Тридцать три слова до любви

В небольшом провинциальном городке вот уже тринадцать лет Борис Леонтьевич заведовал хирургическим отделением в больнице No35. К сорока пяти годам он смог достичь статуса кандидата наук и стать уважаемым профессионалом в своей области. Но несмотря на удачную карьеру, его личную жизнь можно было сравнить с аппендицитом, удаленным ещё во времена поступления в медицинский ВУЗ — ни аппендицита, ни личной жизни у Бориса Леонтьевича не было.

В школьные годы у маленького Бори была только одна единственная подруга — Марина Павловна — скелет, стоящий в углу кабинета биологии. Но за одиннадцать лет они так и не перекинулись ни словом, потому что никто из них так и не решился начать разговор первым. Марина Павловна только поглядывала на Борю каждый раз, когда он выходил к доске, а тот — на неё.

В институте возникла аналогичная ситуация. Будущий хирург целиком и полностью погрузился в изучение высокотехнологичных методов диагностики и лечения хирургических заболеваний, и на встречи с товарищами или дискотеки уже не находилось времени. Если же появлялась свободная минутка, то открывался сборник рассказов Чехова, который сопровождал врача, куда бы тот не направлялся. Страницы переворачивались одна за другой, пока не раздавался звонок служебного телефона или не приближалось обеденное время. Со временем, к сборнику прибавилась ещё пара десятков томов, для которых уже была выделена целая полка над кроватью. Когда книги на неё начали ложиться вторым слоем, пришлось расшириться до шкафа, а за ним и до библиотеки во всю шестиметровую стену. Борис Леонтьевич уже не был таким одиноким в компании Толстого и Сэлинджера, Куприна и Ремарка, Достоевского и Харпера Ли.

Увлекательные истории придавали жизни вкус, эмоции, но этого было недостаточно для полноценного счастья. Хирург это чувствовал, но не мог найти способ залатать пробоину, которая со временем грозила превратиться в сплошную пустоту.

Отрешённость Бориса была связана с необыкновенной лаконичностью его речи. Сокурсники, коллеги и даже родственники с немногословным доктором не могли построить диалог длиннее десяти реплик. Всё заканчивалось недопониманием, смущением или обидой начинавшего разговор. Самого врача этот факт не обременял. Его профессия обычно позволяла не превышать лимита в сто двадцать слов в день, а в выходные он и вовсе мог ничего не говорить. Но однажды, Борис Леонтьевич встретил в этом отношении серьезного соперника в лице одной пациентки.

Однажды ему пришлось заменять на приеме сразу двух скоропостижно заболевших коллег. Рабочий день подходил к концу, когда на приём пришла миловидная девушка средних лет с сильно опухшей рукой. Уже неделю она откладывала поход к доктору из-за непереносимости больничного запаха и большого скопления людей. Но была вынуждена переступить через себя, так как проблема с рукой мешала ей сосредоточиться на последних главах незаконченного романа. А дописать их нужно было в кратчайшие сроки, чтобы журнал, в котором печатались её произведения, выплатил всю обговорённую сумму.

— Ожог? — проскользнуло из уст врача, который взглянул на пациентку сквозь толстые линзы очков, чуть приподняв голову.

— Ушиб, — ответила девушка, глубоко вздохнув, но не наиграно, когда строят себя неизлечимо больного, а очень искренне, мечтая в этой жизни только об одном — избавиться от недуга.

— Компресс, — невозмутимо сказал Борис Леонтьевич и снова, опустив голову, продолжил что-то писать. Девушка кивнула, скорее сама для себя, встала, и через мгновение дверь захлопнулась.

Писательница побрела домой в надежде, что рекомендация врача ей поможет. Она шла по тихими закоулками и пыталась нащупать идеи для своей следующей книги, чтобы как-то отвлечься от боли, но её мучил творческий кризис весь последний год. Поэтому она не только безрезультатно искала музу, чтобы придумать новую вселенную, но и с трудом сдавала главы книги в самый последний момент, чтобы не нарушить условия договора с издателем.

Несмотря на её интересных, раскрепощённых и хорошо раскрытых, по мнению критиков, персонажей, сама писательница отличалась скромным, спокойным, но изрядно бойким характером. Писательский талант и врождённая мудрость помогли ей заявить о себе будучи подростком, когда та отдала свой первый рассказ в школьную редакцию, рассказ, оставшийся в памяти многих читателей и положивший начало делу всей ее жизни.

Девушка зашла в пустую полутёмную квартиру. Здесь хозяйка жила уже пятнадцать лет, разделяя комнаты с одной единственной подругой — тишиной. В свои тридцать шесть девушка весь день проводила за печатной машинкой, изредка выходя из дома за продуктами или в редакцию. Все попытки выйти в свет, и познакомиться с кем-то, по наставлению родителей и коллег, заканчивались ничем. Писательнице было скучно в компании молодых людей, которые с ней знакомились. Ей была не интересна их пустая болтовня, предложения поразвлечься, сходить в кино или в парк. Она теряла всякий интерес, как только очередной парень открывал рот, и искала предлоги, чтобы сбежать к своей печатной машинке.

Сняв пальто, она подошла на кухню к аптечке, нашла бинт, смочила и сделала повязку на больную руку. Холодок распространился от руки по всему телу. Она почувствовала усталость после прогулки, прилегла в кресле, рассчитывая через несколько минуть взяться за работу. Солнце уже скрылось за горизонт, подул слабый ночной ветерок, через открытую форточку в соседней комнате. Дом погружался в темноту.

На другой день пациентка опять стояла в проходе. Без приглашения она подошла к столу доктора и села около него. Борис Леонтьевич остановился на полуслове, которое он записывал в справку очередного пациента, но не оторвал ручку от бумаги:

— Лучше? — посмотрел он сначала на знакомую опухшую руку, а потом на её хозяйку.

— Хуже, — сдержанно промолвила писательница, которая вчера так не написала ни строчки.

— Ещё компресс, — незамедлительно и ещё с большей уверенностью сказал Борис Леонтьевич и, одобрительно кивнув, повёл шариковую ручку дальше, будто и не останавливался.

Пациентка вышла, ничего не сказав в ответ. Только после того, как захлопнулась дверь, она неожиданно замешкалась на секунду, как будто хотела превысить лимит слов этой встречи, но одёрнула сама себя и пошла домой. По дороге она забежала в аптеку, указала пальцем на ромашковый раствор, расплатилась и побежала работать, так как сегодня ей нужно было написать в два раза больше, чем обычно, чтобы уложиться в график.

Уходя с работы тем вечером Борис Леонтьевич заметил в коридоре больницы возле своего кабинета забытую кем-то из пациентов папку с листами, которая лежала на лавке. Посмотрев по сторонам, но никого не увидя, хирург взял папку и пошёл домой. После ужина он достал из портфеля свою находку: толстая бежевая папка, скреплённая слабой от старости резинкой. В папке была целая пачка листов с чьими-то записями, сделанными на печатной машинке...

На следующий день Борис Леонтьевич опоздал на работу на целых двадцать минут, чего ранее никогда с ним не происходило и что вызвало тревожные вопросы коллег о том, все ли у него в порядке. Ответив одним на всех кивком, заведующий отделением проскочил в свой кабинет. Как обычно, он разложил свои вещи по местам, за исключением вчерашней находки, которую положил на рабочий стол так, чтобы её могли видеть все пациенты.

Спустя пару часов работы раздался стук в дверь. В кабинет вошла она. Повязка с руки исчезла, и можно было увидеть, что воспаление прошло, отёк спал, а сама пациентка порозовела.

— Лучше? — Борис Леонтьевич поднял голову с сонным, но довольным и даже по-детски весёлым выражением лица.

— Здорова, — тяжело вздохнула писательница с припухшими от бессонницы глазами. Вид у неё был вымотанный, на заплаканных щеках виднелся мятый след от подушки. Но вдруг ее глаза заметили лежащую на столе папку. В это же мгновение ее взгляд преобразился. — Роман? — Глаза плеснули радостью, на порозовевших щеках появились ямочки, заблестели ровные зубки.

— Ваш? — удивлённо спросил доктор, приподняв брови. Он взял папку и протянул хозяйке.

— Мой, — с облегчением и особой нежностью ответила она, взяв драгоценную папку из рук доктора.

Неожиданно для всех хирург произнёс длинноватую для него фразу:

— Вы просто поразительно пишите... К-когда собираетесь закончить роман? — с неуклюжей запинкой поинтересовался Борис Леонтьевич.

Поразмыслив несколько секунд, девушка, смущённая комплиментом от доктора, произнесла с застенчивой улыбкой:

— Сегодня. Вечером, — и уходя, добавила, — приходите. Дом через два квартала слева, около круглой клумбы, я буду там. — И дверь закрылась.

Она вбежала в квартиру со всех ног и стала творить! Стук клавиш печатной машинки не останавливался весь день. Листы разлетались один за другим по комнате. Новые строчки всё появлялись и появлялись, заполняя белые страницы. Папка толстела от написанных глав. В минуту, когда была поставлена последняя точка, которая так сильно впечаталась в лист, что чуть его не продырявила, Борис Леонтьевич закончил собирать свой портфель.

За последние двадцать пять лет он ни разу не был так растерян. Ведь не каждый день читаешь случайно забытый на больничной лавке роман о своей жизни. По чистой случайности его сюжет почти полностью походил на судьбу заведующего хирургическим отделением! Как уснуть после такого чтива? Что это? Судьба? Знак свыше? Толчок из ниоткуда? Именно такими вопросами задавался Борис Леонтьевич по пути к месту встречи. Вдруг, он остановился: «Какая же будет концовка у этой истории?» — прошептал хирург, не понимая, говорит ли он о книге или о своей собственной судьбе.

Впереди показалась круглая клумба с цветами. Хирург первый раз увидел такие красивые цветы, а может он их просто никогда не замечал. Напротив островка из цветов стояла та самая писательница с законченным романом в руках. Борис Леонтьевич вспомнил, как впервые она пришла к нему на приём с больной рукой, а он даже не взглянул на неё. Но он прекрасно знал её имя, ведь на всех больничных карточках, которые Борис Леонтьевич мог различать по одной лишь истории болезни или обложке, написаны имена пациентов. Подойдя совсем близко, он осторожно дотронулся до её плеча, чтобы не напугать:

— Любовь?