8. Ирина Лицкая
Матильда и пляшущие человечки
Художница Ирина Лицкая, милая хрупкая барышня с тихим голосом и нежной кожей, несколько лет назад подарила мне пляшущих человечков.
Вспомнился склонившийся над письмом Шерлок Холмс, который вот-вот блестяще решит одну из сложнейших задач? Неет, то было давно, пока в мою жизнь не вошли, — не обещая сложнейших задач, — грациозные маленькие фигурки, крепящиеся крохотными магнитами к холодильнику. Крепления расположены столь умно и хитро, что легкое движение пальцев способно сообщить их телам любое, самое невероятное положение. То есть чуть сдвинешь кому-то из них, например, плечико, — и человечек или милый звереныш летит, танцует, смеется.
Каждое утро я обнаруживала новый этап в развитии отношений мистических существ: они, сцепившись самостоятельно, то беззастенчиво любили друг друга, то беспощадно дрались. Они кокетничали, смущались, сердились.
Ни муж, ни сын не могли пройти мимо, ибо ребята притягивали к себе взгляды, руки, сердца. Скоро и гости, как мы заметили, едва переступив порог, ощущали покалывание в пальцах и не знали, куда девать руки, пока, наконец, не решались подойти к холодильнику и изменить положение довольных вниманием существ, после чего только возвращались к столу. Прошло время, и всех членов моей семьи поразило открытие: не мы воздействовали на пляшущие фигурки, а их пляски фиксировали состояние наших душ, высвечивая то усталость, то неуверенность в своих силах, то сомнение, то восторг.
Минули годы, и все мы, а также гости, соседи и путники, случайно забредшие в дом, оказались во власти творений, диктующих нам, превесело забавляясь, что есть, что пить и с кем, что читать и зачем, когда собирать камни и когда их разбрасывать.
Так и живём.
Я не просто смирилась с безраздельным влиянием на свою волю этих ребят — я научилась находить удовольствие в подчинении, сбросила со своих плеч груз ответственности за счастье всего человечества, стала мягче, сговорчивее, нежнее, реже плачу, прощаю несравнимо быстрее, с меньшим ужасом перехожу дорогу, спокойнее сплю, когда бодрствую — сажаю цветы. Похорошела.
…История появления на планете художницы Ирины Лицкой исследователям, даже необратимо отравленным теорией Дарвина, не ясна. Место ее рождения не зафиксировано. В доме, согласно ее рассказу, были ещё и другие дети, воспринимавшие ее как явление чужеродное. Родители девочку сторонились, поэтому ее исчезновение в раннем возрасте не подвигло никого на поиски.
Она переезжала из города в город, пересекая то с запада на восток, то с юга на север просторы провинции. Запомнилось ее пристрастие к балетным школам. Там девочка, очень стараясь, отрабатывала гибкость стана и легкость походки, надеясь то обрести, наконец, любовь окружающих, то исчезнуть, превратив свое тело в волшебную тень.
Позже она не раз обнаруживала себя среди студентов актерского факультета многочисленных театральных вузов: поступала она легко, но на первых же курсах обрывала учебу и уезжала дальше, подчиненная зову, посланному неясно кем.
Ее влекло к сцене, но каждый выход на сцену приносил лишь неудовлетворенность. Она видела то, что не видел никто: пока она произносила выученные монологи, производила движения, которые требовал режиссер, пока она поднимала и опускала наливавшиеся свинцом руки, рядом с ней веселились, раздражая непревзойденным изяществом, будто знакомые тени. От их кувырков и полетов мутился взор и стирался из памяти текст.
Заставляя себя сконцентрироваться перед каждым следующим выходом на подмостки, Ирина брала лист бумаги, карандаш и чертила мягкие линии, пытаясь поймать, обвести, зафиксировать и таким образом остановить сводящий с ума хоровод.
Ночами преследовал девушку повторяющийся отвратительный сон. Она отрывалась от настоящего, вскакивая на подножку мчавшегося автобуса, но срывалась и неслась в бездну. Падение было невыносимо долгим, до самого пробуждения. И вот, однажды бесконечное погружение в пропасть оборвалось ударом. Боль залила голову, заставив вспомнить самые горькие минуты детства. Она была совершенно живой и осязаемой, эта странная боль. Ирина сжала виски, чтобы пальцы запомнили ее пульсацию.
Лунный свет ли тому виной или воспаленное воображение, однако ночное зеркало явило странное отражение. Ирина притронулась пальцами, только что ощущавщими боль, к своим щекам. И не почувствовала ничего. Она притронулась к отражению и ощутила прикосновение пальцев к лицу. Дальше она, почти не задумываясь, с уверенностью хирурга нажала на эластичную поверхность того, что казалось ей отражением. Масса легко поддалась. Девушка вылепила красавицу. "Это я", — произнесла она. Вылепила чудовище. "И это тоже я".
Ирина хотела всего лишь найти себя и рассмотреть. Выходили разные куклы. Художница чувствовала, как пальцы то вязнут в клейкой, холодной массе, то, наоборот, отторгаются от нее. Утомительная, требовавшая напряжения сил работа оказалась простым занятием, естественным. С каждой новой куклой менялись формы тела художницы, выражение ее лица, но ни малейшего неудобства ей это не доставляло.
Каждое существо, как постепенно определила Ирина, состояло из крепкого, словно металлического, каркаса и пустого пространства, которое следовало заполнить. Только надо было найти, чем заполнить. Вот и все.
С актерского отделения очередного театрального института пришлось уйти. Пристанище девушка, обладавшая столь чудесными качествами, смогла найти, как понятно, только в городе на Неве, дышащем мистикой и кишащем замечательно разнообразными призраками и фантомами. В ЛГИТМИКе Ирина стала прилежной студенткой, посвятившей себя освоению кукольного мастерства. Для дипломной работы был выбран, разумеется, Гоголь.
Любая кукла Ирины — часть собственной, прожитой ею, художницей, жизни. Так ее унесло куда-то, где вязкие топи сменялись путанными тропами Андалузии. Ножи и ружья блестели в лучах заходящего солнца, — она это помнит. Запах пота, бренчание гитарных струн, крик, щелканье пальцев, треск кастаньет, любовь к длинноволосой женщине с ленивым лицом, власть, триумф, смерть. Так миру явился Танцор фламенко, он был вырван из времени, когда художница точно знала, что это она, отзывалась на имя героя и каждая ее мышца фиксировала ритм танца.
Через рождение и смерть художницы, только так они и проявляются в нашем измерении, куклы Ирины Лицкой.
Давно сменив Питер на Тель-Авив, Ирина живет в крохотной комнатке, стены которой сплошь в стеллажах, обнажающих в своих оскалах наборы щипчиков, молоточков, отверточек, плоскогубцев, проволочек, крючков, булавочек и прочих вещиц, завораживающих входящих.
Отдельный стенд для видеокассет.
— Посмотри, посмотри, — зовёт Ира, — киллер Леон — это тоже я.
— Понимаю, дьявол в обличии ангела, зло в бесконечно многообразных проявлениях околдовывает, заставляя тебя искать, ловить и обнажать самую его сердцевину. Но Матильда?
— Матильда, конечно — я, несомненно! Это моя первая и главная ипостась — травмированная, нелюбленная девочка, ищущая папу, брата, защиту, мечтающая жить среди кукол, а вынужденная сражаться в одиночку с мировым злом…
Эти куклы не только отрада для глаз, они сердце переворачивают: Леон и Матильда. А рядом — Дракула. Сотворив его, Ирина сделала тут же крохотного "дракуленка". И отец-одиночка, увидев младенца, отставил в сторону флакончик с кровью, обнял и крепко к себе прижал малыша, защищая его от людского холода и цинизма.
Издали Ирина Лицкая похожа на гимназистку. Вблизи она, словно зеркало, отражает черты каждого, кто оказывается рядом. По ночам она давно не срывается в пропасть. Она летает, легко управляя собой. Кукол художницы раскупают люди со всех концов света, — чуткие покупатели моментально улавливают магию и демонизм.
Да! Ирина давным давно разобралась с тем единственным материалом, которым следует заполнять каркас любой куклы, чтобы она оживала. Материал этот — боль, и неважно, сколько ее кукол разлетелось по миру, все равно боль. Но об этом она разговаривает только с Матильдой.