29 июля 1900 года анархист Гаэтано Бреши убил итальянского короля Умберто. Но его история не сводится к одному только этому поступку. В этой брошюре мы вспоминаем итальянского рабочего и иммигранта, который рискнул собой и спас от верной смерти Эррико Малатесту, а затем отдал свою жизнь, заставив короля понести ответственность за гибель сотен бедных трудящихся. Кроме того, мы включили сюда переводы размышлений Малатесты и Толстого о нападении Бреши.

Я уверен, что не ошибся, когда совершил свой поступок. Я даже не собираюсь обжаловать приговор. Я апеллирую только к грядущей пролетарской революции.

— Гаэтано Бреши на допросе

В конце XIX века рост цен на продовольствие вызвал бурные волнения по всей Италии. 6 мая 1898 года тысячи рабочих целыми семьями вошли в Милани направились к королевскому дворцу, забирая хлеб из попутных пекарен. Войска открыли огонь из пушек и винтовок, убив триста человек и ранив еще тысячу. В ходе последовавших за этим репрессий власти закрыли университеты Рима, Неаполя, Падуи и Болоньи, объявили вне закона 110 газет и арестовали тысячи человек. Такие жестокость и притеснения заставили многих итальянцев покинуть страну — и принять радикальные политические взгляды.

Год спустя, в ночь на 9 мая 1899 года, Эррико Малатеста, протеже Михаила Бакунина и опытный анархист-организатор, сбежал с острова Лампедуза, где отбывал тюремное заключение. (Этот остров недавно вернулся в заголовки как пункт назначения для мигрантов, пытающихся добраться до Европы без документов.) Он доплыл до рыбацкой лодки и по Средиземному морю попал на Мальту. Уже оттуда Малатеста направился через Атлантику в Патерсон, штат Нью-Джерси, где ему предстояло редактировать анархистский журнал для итальянских эмигрантов «Ла Куэстионе Сочиале» (La Questione Sociale).

Во время выступления Малатесты на собрании в Западном Хобокене, штат Нью-Джерси, из толпы поднялся (несостоявшийся) убийца и навел пистолет на оратора. Невооруженный человек из числа слушателей бросился на нападавшего, поэтому пуля задела только ногу Малатесты. С огромным риском для себя этот мужчина сбил стрелка с ног и разоружил его. Малатеста не выдвинул обвинений против нападавшего, как и его современницы, анархистки Луиза Мишель и Вольтарина де Клер, отказавшиеся использовать государство для привлечения к ответственности покушавшихся на них людей.

Кем был человек, который рисковал жизнью, чтобы спасти Малатесту? Его звали Гаэтано Бреши. Бреши родился недалеко от Флоренции в 1869 году, и в 11 лет пошел в ученики к ткачу. Он принял анархистские взгляды еще будучи подростком. В 1892 году его приговорили к 15 дням тюремного заключения за оскорбление гвардейцев, оштрафовавших местного пекаря: тот держал свою лавку открытой поздно вечером. В 1895 году Бреши снова оказался в тюрьме, но теперь уже на острове Лампедуза и в связи с деятельностью по организации трудящихся. После освобождения он стал отцом: ребенок родила его девушка по имени Мария. Бреши не удалось найти работу, поэтому он оставил Марии деньги на ребенка, а сам отправился в Соединенные Штаты в поисках лучших возможностей. В Нью-Йорк он прибыл 29 января 1898 года. В Хобокене Гаэтано женился на ирландской иммигрантке Софи Ниланд, от которой у него было две дочери, Маддалена и Гаэтанина; затем он переехал в Патерсон, штат Нью-Джерси, где работал на [ткацкой] фабрике. Эмма Гольдман в автобиографии «Проживая свою жизнь» пишет:

Гаэтано Бреши был одним из основателей «Ла Куэстионе Сочиале», итальянской газеты, выпускаемой в Патерсоне. Он был умелым ткачом, работодатели считали его спокойным трудолюбивым человеком, но он зарабатывал лишь пятнадцать долларов в неделю. Он содержал жену и ребёнка, и тем не менее ему удавалось еженедельно сдавать пожертвования на газету. Он даже собрал сто пятьдесят долларов, которые одолжил группе «Ла Куэстионе Сочиале» в тяжёлые времена. По вечерам и воскресеньям он помогал работой по офису и занимался пропагандой. Все члены группы его любили и уважали за усердие.

В «Нью-Йорк Таймс» были приведены такие слова товарищей Бреши по «Ла Куэстионе Сочиале»:

Он был тихим человеком. Никогда не пил и не курил. Всегда был спокоен и не создавал проблем. И да, любил музыку. Раньше он её преподавал.

Его бригадир с фабрики подтвердил это описание, назвав Гаэтано «хорошим рабочим и человеком, который никогда не создавал проблем».

И всё же в Соединённых Штатах Бреши не расслаблялся. Насилие на родине терзало его. Итальянский монарх, король Умберто, наградил генерала, отдавшего приказ стрелять по демонстрантам в Милане, и заявил, что тот «отлично послужил королю и стране». Бреши решил вернуться в Италию.

Эмма Гольдман продолжает рассказ:

И вдруг однажды Бреши неожиданно попросил отдать долг. Ему сказали, что это невозможно: у газеты не было средств, на самом деле, она была в минусе. Но Бреши настаивал и даже отказывался как-то пояснить свои требования. Наконец группе удалось раздобыть достаточно денег, чтобы выплатить долг Бреши. Но итальянские товарищи очень обиделись на поведение Бреши, назвав его скупцом, которому деньги были дороже своего идеала. Большинство друзей даже перестали с ним общаться.

17 мая 1900 года Бреши сел на французский пароход «Гасконь», чтобы вернуться в Италию. С собой он взял 200 долларов, фотоаппарат и пистолет с пятью патронами, купленный в Патерсоне. В городе Прато он практиковался в меткости: клал бутылки от вина на землю и пытался попасть в них так точно, чтобы пуля попадала в горлышко и пробивала только стеклянное дно. Посетив деревню своей сестры, он отправился в сельскую местность к северу от Милана, где на Вилле Реале ди Монца отдыхал король Умберто.

Воскресенье 29 июля 1900 года выдалось особенно жарким; температура в Милане достигла 38,2 градусов по Цельсию. В дюжине миль к северо-востоку [от Милана] Бреши освежился пятью порциями мороженого в кафе «Дель Вапоре». Король Умберто в тот вечер принимал участие в атлетическом состязании, за которым следовала церемония награждения в спортивном клубе «Форти э Либери» [итал. «Сильные и свободные»]. В начале одиннадцатого вечера государь возвращался в свой дворец в паланкине с двумя лошадьми, когда из толпы вышел Бреши и выхватил пистолет. Три выстрела поразили короля Умберто в плечо, легкое и сердце. Произведя их, Бреши позволил карабинерам взять себя под стражу. «Я не стрелял в Умберто, — заявил он. — Я убил короля, я убил первопричину».

Эмма Гольдман вспоминает:

Несколько недель спустя появилась новость о том, что Гаэтано Бреши убил короля Умберто. Его поступок заставил группу Патерсона осознать, как жестоко они в нём ошиблись. Он настаивал на возврате денег, чтобы купить билет до Италии! Несомненно, понимание итальянскими товарищами собственной несправедливости по отношению к Бреши было сильнее, чем его обида на них. Чтобы хоть как-то искупить вину, группа Патерсона решила поддерживать прекрасную малышку, ребёнка товарища, преданного мученической смерти.

Один из старых товарищей Малатесты, адвокат-анархист Франческо Саверио Мерлино, защищал Бреши в суде. В итоге Бреши был приговорён к пожизненному тюремному заключению в Санто-Стефано, ещё одной островной тюрьме итальянского побережья.

Правительство прибегло к насилию, и нечего удивляться тому, что пример насилия, исходящий сверху, вызвал реакцию со стороны низов общества — если кому-то ещё казалось, что существует иное необходимое основание для того, чтобы противостоять насилию со стороны правительства посредством частного насилия. — Франческо Саверио Мерлино, адвокат Бреши

Всего несколько месяцев спустя, в мае 1901 года, газета «Нью-Йорк Таймс» сообщила, что Гаэтано нашли повешенным в камере: почти наверняка его убили тюремные охранники. По некоторым данным, они бросили его тело в море; другие утверждают, что его похоронили на том же острове Санто-Стефано, на кладбище Сан-Эрколано.

На стене его камеры осталось слово «месть». Бреши выцарапал его ногтями.

Мы помним Бреши не только как анархиста, который убил тирана, но и как того, кто спас жизнь Малатесте, — как человека, который неоднократно рисковал своей собственной жизнью ради других и, наконец, принёс окончательную жертву, приложив все усилия, чтобы убийства и притеснения бедных не остались безнаказанными. Те же смелость и сострадание, которые он проявил при устранении стрелка в Западном Хобокене, заставили его отдать свою жизнь во имя равенства и свободы — ради дела анархии.

Я напал на короля, так как считаю, что он несёт ответственность за всех бледных и кровоточащих жертв системы, которую он представляет и которую должен защищать. И, как я говорил прежде, я задумал это дело после кровавых репрессий, произошедших на Сицилии семь или восемь лет тому назад и последовавших за осадным положением, которое было установлено королевским указом вопреки закону государства. А после новых репрессий 1898 года, ещё более масштабных и ещё более варварских, вновь последовавших за введением осадного положения всё тем же королевским указом, я лишь сильнее укрепился в своём намерении. — Гаэтано Бреши во время допроса

ПРИЛОЖЕНИЕ I: ЭРРИКО МАЛАТЕСТА О ДЕЛЕ БРЕШИ

Грубый перевод полного текста «Трагедия в Монце». Опубликовано в 1900 году.

Прежде всего, давайте расставим всё по местам.

Король был убит; и поскольку король — всё же человек, этот факт вызывает сожаление. Королева овдовела; и так как королева — ещё и женщина, мы сочувствуем её боли.

Но почему так много шума из-за смерти мужчины и слёз женщины, когда как должное принимается то, что каждый день убивают столь многих мужчин и столь многих женщин доводят до слёз из-за войн, несчастных случаев на работе, при подавлении восстаний и в результате тысяч преступлений, вызванных нищетой, местью, фанатизмом и алкоголизмом? К чему демонстрация такой сентиментальности по поводу этого конкретного несчастья, когда тысячи и миллионы людей умирают от голода и малярии при безразличии тех, кто обладает средствами для их спасения?

Возможно, причина в том, что на этот раз жертвы — не заурядные рабочие, не честные мужчина или женщина, а король и королева?

На самом деле, нас более заботит тот случай, а боль становится более ощутимой, более живой, более реальной, когда речь идёт о шахтёре, раздавленном во время работы оползнем, и о его вдове, которая обречена на голодную смерть со своими детьми!

Тем не менее, даже страдание королевской семьи — это человеческое страдание, и об этом следует сожалеть. Но все эти сожаления остаются бесплодными, если причины не расследуются и не предпринимается никаких попыток их устранить.

Кто провоцирует насилие? Кто делает его необходимым?

Вся существующая общественная система основана на грубой силе, поставленной на службу небольшому меньшинству, которое эксплуатирует и угнетает подавляющую массу; всё образование, данное детям, может быть обобщено как освящение грубой силы; вся среда, в которой мы живём, является сплошным примером насилия, постоянным побуждением к насилию.

Солдата, то есть профессионального убийцу, чествуют, и тем более чествуют короля, чья историческая роль — быть главнокомандующим над солдатами. Посредством грубой силы рабочий лишается продукта своего труда; та же грубая сила лишает слабые народы независимости. Император Германии побуждает своих солдат не давать пощады китайцам; британское правительство относится к бурам как к повстанцам, которые отказываются подчиняться чужому высокомерию, и сжигает их фермы, вынуждает женщин покидать свои дома и даже преследует мирное население, повторяя ужасные деяния Испании на Кубе; султан уничтожает армян сотнями тысяч; американское правительство убивает филиппинцев после того, как оно же подло их предало. Капиталисты отправляют рабочих на смерть в шахтах, на железных дорогах и на рисовых полях, чтобы избежать необходимых трат на обеспечение безопасности рабочих мест, и вызывают солдат, чтобы запугивать и расстреливать рабочих, которые требуют улучшения условий труда.

Ещё раз: от кого исходит сама идея, кто провоцирует насилие? Что делает насилие единственным выходом из нынешнего положения дел, единственным способом избежать вечного насилия со стороны других?

И в Италии дела обстоят хуже, чем где бы то ни было. Люди здесь постоянно страдают от голода; аристократы помыкают людьми ещё сильнее, чем в средние века; правительство соревнуется с собственниками земли и имущества в эксплуатации рабочих ради собственного обогащения и разбазаривания оставшихся денег на династических предприятиях; полиция властвует над свободой граждан, и каждый крик протеста, каждый призыв душат тюремщики и заливают кровью солдаты.

Список массовых убийств длинный: от Пьетрарсы до Конселики, Калатабьяно, Сицилии и далее. Всего два года назад королевские войска уничтожали безоружных людей; всего несколько дней назад королевские войска поставили свои штыки на службу собственникам Минеллы, чтобы принудить к труду голодных и отчаявшихся рабочих. Кто виновен в восстании, кто виновен в мести, которой порой всё заканчивается — провокатор, преступник или те, кто осуждает преступление и хочет устранить причины?

Но, говорят, король не несет ответственности!

Мы, конечно, не принимаем всерьез издевательские конституционные иллюзии. «Либеральные» газеты, которые сейчас спорят об ответственности короля, хорошо знали, что над парламентом и министрами довлело мощное влияние «верхов», прямых намеков на которые не допускали защитники короны. И консерваторы, которые теперь ждут «новой эры», надеясь на энергичность нового короля, демонстрируют: они понимают, что король, по крайней мере в Италии, — это не марионетка, в чём нас так пытаются убедить, когда речь заходит о возложении ответственности. И кроме того, даже если он не делает зла ​​напрямую, он всегда ответственен за него как человек, который может предотвратить его и не делает этого: король является главнокомандующим над солдатами и всегда может, по крайней мере, предотвратить стрельбу в безоружное население.

Разумеется, если мы примем во внимание аспекты наследования, образования, фактор окружения, то личная ответственность властителя уменьшится и, возможно, полностью исчезнет. Но раз король не несёт ответственности за свои действия и упущения, раз он, несмотря на притеснения, убийства людей, совершенные от его имени, продолжает управлять страной, то с чего нам привлекать к ответственности Бреши? Почему Бреши отбывает пожизненное заключение, испытывая невыразимые страдания за поступок, который несомненно — независимо от того, насколько вы хотите его осудить, — был вдохновлён альтруистическими намерениями?

Но этот вопрос поиска ответственности нас мало интересует. Мы не верим в право наказывать, мы отвергаем идею мести как варварскую: мы не собираемся быть палачами или мстителями. Миссия освободителей и миротворцев выглядит более святой и благородной, более целесообразной.

Мы охотно протянем руку королям, угнетателям, эксплуататорам, если только они захотят вновь стать людьми среди людей, равными среди равных. Но пока они упорствуют в том, чтобы наслаждаться нынешним порядком вещей и защищать его силой, причиняя мучения, совершая надругательства и множа смерти, ввергая в тяжкие испытания миллионы людей, мы обязаны противостоять их силе силой.

Противостоять силе силой!

Означает ли это, что мы наслаждаемся мелодраматическими сюжетами или что мы всегда стараемся или намереваемся нанести удар по угнетателю? Вовсе нет. Мы ненавидим насилие на уровне чувств и убеждений и всегда делаем всё возможное, чтобы избежать его: только необходимость противостоять злу подходящими и эффективными средствами способна побудить нас прибегнуть к насилию.

Мы знаем, что такие точечные акты насилия без достаточной подготовки среди людей остаются бесплодными и часто вызывают реакцию, которой невозможно сопротивляться, приводя к несчастьям и причиняя вред самому делу, которому они призваны служить.

Мы знаем, что главнее и, бесспорно, полезнее всего — не убийство короля как человека, а убийство всех королей — господ в судах, парламентах и цехах, которые правят сердцами и умами людей; необходимо искоренить веру в принцип власти, которой столь многие поклоняются.

Мы знаем, что чем менее революция зрелая, тем она кровавей и непредсказуемее. Мы знаем: поскольку насилие является источником власти и поскольку оно действительно в сути своей совпадает с принципом власти, то чем более жестокой является революция, тем выше риск того, что она приведёт к появлению новых форм власти. И потому мы — прежде чем использовать последние инструменты угнетённых, — стремимся обрести моральную и материальную силу, которая нам нужна, чтобы свести к минимуму количество насилия, необходимое для свержения насильственного режима, под гнётом которого сегодня страдает человечество.

Позволят ли нам спокойно вести пропагандистскую, организационную и революционную подготовку?

В Италии нам мешают говорить, писать, создавать коллективы. Они запрещают рабочим организовываться и мирно бороться за освобождение или хотя бы понемногу улучшать свои жалкие и бесчеловечные условия существования. Тюрьмы, домашние аресты и кровавые репрессии распространяются не только на нас, анархистов, но и на всех, кто осмеливается представить себе лучшее положение дел.

Удивительно ли, что утратив надежду на эффективную борьбу за собственные интересы, пылкие души позволяют себе увлечься актами мстительной справедливости?

Действия полиции, которые всегда направлены на наименее опасных; отчаянный поиск несуществующих зачинщиков, что гротескно выглядит для всех, кому знаком настрой, преобладающий среди анархистов; тысяча абсурдных призывов к уничтожению инакомыслящих, выдвинутых любителями охраны порядка, — всё это лишь подчёркивает дикую ненависть, которая гложет душу правящих классов.

Если вы хотите полностью ликвидировать кровавое восстание угнетённых, единственно верный способ сделать это — устранить угнетение.

Если вы хотите уменьшить количество мятежей, единственный способ сделать это — позволить всем заниматься пропагандой и организацией; дать обездоленным, угнетённым, недовольным возможность участвовать в гражданской борьбе; дать им надежду на освобождение, пусть даже постепенное, но бескровными средствами.

Правительство Италии не станет делать ничего, кроме как продолжать репрессии… и будет и дальше пожинать то, что сеет.

Не переставая осуждать слепоту правителей, которые придают этой борьбе неоправданную жестокость, мы будем продолжать борьбу за общество, в котором полностью устранено насилие, в котором у всех есть хлеб, свобода, знания, в котором любовь является высшим законом жизни.

ПРИЛОЖЕНИЕ II: ЛЕВ ТОЛСТОЙ ОБ УБИЙСТВЕ КОРОЛЯ УМБЕРТО (ГУМБЕРТА)

Отрывки из статьи «Не убий», опубликованной 8 августа 1900 года.

Когда по суду казнят королей, как Карла I, Людовика XVI, Максимилиана Мексиканского, или в дворцовых революциях убивают их, как Петра III, Павла и разных султанов, шахов и богдыханов, то об этом обыкновенно молчат; но когда убивают их без суда и без дворцовых революций, как Генриха IV, Александра II, императрицу австрийскую, шаха персидского и теперь Гумберта, то такие убийства возбуждают среди королей и императоров и их приближенных величайшее удивлённое негодование, точно как будто эти люди никогда не принимали участия в убийствах, не пользовались ими, не предписывали их. А между тем самые добрые из убитых королей, как Александр II или Гумберт, были виновниками, участниками и сообщниками, — не говоря уже о домашних казнях, — убийства десятков тысяч людей, погибших на полях сражений; недобрые же короли и императоры были виновниками сотен тысяч, миллионов убийств.

Убийства королей, как последнее убийство Гумберта, ужасны не по своей жестокости. Дела, совершаемые по распоряжениям королей и императоров, — не только прошедшего, как Варфоломеевская ночь, избиения за веру, ужасные усмирения крестьянских бунтов, версальские бойни, — но и теперешние правительственные казни, замаривания в одиночных тюрьмах, дисциплинарных батальонах, вешания, отрубания голов, побоища на войнах, — без сравнения более жестоки, чем убийства, совершаемые анархистами. Ужасны эти убийства и не по своей незаслуженности. Если Александр II и Гумберт не заслуживали убийства, то еще менее заслуживали его тысячи русских, погибших под Плевной, и итальянцев, гибших в Абиссинии. Ужасны такие убийства не по жестокости и незаслуженности, а по неразумению тех, которые их совершают.

Если убийцы королей делают это под влиянием личного чувства негодования, вызванного страданиями порабощённого народа, виновниками которых им представляются Александр, Карно, Гумберт, или личного чувства оскорбления и мести, — то, как ни безнравственны такие поступки, они понятны; но каким образом организация людей, — анархистов, как говорят теперь, — выславшая Бреши и угрожающая другим императорам, ничего лучшего не может придумать для улучшения положения людей, как убийство тех, уничтожение которых настолько же может быть полезно, насколько отрезание головы у того сказочного чудовища, у которого на место отрезанной головы тотчас же вырастает новая? Короли и императоры давно уже устроили для себя такой же порядок, как в магазинных ружьях: как только выскочит одна пуля, другая мгновенно становится на ее место. Le roi est mort, vive le roi! (фр. «Король мёртв, да здравствует король!») Так зачем же убивать их?

Так что виноваты в угнетениях народов и в убийствах на войнах не Александры, и Гумберты, и Вильгельмы, и Николаи, и Чемберлены, руководящие этими угнетениями и войнами, а те, кто поставили и поддерживают их в положении властителей над жизнью людей. И потому не убивать надо Александров, Николаев, Вильгельмов, Гумбертов, а перестать поддерживать то устройство обществ, которое их производит. А поддерживает теперешнее устройство обществ эгоизм людей, продающих свою свободу и честь за свои маленькие материальные выгоды. Главное — не позволять им убивать людей, отказываться убивать по их приказанию.

Я уверен, что не ошибся, когда совершил свой поступок. Я даже не собираюсь обжаловать приговор. Я апеллирую только к грядущей пролетарской революции.

— Гаэтано Бреши на допросе