Как стать счастливой. Часть первая
Я точно знаю теперь, как стать счастливой.
Во-первых, надо вернуться в Израиль.
Во-вторых, надо вернуться в Израиль из Франции.
В-третьих, во Францию нужно вернуться из Люксембурга, куда можно прибыть из Бельгии.
В-четвертых, надо как-то попасть в Париж, чтобы быстро оттуда уехать, желательно навсегда.
В-пятых, однажды надо решиться и перенести все очень важные дела на определенный срок, а архиважные - на неопределенный, осмелиться сдвинуть все ожидающие рецензии книжки и рукописи вправо, квитанции, чеки, счета и долги - влево, а потом по тоненькой тропочке, как по проволоке, изо всех сил размахивая руками для равновесия, не дыша, чтобы не спровоцировать телефонный звонок, - тихонечко выйти в отпуск. Зажмурившись.
И самое главное! Чтобы стать счастливой, непременно надо, чтобы хотя бы однажды в жизни вам позвонила подружка и сказала:
-А давай улетим в Париж. Послезавтра?
Какие бы мысли в этот судьбоносный момент ни пролетели бы в голове, какие картины ни предстали бы перед вашим взором, страницы каких только книг ни всплыли бы в памяти, ответьте подружке спокойно, ровно дыша:
-Послезавтра? Ну давай.
И все…
А Париж… что Париж? Злой, если честно-то, город, бездушный, помпезный, надменный.
Важно, наверное, его увидеть, чтобы понять, например, что собой представляли когда-то Петродворец, Ленинград, Летний сад, набережные, мосты. Другие, иные в Париже красоты, но тот же уровень красоты, подверженный той же степени тлена. Иная, но столь же явная в Париже печать революции. И так же, как ленинградцы, парижане не смыли с тротуаров и лиц следов вандализма разбушевавшейся черни, которая била вдребезги витражи. И не раскаялись. И не устыдились.
Что они носят нынче в себе, француженки и французы? Память о былом величии нации, подарившей миру, конечно же, непревзойденные памятники архитектуры, живописи, литературы? Или свидетельство однажды начавшегося и непрекращающегося распада?
Да Бог с ними, с гражданами Парижа со взглядами, обращенными исключительно внутрь, с усталыми людьми, безучастными к происходящему в нескольких метрах. Им - выяснять отношения с собственным прошлым. А настоящее, все, чем они владеют, все, что осталось у них, - выставлено на продажу: соборы, скульптуры, воздух, вода.
Парижане презирают туристов так, как проститутки - своих клиентов. Они морщатся, когда принимают заказ, кривятся, когда получают деньги.
Мулен Руж, увы, напоминает старый картонный и плохо раскрашенный макет самого себя. Монмартр забит швармой, греческими тавернами, китайскими забегаловками, пиццериями, беспрерывно жующими и нечесанными туристами. Плохие художники с бантами на шеях и в шляпах с перьями рисуют плохие портреты. Африканцы продают кожаные плетки и резиновых обезьян. Латинский квартал переполнен курящими подростками, не отличимыми от хилых советских пэтэушников восьмидесятых годов.
Ну конечно, можно извлечь из памяти свой культурный багаж, отождествить с тем, что открылось взору и прошептать: "Тот самый Нотр-Дам, тот самый Лувр, тот самый Люксембургский сад"...
Та самая я, чудом собравшаяся в Париж, чудом добравшаяся до Парижа…где ощущение чуда исчезло.
Мы шли и шли с подружкой по городу. И дождь шел. Добрели до гостиницы, распили бутылку вина. Мне хотелось увидеть крохотный, жаркий Израиль, окунуться в привычный гвалт, хотелось на наши кривые улочки, полные детских воплей, хотелось позвонить домой и поплакать. Хотелось, в конце концов, услышать родные новости. Ни один из шести каналов французского телевидения не опускался до информации об Израиле. На экране мелькали кадры из жизни арабских стран...
Я бы уехала, - сквозь слезы я призналась подружке.
…Чтобы стать счастливой, непременно надо, чтобы хотя бы однажды в жизни ваша подружка, закурив сигарету, открыла дверцу новенького темно-вишневого "Ситроена", потом бросила в вашу сторону очень уверенный взгляд и спросила, не очень веря своему голосу:
-Ну так что, в Бельгию?
Не надо себе бормотать под нос: "Это я. А это моя подружка. А это взятая нами напрокат машина. А это Париж. А это карта Европы. А это, слева, Франция. А вот, справа, Бельгия. Надо ответить спокойно, ровно дыша:
-Что ж, пожалуй.
И все…
Мы взлетели над дымным, визгливым Парижем, приземлившись в лугах такого зелёного цвета, который бывает только на детских рисунках. Ровные, как небесная гладь, низменности иногда вспухали холмами. Умытые домики окружали крохотные, но исполненные достоинства замки.
В Бельгии звуков не слышно. Никаких. Концентрация счастья и покоя в бельгийском воздухе столь велика, что произнесённое слово обмякает и, не исчезая сразу, провисает, потом болтается ещё какое-то время перед глазами, демонстрируя полную свою бессмысленность, а потом шлепается в траву.
Через час пребывания в Бельгии нас охватила такая лень, что никакая сила не способна была заставить нас завершить работу по вычислению текущего дня недели, месяца, года и века. Направо и налево мы поворачивали головы только затем, чтобы удостовериться, что никто свои головы в Бельгии ни в какую сторону не поворачивает.
Оооо, нет в этом мире, поверьте, ничего совершеннее бельгийских коров! Они не стоят, не ходят и не жуют, как коровы французские. Они не отдыхают, осев на сложенные в локтях и коленях руки и ноги, как все на свете коровы. Бельгийские, они валяются на лугах, вытянув вперёд и в стороны свои конечности. В связи с невообразимой тучностью они ничего не могут согнуть ни в одном суставе. Есть они тоже не могут, - им лень. Осознание суетности и не конструктивности всяческих телодвижений они впитали с молоком матерей, усвоивших эту науку от бабушек. Их величие беспредельно, а мудрость достойна возведения в заповедь.
Птицы в Бельгии не летают. Они, за полным отсутствием необходимости, с места на место не перемещаются. Где родились, там и …прислонилась к чему-нибудь. Не все. Вороны иногда намечают себе маршрут и идут. О том, чтобы подняться в воздух, не может быть никакой речи. Едва отрывая пузо от земли, они приползают к шоссе, намереваясь облегчить путешествие за счёт передвижения по асфальту. Увидев движущуюся машину, они, раскрыв клювы, валятся набок от удивления и не меняют положения тел до следующей реинкарнации.
Теперь люди. Если вы, не дай Бог, зададите какой-то вопрос "горячему бельгийскому парню", он сначала вам улыбнется, но очень медленно. Потом он, не меняя выражения лица, почешет в затылке. Взгляд его голубых глаз тем временем уплывет к небу. Проследив маршрут облачка, он непременно уронит шляпу. Когда он наклонится ее подобрать, зима сменит лето. Но ничего не изменит улыбку на его прекрасном лице.
В Бельгии самое лучшее в мире пиво. Самые добрые в мире женщины, самые большие в мире мужчины, самые толстые в мире дети и самые сытные в мире порции - в Бельгии.
Когда Ламме Гудзак молил Пресвятую Богородицу дать ему возможность прислониться к белой и мягкой подушечке, Уленшпигель его уговаривал сдвинуться с места, обещая тушёную говядину с острыми приправами, благоухающими на весь трактир, "говядину не жирную, сочную, нежную, как лепестки розы, плавающую, будто рыба на масленице, меж гвоздики, мускатного ореха, петушьих гребешков, телячьих желез и прочих дивных яств". У них было полфлорина на двоих. Они находились в городе Брюгге.
И там так же готовят, честное слово, так же! И пять человек не смогут пошевелиться от переедания за ту же сумму, на которую во Франции вам подадут омлет из одного яйца.
Но про Брюгге - в следующий раз.
…