Бенгази

21 июня 2016 года

Я хожу по залитому солнцем тротуару. Спереди сзади и сбоку, как зерна гречки, копошатся люди. Говорят, смеются, скалят зубы. Их голоса разбиваются о стволы уставших нести своё бремя деревьев. Настолько застывших и закостеневших, что только ветви на самом верху еле покачиваются от дыхания ветра. Мне хорошо. Так я хочу думать. Так я хочу, чтобы думали все вокруг. И потому, когда на глаза наворачиваются слёзы, неожиданно, как вероломное нападение вражеской армии, щурюсь, для того чтобы загнать их подальше и не подпустить к своим границам. Мне говорили, что мужчины не плачут. И женщины тоже. Вообще в 21 веке люди не плачут. Плачут не люди. Раньше было наоборот.

3 ноября 2017 года

Маша, забросив ногу на ногу, хихикает, жеманится и «строит лицо». Иногда она томно поглядывает на свои пятки, будто бы там спрятаны заветы всех аврамиических религий. Маша красивая. У нее темные немного завитые волосы, яркие голубые глаза и губы цвета крови расстрелянных сирийских детей. Она говорит, что ей жаль протестующих в Бенгази, которых давят «даже не танками!», а забивают дубинками, «как дикари!». На самом деле Маша ничего не знает о Бенгази, так же, как и Бенгази о ней. К счастью для них обоих. Я прошу Машу помолчать и оставить бенгазийских протестующих в покое. Она поджимает губу, говорит, что я бессердечный олух и, хлопая дверью, демонстративно выходит из комнаты. Ничего страшного, сейчас она выложит пост в Инстраграм и успокоится. Протестующие в Бенгази будут спасены машиным сторис. Я не знал, что все так просто.

16 февраля 2018 года

— Он предлагает мне перекладывать файлы из папки в папку, пока автоматы делают всю остальную работу, — Вадик возмущается и нервно теребит себя за ухо с едва заметной металлической сережкой. Я почти не слушаю его, серебристые отливы сверкающие из-под пальцев интересуют меня куда больше. Вадик не останавливается и сыплет ругательствами. — Куда мне девать мой творческий потенциал? Это просто уму непостижимо, — надрывается Вадик. Все из-за того что мы так мало хотим от жизни. Я смотрю на Вадика, от напряжения у него посинел нос. — Может быть, мы, наоборот, слишком многого хотим? К черту автоматизацию. Вадик берет рюмку. Его творческий потенциал находит выход. Жаль, что без обратного билета.

5 марта 2019 года

Варя вернулась из отпуска, проведённого у родителей. Задёрганная и побледневшая. Кажется, ей нужна путевка в какой-нибудь турецкий отель ещё недели на две. — Ты не представляешь, как они меня затюкали. Стой, сиди, говори, молчи, кашляй, дыши/не дыши, — обняв колени своими коренастыми руками, тораторит Варя. Досада скопилась у неё меж ресницами. — Никакого личного пространства. Я больше туда никогда не вернусь, — Варя взяла воздушные ножницы и перерезала последний канат своей жизни. Она думает, что так ей будет дышаться свободно. Но бывают «несущие» канаты, на которых все держится. Я молчу, потому что Варя не хочет ничего слышать. Она молчит, потому что думает, что ничего не хочу слышать я.

14 мая 2020 года

Теперь я живу с Сашей. Мне кажется, это навсегда. Она много говорит. Мало готовит. И все бросает по углам. Когда я выстраиваю Сашину математическую модель, понимаю, что в ее системе координат сплошные недостатки. Но Саша не волнуется о протестующих в Бенгази, спокойно воспринимает жизненные неурядицы и во время дождя не прячется под козырёк. А ещё она не щурится на ветру. Зато постоянно горбится, из за чего я бью ее по лопаткам. Саша смеётся, выпрямляется на десять секунд, а потом снова складывается, как чемоданчик. И она всегда называет меня по имени. Каждое предложение, даже самое бессмысленное, начинает с него. Может быть, поэтому я пока ни разу не забыл, кто я. И не искал себя на пыльных полках. Саша постоянно находит меня. Так правда проще жить.