страдает, и дочка, уж сколько протянут еще не ведаю...
Не помнил Жѝв ни как на коня вскочил, ни как в чащу лесную заезжал, ни как по болотам шел да духов миновал - очнулся уже перед самым домом Бабы Йоги, в темноте кромешной, с тяжелой головой и таким же тяжелым сердцем.
- Я... - начал было говорить, да горло перехватило, и грудь сдавило так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Никак и правда сила какая дурная пристально глядит на него да все помешать норовит, - Помоги, чаровница, - выдавил, наконец, и чуть не упал на пол без сил, такой силой-силищей его придавило, что и шагу ступить нельзя.
- За доулой, стало быть, за тридевять земель ехал, а о ворожбитке-то и думать позабыл, - голос Бабы Йоги звучал спокойно, хоть и слова были сердитые, - Ох, вижу худо тебе, молодец, ну потерпи немного, - она уже встала, отложила в сторону пряжу, отряхнула платье. Взгляд ее был спокойным, понимающим.
- Великая душа в этот мир идет, светлая. А чем светлее душа, тем больше всем интересно поглядеть, кто ж это там идет такой, что время-пространство петлей закручивается, что все проклятия в прах рассыпаются от света ее живильного. Что мать у нее - Жѝва, а отец - Рыцарь без души, оную душу заново обретший. Чудеса, да и только!
- А кто-то ж, мешает, стало быть? - Жѝв продолжал стоять, хоть и делал это с большим трудом. Но коли Баба Йога стоит, как деревце стройное, несгибаемое, то и он, стало быть, сможет выстоять.
- Кто-то мешает, - медленно кивнула Баба Йога, продолжая сверлить его взглядом. С той памятной ночи он ничуть не изменился, а сейчас стал по-зимнему колким, льдистым, как будто высматривала Баба Йога чего, а может и кого, и уж что Жѝв знал точно, что этому кому-то от взгляда её ой как не поздоровится, - Смотри, Жѝв, мудрый сильно станешь, так люд со всех окрестностей стекаться начнет, совета испрашивать, - и не понятно, то ли насмехается, то ли предрекает.
Взгляд ее стал рассеянный, как будто глядела она не сюда, а куда-то еще, и что было там, то лучше человеку обычному не знать о таком.
Перед его внутренним взором заполыхал чей-то злобный, исполненный ненависти взгляд, и Жив впервые в жизни пожалел, что не обучался никаким защитным знакам, какие ворожбиты и знахари еще в школе проходят. Ох, нечистая ж сила...
- Здравствуй, здравствуй, - пробормотала Баба Йога, а затем резко вскинула руку вверх и выкрикнула громко, властно, - Сгинь! - да так звонко, что в ушах у Жива зашумело, и весь он как-то сразу обмяк, потяжелел, но и дышать стало легче, а в голове просветлело, как будто лампадку кто зажег в кромешной темноте, и с каждой секундой становилось все светлее и светлее.
Жѝв оперся о дверной косяк, пытаясь отдышаться, как будто бежал не один час, и не другой, а много-много дней.
- Молодец, что дошел ко мне, - голос Бабы Йоги был спокойный, мягкий, и лился, журчал будто ручеек, - И о помощи попросил. Иначе у меня руки связаны. Не велено без спросу вмешиваться. Я бы, конечно, и так тебе помогла, но за это еще бы все вместе не одну жизнь расплачивались.
Жѝв смотрел на нее во все глаза, как будто видел впервые. Это как так не одну жизнь? Стало быть, их несколько, много? А сколько ж тогда? И если это не первая, и не вторая, а какая-нибудь сотая, девятисотая, то и он, Жѝв, и Баба Йога, и жена его прекрасная...
- Все мы старые знакомцы друг другу, Жѝв. Друзья, враги, жены, матери, сыновья, рабы да властители. Ты-то голову не ломай сейчас над загадками бытия, дочку принимать пора! - взмахнула одной рукой Баба Йога, и лампадки все погасли, погрузив горницу во тьму, взмахнула второй - и дверь распахнулась, а за дверью не тропа лесная ждала через болота да духов беспокойных, а конь вороной его бил копытом нетерпеливо, у самой кромки леса.
- Поспеши, молодец, а то самое интересное пропустишь! - Жѝв так и не увидел, куда делась Баба Йога, он вскочил на коня и помчался во весь опор. Нет времени думать о дивной ее волшбе, его ждало самое главное и самое большое в жизни Чудо!
Над домом Жѝвы-травницы и Жѝва-чужестранца, как их называли местные, загорелась самая настоящая зарница. Вот ночь на дворе кромешная, только звездочки перемигиваются высоко-высоко в небе, вот и дом их, добротный, уж Жѝв постарался на славу, обустраивая их обиталище к приходу первого чада, а вот что-то сияет неведомым теплым светом, будто солнышко всходит над самой их крышей. И сияет, так тепло и нежно, и внутри все залито жидким золотом и медью, и латунью - кровать, на которой, раскинувшись, лежит его Жѝва, уставшая, счастливая, и сама сияет что святая дева с картины древних мастеров, а вот доула Мираклия замерла, распахнув рот от удивления, волосы растрепаны, глаза запали от усталости, но и в них плещется жидкое золото дивного-дивного света. А вот и Баба Йога стоит с младенцем на руках, и вовсе никакая не баба, а чудо чудное, диво дивное, и неясно, кто из них сияет больше - дева с пшеничными косами, статная, нежная, с улыбкой мадонны, каких рисуют на картинах за тридевять земель, или укутанная в золотистый с белым платок девочка - крохотная, совсем крошечка!
Как будто весной дохнуло, и летом, и прогретым за день полем, душистыми цветами, и диким ночным лесом, и беззвездным ночным небом, и грозой надвигающейся, с громом и молниями, и первым зимним ветерком, и затем снова теплом и нежностью, похожей на парное молоко, на поцелуй любимой, на объятия самой родной, самой близкой Души.
Жѝв и не заметил, как по его щекам потекли слезы, и они казались солнечно-янтарными в этом прекрасном золотистом свете.
Баба Йога с улыбкой передала малышку в руки Жѝвы, и если было в этом мире зрелище более прекрасное, то Жѝв его себе представить не мог, да и не хотел.
Сияние начало потихоньку угасать, и вот в дом уже проникала только предрассветная мгла и прохладный утренний ветерок. Доула зажгла несколько лампадок, но их свет казался бесконечно тусклым по сравнению с теплым ярким солнышком, что только что полыхало в комнате, озаряя светом, казалось, весь мир.
- Рада, - нежно пробормотала Жѝва, целуя малышку в лоб, прижимая к груди, как самое драгоценное сокровище.
- Радушка, - проворковала Баба Йога, поглаживая Жѝву по спутавшимся темным волосам.
- Доченька, - прошептал Жѝв, и сердце его наполнилось такой радостью и любовью, что, казалось, не выдержит и лопнет, освещая все вокруг.
Со всех уголков села к домику на отшибе начали потихоньку стекаться люди, перешептываясь в утреннем тумане - что там за чудо чудное, что за диво дивное сверкало на всю округу?
Так Баба Йога привела в мир Раду-красавицу, великую чаровницу, дочь Жѝвы-травницы и Рыцаря без души. Но о том - уже совсем другая сказка.
