Лицо не было страшным

Так странно и страшно перечитывать пережитое. Оно словно чужое, если бы…не рваный, нервный ритм, по которому я узнаю свой пульс, а значит, и свою руку.

Ведущий программы "Взгляд" показал по телевизору две самодельные бомбы и рассказал, что они не взорвались в метро, потому что взрывы удалось предотвратить.
Про то, что взорвался завод, он не рассказал ничего.
Разгоряченный Мишка прибежал со двора, переполненный радостью, стекавшей по нему пеной, как убежавшее молоко: "Урррааа…радиация…отпустили с уроков!"
Пронзительный электрический свет заполнил двор синим цветом.
Вязкая жара растопила тревожные голоса.
Солнце отяжелело и едва сдерживало себя от выдоха, сжигающего все живое.
Земля вздрогнула всем телом и потянулась к солнцу.
Никто не видел, как они прильнули друг к другу, потому что двор был пуст.
В Армении видели, как содрогнулась земля, прощаясь с солнцем, но всех видевших забрало с собой солнце, оставив их близких стыть вместе с землёй.
Мишка канючил: "Хочу гулять!"
"А жить?" - закричала Ева.
Ведущий программы "Взгляд" предупредил о прибытии в город озверевших подростков праздновать день рождения Гитлера.
Ева бросилась к телефону.
-ЖЭК? Мне надо решетки на окна.
-Работы навалом.
-Мастерская?
-Могильные ограды варим. Можем договориться.
Бесцветный и бесформенный, как слизь, страх вполз на подоконник, прополз через новую решетку и шлепнулся вниз.
Ева в исступлении топтала его, пока он не лопнул, окатив ее тёплыми брызгами.
Она слегла в поту, почувствовав, как вместо звуков приходит звон, а вместо света - тьма.
Болезнь отняла у Евы улицу. Ева вспомнила, что не успела ее запомнить, потянулась к окну, рухнула на кровать и стала смотреть на ту улицу, которую помнила.
Разрыта проезжая часть переулка, разбит тротуар. Красные стрелки с кривыми желтыми надписями указывали путь избирателям к избирательным участкам. Зубы рабочих бульдозеристов были кривыми и желтыми, как надписи, а лица красными, как стрелки. Справа - мат, слева - грязь. Сзади - грязь, впереди - мат.
Избиратели передвигаются осторожно, по тоненькой досочке, поближе к стеночке.
-Я вернулась, Адик, ты что такой бледный?
-Стрельба, рекетеры, милиция…
-Всех взяли?
-Да, вроде.
-Что же, пойдем гулять.
Они шли по бульвару мимо безлистных деревьев, уступая дорогу пыльным детским коляскам со скрипучими колесами. Потом свернули на улицу, перегороженную опрокинутым мусорным баком. Бомж отыскивал в мусоре газеты со статьями о ходе выборов. В переулке старуха в рваной вуальке пыталась перешагнуть через груду кирпичей. Блеклая реклама центрального проспекта скрывала уродство редких прохожих.
-Я хочу домой, - попросила Ева.
Адик стал ловить такси, а те - проноситься мимо, обдавая его мокрой грязью. Некоторые тормозили, доносилось лающее "сколько?", но потом и они, отрыгнув гарью, срывались с места.
-Я люблю тебя, - улыбнулся Адик.
Они поехали домой на троллейбусе.
Сквозь слезы очертания домов, трясущихся в пыльных троллейбусных окнах, напоминали улицу детства.
В красных колготках, с красным бантом в волосах, с красным шаром в руках Ева шагает справа от мамы, у которой помада на губах - красным бантиком, от которой - подаривший первую зависть запах "Красной Москвы".
У Евы шаги огромные, чтобы в ногу папой, от которого - всегда слева, потому что правой рукой он отдает честь. У него - рука, у Евы все тело - вверх, одним махом, ах!
-Папочка, только не пропусти! Тому - честь, и вон тому!
-Этому - я, а тот - мне первым должен.
-А как узнать, кто кому должен?
-По звёздам, дочь.
В ресторане - скатерти белые. На тарелках - салфетки белые. У официантов - полотенца белые.
Когда мама припудрила белой пудрой нос, Ева сползла под стол. Под столом безопасно, будто это дом. Ева сделала из скатерти окно, из бахромы решетку, и стала разглядывать сидящих за соседним столом смеющихся негров. Те, заметив ее, поманили к себе.
Черные лица - успокаивали. Белые зубы - пугали. Хотелось взяться за губы руками и стянуть их вместе.
Откликаться на испуганные крики родителей: "Доченька, доченька, где ты?" - не хотелось.
Потом Ева решила уйти от всех насовсем и ушла…
Адик пришел с работы, увидел, что Ева заболела и, уложив Мишку, сел с ней рядом.
-Ты никогда не рассказывала мне о своем детстве.
-Однажды я ушла от родителей, забрела в парк, меня позвал хриплый голос, кто-то схватил меня, прижал к себе спиной, обхватив поперек живота, а другой рукой зажал рот. Я попыталась укусить его руку, но она была как раскаленное железо, я обожгла язык и потеряла сознание. Потом я не могла подняться с земли, потому что вся превратилась в замёрзшее железо, а земля - в язык. Я не видела его лица, но тех пор я все время хочу его разглядеть.
Ведущий программы "Взгляд" сообщил, что в Грузии прекратились беспорядки и введен комендантский час. Потом он рассказал про грузинских женщин, которые могли бы родить детей, но не родят их потому, что ранены или убиты солдатами, наводившими порядок.
Как ни в чем не бывало, поднявшееся высоко солнце, смеясь, скользило по земле теплым взглядом.
Земля учила юные ветви ласкать птиц.
Птицы, обретя дом и силу, стали учить людей петь.
Люди, услышав птиц, стали учить детей любить землю.
Дети, смеясь, мечтали подняться ввысь и улететь к солнцу.
-Я хочу в парк, - пробормотал, проснувшись, Мишка.
Ева его обняла и пошла собираться.
Адик быстро поймал такси. Молодой водитель с наколкой "Смерть душманам!" учил по дороге Мишку: "Парень, пусть никакие звезды не заставят тебя служить!"
В парке Ева плела венок из зелёного папоротника. Адик пытался увидеть мир ее зелёными глазами. Мишка подошёл к свежевыкрашенной зелёной краской скамейке и выцарапал на ней звезду.
Когда Ева достала бутерброды, пучок лука, разрезала зелёный огурец, Мишка поглядел через подзорную трубу на синее небо, полез на дерево и исчез.
-Мишка, - позвал Адик, - ты где?
Ева взметнулась всем телом вверх, одним махом, ах!
И, раздавленная, опустилась на колени.
-Что? - Адик бросился к ней.
-Все, - прохрипела Ева, - ушел.
Адик, обойдя парк, вернулся и спросил: "Не появлялся?"
-Нет, - ответила Ева.
Потом Адик пришел через много часов и не спросил ничего.
Когда он вернулся в следующий раз, была темень.
-Так было раньше, так будет впредь, - Ева потеряла сознание.
-Я люблю тебя, - услышала она рядом хриплый голос кого-то, кто едва сдерживал себя от выдоха, сжигающего все живое. Ева, вздрогнув всем телом, потянулась на зов, обернулась и увидела, что знакомая ей рука перехватила Мишку поперек живота.
Она бросилась, чтобы впиться зубами в руку, которая была, как раскаленное железо. Вторая рука зажала Мишке рот, и Ева не могла дотянуться до нее, потому что вся превратилась в замёрзшее железо, а земля - в язык.
Хохот заставил Еву взглянуть на лицо, которое она хотела разглядеть с детства.
Лицо не было страшным.
Оно было аморфным. Странная форма его растянулась от прошлого к будущему, заполнив собой настоящее от земли и до неба.
Мишка дрожал.
Ева смотрела на сына мутным взором, будто сквозь пыльное троллейбусное окно.

← Рассказы