12. Александр Розенблат 

Сюита

Музыканту, названному при рождении Александром, получившему чисто автоматически, легче, чем материнское молоко, то есть без каких бы то ни было усилий, фамилию Розенблат, к которой много позднее прилипла небрежно подброшенная кем-то из ироничных друзей частица "фон", - более ничего в его сложной жизни не удалось приобрести бесплатно, без работы, отнимающей драгоценное время. Даже присовокупление к еврейской фамилии упомянутой частицы не прошло даром для музыканта. Ибо друзья, имея в виду всего лишь вывести высокого, чрезвычайно худого юношу из состояния постоянной самопогруженности, даже они, ради шутки наградив молодого человека дворянским титулом, заставили его задуматься о своем обособленном положении в пространстве, а также о странном совпадении звучаний этой самой частицы с французским "fond" от латинского "fundus" - дно, основание, и греческим "phone" - звук.

Сквозь вертикальные щели темных, неплотно подогнанных друг к другу полотнищ штор, завешивающих стеклянную стену, пробился свет, отраженный Кинеретом. Преломляясь, лучи чертили нотную осциллограмму, отчетливо проступающую на фоне солнечной дымки.
"Пошлый, безграмотный кадр из плохого кино", - подумал музыкант.
Ноты исчезли из поля зрения. Остался пропитанный золотой пылью фон, странно соединившийся в его сознании с теле-фоном и напомнивший о досадной необходимости перезвонить неким новым знакомым, собиравшимся вроде писать о нем статью в газету.
Его не интересовали ни газеты, ни собственные портреты на серых, испещренных бессмысленными значками страницах. Хотя, собственно говоря, он должен был бы привыкнуть к вниманию прессы за семь лет жизни в Израиле, привыкнуть за сорок лет своего существования к тому, что чаще, чем хочется, приходится заниматься множеством вещей, возбуждающих в нем отвращение из-за абсолютной невозможности отыскать им соответствие в собственном сознании.
Тем не менее встреча была назначена, и музыкант испытал изнурительное раздражение, предвкушая обмен любезностями, улыбками, пустыми речами, в то время как сердце его откликалось почти с рождения на совершенство иных, доступных немногим на земле игр.
Музыкант завернул шторы плотнее и оглянулся. Комната ему представилась почти пустым кубом, мертвенно-геометрическую правильность которого сглаживал не ведающий сна и отдыха клавесин.

Аллеманда

Когда он играл, пробуждались горы, потягивались, предчувствуя жизнь, облачались в розовые одежды, стекали к озеру, наклонялись, разглядывая свое отражение в зеркальной глади, вновь вытягиваясь во весь рост, поводили плечами, наслаждаясь плавностью мягких движений. Когда он играл, слетались, спеша, облака, сбивались в сонм, трепеща, густой белизной разливались по небу, расходясь, обнажали небесный узор; они то вплетали в косы атласную синеву, то давали ей соскользнуть с отливающих шелком спин.
"Плохое кино, - настаивал он, отмахиваясь от навязчивой мультипликации, - ах, какое плохое кино!"
Когда он играл, проступали очертания комнаты: все яснее были видны пятно на давно не крашеном потолке, проползшая вдоль стены трещина. Из небытия возникали предметы, необходимость которых была все очевиднее с развитием произведения: ощетинившаяся стоячая вешалка, комод с поломанной ручкой, кресло, облаченное в сморщившийся чехол; оттоманка, прикрытая вычурно разрисованным покрывалом; пыльное зеркало в бронзовой раме, плетеный стул, витиеватое бра, торшер на крученой ножке, вазы с сухими цветами, дубовый платяной шкаф, кем-то оставленная фотография деревянного дома на сваях, охваченного жестоким ветром.
Когда он играл, повинуясь закону, для формулировки которого все еще не было найдено слов, старые и, казалось бы, совершенно не функциональные вещи обнаруживали свое место в музыкальном пространстве, обрамляя его поначалу, а затем внедряясь в самую его сердцевину.

Куранта

Музыкант поднялся и окинул взглядом инструмент. Пролетело в сознании: "Меня спросят скоро, почему именно клавесин". Я отвечу так, как отвечал всегда: "Потому, что принадлежу не этому веку". Этот ответ покажется корреспондентам банальным, как всегда, и тогда я, сделав вид, что погружен в раздумья, отвечу после отмеченной паузы: "Клавесин, по всей видимости, соответствует моему мироощущению". Можно будет выдать что-нибудь относительно параллели между возможностями инструмента и личности моего склада. Наши возможности неисчерпаемы, когда мы погружены в мир богатейшей клавесинной музыки. Но наш мир замкнут, ориентирован исключительно на себя, обособлен и одинок. Клавесин, как никакой другой инструмент, позволяет раскрыться исполнителю полностью, совершенно, стать соавтором, соучастником произведения. Но - уже созданного произведения, рождение и жизнь которого определяется жесткими рамками природы самого клавесина.
Присев на оттоманку, музыкант представил себе, сколь долгой и тягостной может оказаться предстоящая встреча с обязательным рассказом о вехах профессиональной биографии. Музыка с раннего детства. Консерватория. Ничего, кроме консерватории, все годы учебы. Фортепьяно до последнего курса.
На последнем году обучения рельсы, казавшиеся прямыми, как солнечный луч, преломились. Я понял, что освоил все, что положено было освоить профессиональному пианисту. Дальше двигаться было неинтересно. Я занялся теорией музыки. И тогда на фоне солнечной пыли проступил клавесин. Как в плохом кино. В институте, в котором я преподавал, я создал студенческий ансамбль старинной музыки. В музыкальном училище, где я работал, тоже был создан ансамбль, с которым я начал играть барочную музыку.
Барокко ассоциируется с экстравагантностью, с пышной орнаментацией, с экспрессивностью, с асимметрией странных конструкций. Спроси, что такое барокко, и тебе тотчас ответят: "Вивальди, Корелли, Бах, Гендель!"
(Музыкант не заметил, как, поднявшись, начал жестикулировать непропорционально длинными руками, как беспокойно заиграла на стене светотень.)
Но для меня в первую очередь существует французская музыка, во вторую - французская, и в третью - французская. Барокко - это внешние эффекты!? Барокко - это излишняя вычурность!?
Барокко - это путь, цель которого размыта средствами; барокко - это тупик; барокко - это пространство, замкнутое на себе и не имеющее выходов во внешний мир! Барокко - это рай.

Жига

Вспомнились первые годы в Израиле, когда музыкант давал фортепианные концерты и писал новые произведения…
Вспомнилось, как он увидел, здесь уже, клавесин; попробовал на нем играть; понял, что инструмент неисправен и взялся за его реставрацию на свой страх и риск…
Вспомнилось, как немедленно по завершении этого опыта последовало приглашение в Академию Рубина отреставрировать клавесин, за который не взялся голландский мастер. Приезд голландского мастера, несколько удивленного и смущенного; приглашение на учебу в Голландию; интенсивный, информационный период обучения…
Вспомнились все последующие, получившие новую жизнь в Израиле инструменты, расползшиеся по миру, изредка мелькающие на телеэкранах…
Вспомнилось приглашение на преподавательскую работу в университет Бар-Илан, предваряющий курс обучения в Чехии…
Вспомнились сольные клавесинные концерты в Израиле и за границей последних лет…

Бурре

Я вырос в башне из слоновой кости: в еврейской профессорской семье, в полном отрыве от мира. Я не гулял во дворе, я не ходил в детский сад, я не выходил за территорию дачи, куда меня вывозили в летние месяцы.
Я - педант, я - перфекционист.
Я воспринимаю свободу только как максимальное использование фантазии, знания и таланта в заданных пределах. Наивысшим счастьем для меня является момент соответствия.

Мюзет

Я не знаю, кому нужны мои концерты. Тот, кто на них попадает однажды, старается прийти еще и еще. А все импрессарио, как сговорившись, твердят: "На клавесинную музыку спроса нет и не будет".
Кому нужен ограниченный в своих возможностях клавесин? Нужен ли замкнутый на клавесинной музыке исполнитель?

Менуэт

Клавесин, и только он, предоставляет неограниченные возможности для интерпретатора. Интерпретирование музыки - это инструмент эмоционального воздействия. Интерпретатор заменяет музыкальное переживание автора собственным переживанием, соблазняя слушателя и отвлекая его внимание на себя. Тайно. Дьявольски завлекая его в мир своих страстей и восторгов. В мир, структурированный исполнителем. В мир, ограниченный природой личности исполнителя. В этом мире его исполнительские способности неисчерпаемы. Он там царь, в своем мире, он там повелитель, там его не терзают вопросы раздражающего бытия, ибо там бытие безраздельно подчинено его воле. Там и только там он правит бал.
Аптечка с давно устаревшими каплями, барометр, указывающий несуществующую погоду, акварели с видами нереальных городов, сафьяновые туфли, просочившиеся в повседневность из толстых, забытых книг, откуковавшие свой век часы - что это, интерьер жилища? Для чего это наслоение нефункциональных предметов, дороже которых сердцу может быть только звук? И пыль, золотая пыль, поднимающаяся над Кинеретом, перетекающая в комнату через щель между неплотно задернутыми шторами, преломленная многочисленными предметами, рассыпающаяся на ладонях бисером...
Вот оно, барокко!
Идеальное барочное произведение - корабль, настолько украшенный резьбой и лепниной, что не в состоянии удержаться на воде.
Счастливого плавания, маэстро!
Я настаиваю на том, что кто-то должен хранить правила игры в бисер.
Я нахожу не случайным совпадение звучаний частицы "фон", приклеенной шутниками к моей фамилии, французского "фон" - основание, дно, и греческого "фон" - звук.
Хаос внешнего мира мешает медитации, без которой нет перехода в будущее. Мир барокко - это звено во временной цепи. Что мне сказать журналистам, которые будут здесь с минуты на минуту? Боюсь, что я ничего не смогу объяснить.
Я буду играть.
Сюиту собственного сочинения.
Я завершу ее сарабандой.
Спроси, что такое сарабанда, и тебе немедленно ответят: "Французский бальный танец, музыкальный размер - три четверти с акцентом на второй доле такта".
Но сарабанда - это мужской танец одиночества.

← Интервью