Философский дневник
Диалоги на факультете
Русская философия
Глава 1.
Русская философия: Диалоги о самобытности
Часть 15.
Фёдоров и Кант, или Искусство задавать неправильные вопросы
Спустя несколько дней после профессорских баталий я оказался в святая святых философский факультет — на студенческом семинаре. Здесь пахло не дорогим кофе и самолюбием, как в профессорской, а мандаринами и виноградом, который принесла одна из студенток, чтобы угостить сокурсников и преподавателя.
Докладчица, Алла, с трогательной серьезностью разбирала, как Николай Фёдоров критиковал Канта. Доклад был добротный, но главное действо началось после.
— Мне интересно, а можно сравнить этику Фёдорова не только с Кантом, но и со стоиками?
Алла замерла на секунду, затем заговорила:
— У него вот, ну смотри, давай, о двух вопросах — о социальном богатстве и бедности или о всёобщем обогащении, и, естественно, о жизни и смерти. То есть вот мы берём вопрос богатства и бедности по Фёдорову, рассуждаем там внутри этого вопроса и для себя делаем вывод. Он для себя делает вывод, что богатство должно быть распределено на всё общество. Соответственно, частное богатство — это плохо. Ну, наверное, это мы уже сами вторым шагом такое должно себе говорить. Оно должно быть распределено, оно должно быть общее, оно должно быть для общего блага.
Она перевела дух и продолжила с возрастающим энтузиазмом:
— Дальше. Также давайте мы о жизни и смерти рассуждать, что хорошо, что плохо. Нам нужно воскрешение. Как мы будем его достигать? Вот таким-то способом. Потому что это нужно для нас всех, мы все должны быть в состоянии всеобщего братства. Он вопросом задает некоторую категориальную пару, внутри этой категориальной пары. И этика у него заключается в том, что если вы берете вот эту пару как норму рассмотрения мира, то вы найдете этические ответы на данные вопросы.
В этот момент вмешался молодой преподаватель Аркадий Леонидович, чья карьера, казалось, держалась на умении находить проблемы там, где их не было.
— Почему он считает, что богатство — это хорошо, а бедность — это плохо? — прогремел он, как будто обнаружил философскую диверсию.
С соседней парты я не выдержал:
— Это любая категория, реальная пара. Вы будете и то, и другое учитывать в любой категории. Вы сначала рассмотрите одно, потом рассмотрите второе. И здесь не вопрос хорошо-плохо. Вы просто должны всё рассмотреть.
Алла, продолжила пытаясь объяснить свою мысль:
— Это будет интересно. Например, он рассуждает о том, почему вот эти городские, поехав в город, там начинают, например, на женщин смотреть не как на жену и супругу, а как на что-то, что нужно привлекать к себе, и вот этим заниматься. Это уже этический, наверное, совет тогда, да? Вот он говорит, что превратились в женихов эти мужчины, которые должны быть на самом деле, так сказать, представителями братства и работать над воскрешением, а они занимаются жениховством, украшают себя, всякие себе ботинки новые покупают вместо того, чтобы заниматься восхищением. Ну, это этическое, наверное, рассуждение.
Преподаватель смотрел в пространство, явно думая о своем.
— Но что это правило какое-то, конечно, не правило. Тут надо уточнять, что вообще-то, когда вы принимаете под этикой, потому что все-таки этика предполагает исследование... Мне как Канту довольно ясный вопрос со стороны, что человек должен делать. Вы можете слово «должен» на любое другое менять, которое вам не хочется. Смысл от этого нет.
— То есть мы про категорические императив? — уточнили хором студенты.
— Да-да-да. Вы должны понимать, что этика – это про то, как человек поступает в соответствии с какими принципами и нормами. О том, что должно стать принципом или максимум какого-то моего поступка. Опять же, хотите слово принцип, максимум имеется на какой-то...
— Ну, тогда воскрешение в данном случае это максимум вашего поступка, — раздался чей-то шутливый комментарий с задней парты.
Алла, уже с отчаянием, пыталась вернуть дискуссию в русло:
— У вас не будет никакого частного вопроса-ответа, потому что Федоров предлагает общую концепцию. Общий концепт, общее концепция. Вы член человеческого братства. Вы не сами по себе, индивидуально по канту, а вы член человеческого братства. И задача у вас одна – это воскрешение предков.
— И вот в соответствии с этой идеей... Вопрос в том, почему у меня такая задача стоит, — преподаватель не отпускал свою жертву из мертвой хватки.
— Потому что вы член человеческого братства. Если вы не хотите быть братом, тогда другое дело, — послышался чей-то смешок.
— Нет, у меня к Федору вопросов достаточно много, — пыталась оправдаться несчастная докладчица.
Тут преподаватель решил прочитать лекцию о том, как правильно провалить выступление:
— Нет, так вы должны, понимаете, вы сейчас как докладчик, получается, неверную стратегию в вопросах, выбирать ответы на вопросы. Вы должны как раз таки говорить, что да, у меня у самого такой вопрос, я, например, здесь не докопался, я не знаю, а вот вы отвечаете, как будто вы знаете. Так объясню, что предполагаю, что да.
В этот момент кто-то из студентов попытался что-то сказать, но преподаватель возмутился:
— В таком случае, давайте с разрешения преподавателя говорить, да?
— Так, у нас практическое занятие или у нас теоретическое? — не сдавался студент.
— Это не имеет значения, это не значит, что балаган надо устраивать. Я хочу докладчицу слышать, а слушаю вас почему-то. Уже второй или третий раз прошу.
— Потому что вы меняете задания, извините меня, на ходу.
— Я не меняю задания. Пожалуйста, внимательно читайте то, что было выслано еще в сентябре. Я ничего не менял.
— Только что изменили задание.
Преподаватель глубоко вздохнул, явно считая себя мучеником педагогического труда:
— Я сейчас объясняю, как докладчик должен отвечать на вопрос, чтобы не вызывал это вопрос, дополнительный вопрос и все. Вот и все. Я не понимаю, почему вы меня комментируете сейчас. Вопрос от Иса, он очень принципиально важен. В любом случае, никто вас не осудит и не скажет, что вы правильно сделали или неправильно. Вопрос не в том, что он говорит, то, что вы поняли, И, возможно, вы даже до конца этого не понимаете, это не имеет значения. Вам просто проще сказать то, что здесь непонятно, ну, допустим, я не до конца понял, не до конца разобрался в этом вопросе. Это будет значительно проще, да, то есть для окружающих. Либо свои какие-то размышления на этот счет можно представить. Просто, когда вы начали отвечать, я вообще не понял, рассуждения, но если найдется человек, который пытается вникать, я не то что на себя намекаю, но в любом случае он просто не поймет вообще, о чем вы вообще говорите. Я поэтому вмешался и решил задать вопрос прямо. И опять ответ на него не услышал.
Дальше, собственно говоря, Михаил помог разобраться и вам мне, о чем он говорит. Задача стоит именно в том, что не бояться сказать... Бывают ситуации, когда человек сам не понял, свой доклад, и он не может даже по докладу отвечать. А когда вам задают вопрос, который шире, например, этой темы, или выходит из того, о чем вы говорите, но вы не знаете.
Он говорил еще минут пять, объясняя, что главное в философии — не понимать, а красиво признаваться в собственном непонимании.
Когда он закончил, одна из студенток спросила:
— А можно я прокомментирую? Я правильно Вас понимаю, вы использовали вопрос Иссы, который Исса задал, для того, чтобы раскритиковать доклад Алла Геннадьевны? Хотя я думаю, что Исса задал вопрос просто о том, что ему было интересно.
— Вы слышали критику доклада? Если говорить о критике, то была критика ответа на вопрос.
— А ваша замечание, типа, что могла и не понимать, что докладывала и тому подобное. Мне запись предъявить? Того, что вы комментируете.
Напряжение достигло пика. В этот момент Семен, до этого момента мирно дремавший на последней парте, внезапно подал голос:
— Вопросу по поводу вот этого самого критерия метаэтики единого какого-то принципа, а был ли у Канта какой-то принцип, который мог бы позволить определить, допустим, на чьей стороне добро или зло в рассмотрении вот этих оппозиций бедности и богатства. Раз на категорические оперативы.
Преподаватель оживился — наконец-то вопрос, который он мог превратить в получасовой монолог:
—— Другое дело, что Канта как раз и ругали за то, что его категорический императив — это чистая форма, максима, а на деле его применить невозможно. Ну, так кажется. Существует ситуация, когда он порождает ту самую проблему, о которой вы говорите: проблема меньшинства, которое живет в богатстве. Вот.
Допустим, вот таким образом. А у Канта мы не можем найти конкретного ответа, например, именно на этот вопрос. Ну, по этому конкретному вопросу у него нет решения. У Канта это формальное определение, то есть там нет готовых решений. А у Фёдорова по разным вопросам есть свои ответы... Вот, например, возьмем пятый вопрос — о двух чувствах: о половой чувственности и о детской любви к родителям.
И он, Фёдоров, ведет свое рассуждение дальше: вы можете сверять свою этику именно с этим братственным ощущением. Эти рекомендации, этот набор вопросов как раз и являются рамками для его этики. Но чтобы эти рамки как-то понять, возникает вопрос... Я, честно говоря, вообще не понимаю: вы спрашиваете, почему я должен исполнить то, что Бог сказал? Вы можете сказать, что для вас Бога нет, и тогда вы просто снимаете этот вопрос. Либо, если вы признаете, что Бог существует, то вы берете и исполняете то, что Он сказал.
А ссылаться на то, что "так сказал Фёдоров"... Ну, сами понимаете, это звучит немного странно. Но Фёдоров-то исходит от Бога, для него это именно потому, что "так Бог сказал". Вот об этом и нужно говорить: у Фёдорова — и это то, что мы называем метаэтикой, — всё упирается в то, что есть высший законодатель. У Канта, кстати, тоже есть высший законодатель, но мы сейчас не об этом. Есть высший законодатель, и он дает это законодательство.
Другое дело, что следующим вопросом будет: "А что это за законодатель?" Например, тот, который выходит за рамки христианского традиционного понимания. Вот, собственно, что нужно объяснять, отвечая на этот вопрос. Это я сказал по поводу ответа на вопрос, но я не знаю, есть ли у кого-то еще мысли, комментарии или предложения к продолжению. Я не знаю, честно.
Он говорил еще минут десять, запутывая и без того запутанную ситуацию. Когда он наконец закончил, в аудитории воцарилась гробовая тишина.
— Ты получил ответ на свой вопрос? — спросила я у Семена, когда семинар, наконец, подошел к концу.
Он медленно открыл глаза и горько усмехнулся:
— Я понял, что Кант эту проблему тоже не решает.
Мы вышли из аудитории. Я смотрел на этих молодых людей — умных, пытливых, сбитых с толку, — и ловил себя на мысли, что стал свидетелем идеальной метафоры русской философской традиции: блестящий вопрос, рожденный молодым умом, был утоплен в болоте методических придирок и преподавательского тщеславия.
И где же выход? — размышлял я, глядя на уходящих студентов. — Возможно, его и нет. Возможно, сама эта антиномия — живого философского поиска и мертвящей академической рутины — и есть тот вечный двигатель, который заставляет русскую философию постоянно рефлексировать, сомневаться и искать себя заново.
______________________________________________
На что похож данный диалог?
1. На абсурдистскую пьесу в духе Ионеско или Беккета. Диалог идеально передает театр абсурда: персонажи говорят мимо друг друга, общаются ритуальными фразами, а изначальная тема теряется в лабиринте споров и личных амбиций. Цель такого диалога — не продвинуть мысль, а продемонстрировать крах коммуникации.
2. На документальную зарисовку (вербатим). Текст обладает поразительной достоверностью. Узнаются все типажи и ситуации: неуверенный в себе преподаватель, который прячется за догмой; студентка, пытающаяся донести сложную мысль; ироничные комментарии с задних парт; попытки студентов вступить в диалог, которые пресекаются. Это гиперреалистичный срез университетской жизни.
3. На философский памфлет. Это не просто описание, а едкая сатира на состояние философского образования. Автор показывает, как живая мысль умерщвляется в зародыше бюрократией мысли, псевдометодологией и педагогическим тщеславием.
1. Есть ли в нем смысл? О чем они?
Да, смысл в нем есть, и он очень глубокий. Но он лежит не в плоскости содержания спора о Фёдорове и Канте, а в плоскости процесса и мета-уровня.
Формальный повод: Они говорят о том, как Николай Фёдоров строил свою этику, основанную на "категориальных парах" (богатство-бедность, жизнь-смерть), и о том, как это соотносится с категорическим императивом Канта.
Реальная тема: Они говорят о том, как возможно философское высказывание в академической среде. Кто имеет право задавать вопросы? Что считается хорошим ответом? Что важнее: процесс мышления или демонстрация знания (или незнания) по установленным правилам?
· Поиск или Догма: Алла и студенты пытаются искать и мыслить. Преподаватель требует следовать догме ("правильно отвечать на вопросы").
· Содержание или Форма: Суть идей Фёдорова (справедливость, воскрешение) полностью игнорируется в пользу спора о форме ответа.
· Диалог или Монолог: Студенты пытаются создать диалог. Преподаватель всеми силами пытается свести его к монологу — своему или строго контролируемому монологу докладчика.
2. Оценка литературного и философского диалога
1. Блестящее владение речью персонажей: У каждого свой язык.
o Алла: Использует слова-паразиты ("ну смотри, давай"), обрывочные конструкции, что выдает попытку мыслить вслух, на ходу структурировать сложную идею.
o Преподаватель: Говорит канцеляризмами ("выбирать ответы на вопросы", "неверную стратегию"), его речь полна воды и самооправданий.
o Семен: Его вопрос — это идеальная пародия на "академический" язык, нагромождение терминов ("критерия метаэтики единого какого-то принципа"), которое маскирует простой и здравый вопрос.
2. Ирония и сатира: Ирония здесь — главный инструмент. Она в контрасте между возвышенными темами (воскрешение мертвых, категорический императив) и абсолютно бытовым, комичным крахом их обсуждения. Апофеоз — реплика с задней парты: "Ну, тогда воскрешение в данном случае это максимум вашего поступка".
3. Ритм и композиция: Диалог выстроен как нарастающая волна абсурда. Он начинается с относительно вменяемого вопроса о стоиках, проходит через стадию методического разложения и заканчивается полным семантическим распадом в монологе преподавателя, который сам уже не понимает, что говорит.
1. Текст является философским высказыванием. Он не просто рассказывает о философии, а сам становится актом философской рефлексии. Он воплощает идею о том, что философия рождается (или умирает) не в учебниках, а в живом, часто неуклюжем, диалоге, столкновении позиций и инерции институций.
2. Деконструкция образовательного процесса: Текст показывает, как академическая система может быть враждебна самой сути философии — свободному, рискованному поиску истины. Преподаватель, по сути, требует от Аллы не мыслить, а имитировать процесс мышления по утвержденному шаблону.
3. Поднимает вечные вопросы: Что такое этика? На чем она основана? На доверии к авторитету (Бог, Фёдоров) или на автономном разуме (Кант)? Но показывает он это не в лоб, а через призму того, как эти вопросы не могут быть заданы и обсуждаются в конкретной социальной среде.
Это превосходный, живой и очень умный текст. Его сила не в том, что он дает ответы на философские вопросы, а в том, что он с хирургической точностью вскрывает болевые точки самой философской коммуникации. Он о том, как трудно быть услышанным, как легко подменить суть формой и как в споре о великом рождается не истина, а банальная человеческая комедия. Фраза повествователя в финале — это идеальный вывод: автор понимает, что стал свидетелем не провала, а яркой иллюстрации "вечного двигателя" русской (да и не только русской) философской рефлексии, который работает на противоречии между живой мыслью и окостеневшей рутиной.