Анархизм против этатизма

В этой статье мы рассмотрим статью от Константина Морозова, опубликованную на "Сигме" (и в других соцсетях, например "Вконтакте" и "Телеграм") издания Insolarance Cult, которая называется "Анархизм против анархии". Перед ознакомлением с критическими замечаниями рекомендуем прочитать ее целиком, поскольку цитирование нелинейно.

Существует расхожий стереотип, что единственной политической философией, которой русские учили европейцев, а не наоборот, является анархизм. Стереотип этот обязан происхождением ровно двум деятелям — Михаилу Бакунину и Петру Кропоткину... Ни один из сих русских классиков, однако, не опередил в этом ни Пьера-Жозефа Прудона, ни Жозефа Дежака, ни Макса Штирнера, ни Уильяма Годвина, так что национальная гордость за «статус первопроходцев» тут явна излишняя.

Анархизм не принадлежит ни русским, ни французам, ни американцам. Национальная принадлежность идеологии анархизма - это как раз и есть расхожий стереотип, который тиражируется многими из тех, кто пытается дискредитировать вклад отдельных представителей в развитие теории. И хотя анархисты иногда занимаются "неймдроппингом" и отсылают к русскому происхождению анархизма, они делают это исключительно в агитационных целях, дабы приобщить к изучению анархизма тех, кто считает, будто бы эта идеология враждебна русским национальным идеям. Мы очень ценим тот факт, что автор не забыл расхожие имена французских теоретиков, которые заложили философскую базу анархизма, но все же не согласны с тезисом, что Петр Кропоткин и Михаил Бакунин не были первопроходцами. Они не придумали анархизм - это факт, анархизм существовал задолго до появления анархической теории, однако названые теоретики переоткрыли его и указали, как бы он работал в условиях сложных динамично развивающихся обществ, заложили анархическую критику государственных структур.

Далее автор пишет о разграничении "принципиального" и "стихийного" анархизма, называя "принципиальным" анархизмом собственно политическую приверженность, а "стихийным" - некоторые практики сопротивления, как считает автор, государственному принуждению, которые не осознаются теми, кто их практикует.

"Для простых россиян весь «стихийный анархизм» ограничен нелюбовью к ремням безопасности и согласием на «зарплату в конверте», которую получают примерно 30-40%, если верить данным Министерства финансов РФ. Но для чуть более искушённых по части интеллектуальных развлечений сограждан «стихийный анархизм» всегда имеет риск перерасти в полноценную политическую позицию — в принципиальный анархизм".

Некоторые анархисты действительно полагают, будто бы такие формы неповиновения формальным процедурам есть анархизм, однако на деле они лишь представляют собой философию "назло маме отморожу уши". Анархизм не подразумевает исключительно "свободу от", он подразумевает и "свободу для". Мало можно найти созидательного в идее не пристегиваться ремнями безопасности или получать "зарплату в конверте", которая представляет весьма спорную пользу, если, конечно, не рассматривать такую форму неповиновения как контрэкономическую деятельность.

"Принципиальный анархизм можно понять как два тесно связанных, но не обязательно влекущих друг друга убеждения — одно моральное и одно политическое. Моральный анархизм, более известный в литературе как философский анархизм — это убеждение о том, что государство не имеет морального права принуждать людей, и поскольку принуждение, по крайней мере для анархистов, является определяющей чертой государства как социального института, то для философских анархистов государство морально-нелегитимно. Политический анархизм — это убеждение о том, что институт государства должен быть упразднён. Хотя политические анархисты чаще всего являются философскими, многие философские анархисты, такие как Джон Симмонс, не являются политическими".

Анархисты не являются сугубо волюнтаристами и уж тем более не ограничивают государство только тем, что его предписания принудительны. И хотя, действительно, для анархистов принуждение государства является весьма и весьма важным аспектом критики (которое выражается борьбой против идеи "монополии на насилие"), государство особенно не только тем, что оно само по себе служит принуждающим институтом, но и тем, что оно служит воспроизводящим фактором для других принуждающих институтов и иерархических отношений (например, института частной собственности, отношений наемного труда, патриархального жизненного уклада и тому подобное). Таким образом, анархическая критика куда шире, чем утверждение о нелегитимности государственного принуждения. Критика нелегитимности государственного принуждения свойственна антиэтатистам, а не только анархистам, и хотя все анархисты - антиэтатисты, не все антиэтатисты - анархисты. Таким образом, используя терминологию автора, любой анархизм политичен, поскольку неупразднение государства как института ведет к воспроизводству всех прочих иерархических отношений. Отличие только в том, какие методы для этого процесса оправданы, а какие - нет.

"Не перебирая неудачных кандидатов, я могу предложить наиболее широкую, наиболее консенсуальную и наиболее инклюзивную интерпретацию: анархизм — это радикальный антиэтатизм, где антиэтатизм — это оппозиция институту государственной власти. Если что действительно объединяет всех, кто принимает на себя ярлык «анархист», так это их крайнее неприятие института государства, в пределе доходящее до настойчивых предложений упразднить его. Не все анархисты согласны, что упразднение государства — это опция, доступная нам в современных политических реалиях, но все согласны, что этот вариант следовало бы выбрать, если бы он вдруг был нам предоставлен".

Впрочем, дальнейшее чтение, как мы видим, только подтверждает позицию о том, будто бы анархисты - это антиэтатисты радикального толка, что редуцирует их позицию и сносит львиную долю их философии. Современные анархисты вообще не разграничивают понятие экономической и политической иерархии:

"Следует помнить, что политическая и экономическая сферы не являются независимыми. Они во многом взаимодействуют с экономическими силами, вызывающими политические реакции и изменения, и наоборот. В целом, как подчеркнул Кропоткин, существуют «тесные связи... между политическим режимом и экономическим режимом».[Words of a Rebel, стр. 118] Это означает, что нельзя говорить, скажем, о капитализме так, как если бы он мог существовать, не будучи сформированным государством и обществом. Точно так же мысль о том, что государство может вмешиваться в экономику по своему усмотрению, не учитывает того влияния, которое оказывают на нее экономические институты и силы". [An Anarchist FAQ. Раздел D "Как этатизм и капитализм влияют на общество?"]

Более того, этот финт с попыткой представить анархизм только как форму антиэтатизма игнорирует историческое развитие анархизма, который, начиная с момента, когда он был оформлен в политическое движение, отстаивал экономические интересы рабочего класса. Иначе говоря, в историческом контексте анархизм никогда не был строго политическим движением и уж тем более он не был строго философским неприкладным течением. И хотя в анархизме существуют строго философские неприкладные течения (анархо-мистицизм и даже такое течение, как анархо-примитивизм), основная мысль всегда сосредотачивалась на социальных и политических проблемах современности. Недаром рядом с довольно распространенным анархо-коммунистическим течением соседствует анархо-синдикализм, который не может быть оторван от экономической составляющей по определению.

Собственно, цели этого вполне ясны: желание автора пропихнуть в анархический дискурс анархо-капитализм, на что был намек выше ("[а]нархисты много в чём друг с другом не согласны. Это касается не только особой любви анархо-капиталистов и анархо-социалистов, когда они описывают друг друга, заключать «анархо» в кавычки"). Что ж, это весьма тонкий ход, но все же на сегодняшний день пока не представлено весомой аргументации, почему анархо-капиталисты должны пополнить анархический лагерь, кроме утверждений о том, что они "тоже против государства", а вот аргументов против вполне достаточно.

Далее, автор пишет о том, почему противление государству у анархистов морально оправдано с различных точек зрения и указывает два спорных обоснования - эссенциалистское и утилитаристское. На самом деле, среди анархистов современности мало сторонников в чистом виде как эссенциалистской позиции, так и утилитаристской. Первая позиция действительно находит свое отражение в анархической теории - чего только стоит позитивистский анализ Петра Кропоткина, отраженный в "Этике", в то время как утилитаристская позиция почти никоим образом не рассматривалась анархистами как целесообразное обоснование их философии, а даже отрицалась. К примеру в "Анархии и ее месте в социалистической эволюции" Кропоткин указывал, в чем противоречивость утилитаризма при обосновании моральных принципов анархизма: из утилитаризма совсем не обязательно вытекает принцип солидарности, но вытекает буржуазный эгоизм:

"Чтоб наилучшим образом изложить вам, что мы думаем тому же предмету [по поводу утилитаристской морали - примечание наше], позвольте мне сделать это на примере.

Вообразите себе такую картину: вот тонет ребёнок, и четверо людей на берегу видят, как он борется с волнами. Один из них не двигается с места – это последователь принципа «каждый за себя» торгующей буржуазии, человек недоразвившийся, — не будем о нём говорить! Другой размышляет так: «Если я спасу ребёнка, то Создатель возблагодарит меня, удвоив мои стада и моих рабов». – И он бросается в воду. – Это человек нравственный? Очевидно, нет! Он хорошо высчитывает, вот и всё.

Третий – утилитарист, размышляет так (или по крайней мере его заставляют так рассуждать философы-утилитаристы): «Наслаждения можно разделить на две категории, — наслаждения низменные и наслаждения возвышенные. Спасти кого-нибудь – это высокое наслаждение, бесконечно более сильное и продолжительное, чем все прочие; - итак, спасём ребёнка!»

Допустим, что человек никогда не размышлял подобным образом, но не представляет собой ужасного эгоиста? И помимо того, разве мы можем быть уверены, что в известный момент его софистический мозг не заставит склониться его волю на сторону низменных наслаждений?

Вот, наконец, четвёртый... С детства он думал всегда, что люди солидарны... И лишь только он услыхал отчаянные крики матери он, не размышляя, инстинктивно, бросился в воду, чтоб спасти ребёнка. И когда мать благодарит его, он отвечает ей: «Не за что, милая! Я так счастлив, видя вас счастливой. Я поступил совершенно естественно, иначе поступить я не мог!»

...

И вот, граждане, в этом вся анархистская мораль. Мораль без принуждения или санкции, мораль, утверждённая обычаем".

Сейчас мы не будем рассуждать о том, насколько точно описание Кропоткина и не будем утверждать, что утилитаризм противоречит анархизму во всех аспектах. Однако покуда мы изучаем анархизм и покуда знаем, что его истоки лежат в позитивистском подходе, мы обязаны отразить, каким обоснованием изначально обладали анархисты. Точно не утилитаристским подходом, и редко какой анархист в действительности им руководствуется.

Эссенциалистский подход на сегодняшний день не так актуален и не может занимать заслуженного олимпа в плане обоснования анархистской этики. В частности, каким образом тогда получается так, что некоторые люди становятся анархистами, не будучи при этом эссенциалистами (постлевые анархисты и постанархисты)? Вполне вероятно, просто руководствуются кантианским категорическим императивом и некоторым пониманием того, что если каждый будет относиться друг к другу так, как хотел бы к себе, то общество в целом будет куда более нравственно развитым. Анархизм доводит отчасти идею категорического императива до некоего логического завершения, проецируя его на общественные, а не индивидуальные отношения.

Однако вопрос этического обоснования анархизма не столь важен, что в действительности требует полноценного анализа. Тем более, что с некоторыми оговорками тезис верен: принуждение государства действительно морально неоправданно.

[Н]ет убедительных аргументов в пользу того, что к государству должны применяться иные моральные нормы, чем в отношении простых людей... Основная масса людей согласна, что в стандартных обстоятельствах принуждение морально-неправильно и что власть государства основана на принуждении. Разница между анархизмом и стандартной позицией большинства людей в том, что большинство людей не применяет в отношении государства те же моральные принципы, которые используются в отношении действий частных лиц.

Иерархические отношения воспроизводят иерархические отношения и воспринимаются обществом как нормальные. Это известно и так. Однако анархисты не считают, что одобрение людьми иерархий является достаточным основанием для того, чтобы не пытаться их убедить в моральной недопустимости этих самых иерархий. В конце концов, люди сопротивляются, когда сталкиваются с проявлением неинституциональных иерархий, а значит, полагают, что они недопустимы. Чем тогда обоснование противников неинституциональных иерархий отличается от обоснования противников институциональных? Разве есть какая-то принципиальная разница между тем, что тебя грабит на улице преступная группировка и тем, что тебя грабит государство, когда урезает социальные пособия и направляет эти средства на милитаризацию? Фактически нет, но отличия между преступной группировкой и государством все же имеются, раскроем их далее.

Существуют люди, которые соблюдают государственные законы не в силу принуждения, а потому что искренне согласны с этими законами. Но это решительно ничего не меняет, потому что для самого государства не имеет особого значения, соблюдают ли его законы в силу искренней приверженности или из страха оказаться за решёткой. Государство не уточняет степень согласия с легитимностью своих законов прежде, чем применит в отношении правонарушителя санкции — оно просто делает это.

Собственно, анархисты не отрицают и тот факт, что иногда вмешательство государства оказывает позитивный эффект на общество; если бы было иначе, то государство не отличалось бы ничем от преступной группировки. Например, политолог Чарльз Тилли указывает:

"Что отличает насилие, производимое государством, от насилия со стороны кого-то другого? В долгосрочной перспективе достаточно добиться того, чтобы различие между «законным» и «незаконным» принуждением воспринималось как нормальное. В конце концов, государственная бюрократия применяет насилие в большем масштабе, более эффективно, более грамотно, опираясь на более широкое согласие населения и большую готовность к сотрудничеству со стороны властей соседних государств, чем кадры других организаций. Но проходит много времени, прежде чем все эти различия укоренятся. В самом начале процесса государственного строительства множество сторон делят между собой право на использования насилия, практику его регулярного использования для достижения своих целей, или и то и другое сразу. Континуум простирается от разбойников и пиратов до королей и сборщиков налогов, региональных властей и профессиональных солдат".

И хотя Чарльз Тилли не является анархистом, он вполне себе отражает ту форму двойных стандартов, принятых в обществе касаемо насилия. Однако действия государства одобряемы постольку, поскольку оно защищает людей от других, возможно, более агрессивных государств и "преступных группировок". Таким образом:

Апологеты отдельных правительств и правительства вообще обычно утверждают, что именно эти правительства обеспечивают защиту от локального и внешнего насилия. Они утверждают, что цены, которые правительства назначают за свои услуги, едва покрывают расходы на защиту. Они называют людей, которые жалуются на установленные цены защиты «анархистами», «подрывными элементами» или и теми и другими сразу. Но рассмотрим определение рэкетира как того, кто вначале создает угрозу, а затем занимается ее устранением. Предоставление правительствами защиты, в соответствии с этим стандартом, часто квалифицируется как вымогательство. Если угрозы, от которых данное правительство защищает своих граждан, являются мнимыми или следствием его собственной деятельности, то правительство организовало охранный рэкет. Поскольку сами правительства обычно симулируют, стимулируют или даже фабрикуют угрозы войны извне, и поскольку их репрессивная деятельность и изъятие ими ресурсов зачастую представляют собой наибольшую непосредственную угрозу жизнедеятельности граждан, многие правительства ведут себя, по сути, так же, как рэкетиры. Разница, конечно, есть: рэкетиры, исходя из общепринятого определения, не обладают ореолом святости, в отличие от правительств.

Иными словами, выбирая подчиняться некоторым законам, люди выбирают меньшее зло: лучше жить в государстве, которое гарантирует некоторые блага, чем в государстве, которое ничего не гарантирует, но при этом требует от граждан не меньше (а порой и больше), чем любая преступная группировка. Однако вся проблема любой реформы и любого закона, который формально поддерживается народом, состоит в том, что его можно легко как принять, так и отменить, и этот процесс не контролируется никем напрямую. Иными словами, иерархические институты не обладают формой обратной связи с теми, кем управляют. Они просто обсуживают личные интересы тех, кто находится во главе административного аппарата. И то, насколько интересы власть имущих будут согласовываться с интересами народа, зависит от того, насколько народ готов сопротивляться антинародным законам, а не от принятия им якобы "народных".

Другой вопрос состоит в том, что анархистам иногда сложно объяснить тот факт, что законы государства не однородны, что протестуя против государства, мы протестуем не против всех законов вообще, а только против некоторых, главным образом политически окрашенных (не найдется анархиста, который бы утверждал, что нужно отменить в той или иной форме статью 105 УК РФ, но очень много анархистов выступает против 282-ой и так далее). Протестуя против государства, анархисты призывают не отмежеваться от всего, что было порождено им, но изменить форму принятия решений, чтобы абсолютно все правила и законы были нужны и удовлетворяли конкретные потребности людей.

Однако, если возвращаться к общей теме приведенных аргументов, мы наблюдаем реверанс от общеанархической повестки к антиэтатистской. Высказывая в целом верные мысли (которые будут проанализированы автором далее), выстраивается каркас соломенного чучела. Иначе говоря, сейчас автор расскажет нам, почему морально-этического аргумента отнюдь недостаточно для того, чтобы обосновать необходимость и достаточность анархизма.

Дело в том, что анархизм выбивает собственную теоретическую почву у себя же из–под ног... Презумпция против принуждения, лежащая в основе анархизма, является моральной. Она и не может быть никакой другой, кроме как моральной. Любая политическая теория, которая имеет свою позитивную повестку, является нормативной теорией: она описывает не только то, что есть политика, но и то, чем он должна быть... Не будь основа анархизма строго этической, стали бы теоретики анархизма разбрасываться в отношении государства именно морализованными обвинениями, такими как «грабёж», «тирания», «рабство» или даже «людоедство»?

А что в этом, собственно говоря, плохого? Политика - это наука общественная, а потому логично предположить, что анархизм как политическая философия будет обращаться к этическому обоснованию. Это характерно не только для анархизма, а для любой политической теории, которая черпает себя не из книг Дэвида Юма. Критиковать подобный подход - это отрывать анархизм от практики и превращать его в строгий аналитический кабинетный трактат, в котором есть стойкие обоснования, "доказательства" анархизма. Но анархизм - не математика, а потому его нельзя превратить в аналитическую догму, высечь в камне и учить, как богословию. Анархизм - живая теория, и это всегда подчеркивалось теоретиками и практиками анархизма.

Таким образом, принципиальный анархизм требует морального реализма — убеждения, что существуют объективно-истинные моральные суждения. Но сам по себе моральный реализм предполагает, что принятие некоторых нормативно-этических и политических взглядов — это не вопрос личного предпочтения, а поиск объективно-истинной позиции. Так, анархисты должны принять моральный реализм, потому что иначе сам анархизм будет не более, чем набором чьих-то персональных хотелок примерно того же уровня, как чьё-то желание съесть пиццу.

Анархисты не отрицали никогда того, что теория анархизма строится на "объективно-истинной позиции". Стоит, однако, помнить, что объективно истинная позиция - это не абсолютно истинная и не субъективно истинная. Иначе говоря, анархическая этическая позиция не черпает себя из "персональных хотелок" и уж тем более не подразумевает, что она незыблема и не меняется под действием обстоятельств. Анархисты поэтому не являются строго волюнтаристами: их идеи не описываются исключительно добровольностью, в конце концов, можно подогнать под добрую волю желание отдельных индивидов господствовать над другими, подминая их добрую волю. Иначе говоря, то, что выдается за критику, уже давно известно и не является порицаемым, если, конечно, не думать, что анархисты принуждают жить в обществе, где все обладают равными правами, тех, кто за неравноправие - уж поборники иерархий не утруждают себя моральными дилеммами!

Но именно в тот момент, когда анархисты принимают моральный реализм, им приходится ослабить свою теорию. Дело в том, что базовая ценностная установка, из которой исходят практически все анархисты — это не абсолютная недопустимость любого принуждения. Это всего лишь презумпция против принуждения, пусть и достаточно сильная. То есть основная масса анархистов не считают, что принуждение недопустимо всегда, они всего лишь думают, что акт принуждения должен иметь веские основания и что большинство актов принуждения со стороны государства таких веских оснований не имеет.

Это и так известно и не является ослаблением теории. Известно, что анархисты не против власти вообще, а против иерархической власти. Понятное дело, что понятие "власти" в ключе неиерархической несколько нетипично, из-за чего возникает путаница, когда мы говорим о том, что не считаемся правовыми нигилистами или сторонниками войны всех против всех, когда каждый делает, что ему вздумается, только потому, что анархисты якобы против любых регуляций и любого принуждения к исполнению. Вопрос исключительно в том, как регулятивный механизм должен быть организован, а не в том, что само по себе принуждение не нужно. Анархисты выступают главным образом против монополии на насилие.

"Сначала важно выяснить, с каким видом власти борется анархизм. Хотя противники анархизма постоянно утверждают, что анархисты противостоят всем видам власти, на деле всё сложнее. Несмотря на то, что анархисты временами заявляли о неприятии «любой власти», вдумчивое изучение быстро показывает, что анархисты отвергают только один особый род власти – тот, который мы называем иерархией (подробнее в разделе H.4). Бакунин подтверждал это утверждение, говоря, что «принцип власти» это «исключительно религиозная, метафизическая и политическая идея о том, что массы, всегда неспособные к самоуправлению, должны всё время подчиняться великодушному хомуту мудрости и праведности, который так или иначе, навязан сверху».[Marxism, Freedom and the State, стр. 33]...

Анархисты допускают другие виды власти, это зависит от того, становится ли эта власть источником политического могущества над другими или нет. Вот ключ к пониманию позиции анархистов насчёт власти – если это иерархическая власть, следовательно анархисты против нее...

Самое важное заключается в различии между иметь авторитет и быть авторитетом. Последнее просто значит, что этот человек признан в целом как сведущий в данном деле, основанном на его или её личных навыках и знании. По-другому это общественно признанная компетентность. Напротив, наличие власти является общественным отношением, основанным на статусе и власти, произошедшей из иерархического положения, а не из личной способности. Очевидно это не значит, что компетентность никогда не приводит к иерархическому положению; все это всего лишь значит, что реальная или утвержденная изначальная компетентность переносится на титул или положение власти и становится независимой от людей, т.е. институциализированной (или тем, что Бакунин называл «официальной»)". [An Anarchist FAQ. Раздел В.1. Почему анархисты против власти и иерархии?]

Чтобы было еще проще: анархисты не считают проявлением анархизма, когда ребенок отказывается есть за столом манную кашу или когда рабочие на стройке отказываются слушаться инженера и строят дом, как им нравится. Это интуитивно понятный аргумент, и упрек в ослаблении теории явно излишний. Да, ребенок может не съесть манную кашу, но тогда пусть сам готовит себе завтрак. Да, строители могут не построить дом в соответствии с нормативами, но тогда зачем его вообще строить, если он все равно рухнет? Иными словами, когда анархисты говорят о том, что принуждение бывает оправданным, они не пытаются таким образом сдать назад. Принуждение в этом контексте обладает иным смыслом.

Иными словами, даже анархисты, за исключением убеждённых анархо-пацифистов, признают допустимость принуждения в каких-то определённых обстоятельствах. Но если принуждение допустимо, например, чтобы предотвратить ещё более ужасное принуждение, то почему этим не может заниматься государство? На самом деле, вообще не имеет значения, кто будет заниматься оправданным принуждением. В моральном смысле нет никакой разницы, помешает ли Пьеру изнасиловать Монику Жак, Марк, случайный незнакомец или вызванный кем-нибудь полицейский. Любой моральный агент может выступать в качестве исполнителя требований справедливости.

Потому, что государство - это не эссенция, а институт, который к тому же закрытый. В теоретических построениях многих кабинетных философов, начиная от Гоббса ("Левиафан") и Фихте ("Замкнутое торговое государство"), заканчивая Марксом, предполагается, что стоит наделить государство "правильными функциями" и поставить "правильных людей", как оно будет вершить справедливость. Но на деле такой идеалистический во многом подход к государству и его производным не дает действительных плодов. Стоит спросить у любого этатиста, считает ли он, что государственные проблемы можно решить, поставив у власти правильную партию, как он ответит утвердительно, но не было еще ни одного случая, когда к власти приходили люди, чье восприятие справедливости и чья политика устраивала абсолютно всех. Это и невозможно из-за того, что перечень вопросов, затрагиваемых государством, обширен, а чем более обширен перечень, тем сложнее решать какие-то конкретные задачи и достигать каких-то конкретных целей. Чего, к примеру, не скажешь, если речь пойдет об организации ячейки ополчения в районе, где живет Марк, у которой есть явные функции обеспечивать правопорядок на конкретной территории, в том числе функция предотвращения изнасилования Моники - в этой ситуации гораздо легче проследить за конкретными действиями со стороны тех, кто наделил ополчение легитимностью, чем пытаться добиться справедливости в государственном суде, пытаясь выяснить, почему в этот криминальный район так и не приехала полиция, несмотря на многочисленные вызовы (надо еще доказать, что она не приехала!).

Всё-таки следующим шагом после гражданского задержания обязательно идёт сдача задержанного в руки государственной полиции. Но почему мы исключаем вариант, что задержавший или, например, частное охранное агентство сами занимаются определением наказания? Первое интуитивное соображение: потому что нам нужно ещё определить вину человека, прежде чем запирать его в клетке. Если бы каждый мог устраивать у себя в подвале собственную частную тюрьму для любых людей, которых он посчитает нужным задержать, то мы бы снова оказались в стране, где одна половина сидит, а вторая — охраняет. Государство за счёт своих чётко определённых правовых норм и процедур просто позволяет нам сделать весь этот процесс публичным и прозрачным, а за счёт этого — более честным и справедливым. Существование стран с коррумпированной системой уголовного правосудия не будет являться доводом в пользу анархизма, потому что у нас также есть примеры стран, где пенитенциарная система работает хорошо. Конечно, и существование таких стран не доказывает, что безгосударственной альтернативы вообще не может быть.

Гражданский арест в анархической практике не оторван от судебного разбирательства, этот аргумент является соломенным чучелом. Анархисты являются противниками частных тюрем и судов Линча (а иногда и вообще тюрем из-за их негуманности), если, конечно, исключать анархо-капиталистов, которые вообще объективно не заслуживают называться анархистами. Более того, интересен момент, как автор пишет о честности и прозрачности судебных процедур, а следующим же предложением врезается в практическую реализацию и коррумпированность всех судебных инстанций в государствах авторитарного толка. Честность и прозрачность системы возможна только тогда, когда она открыта, для закрытых государственных судебных систем честность и прозрачность - это нереализуемая в практическом смысле задача.

Мы можем также заметить, что любая анархическая альтернатива в тех или иных важных аспектах просто повторяет знакомые нам институты государства. Так, основной идеей левого анархизма является некоторого рода расширение внутригосударственного демократического процесса, как по перечню тем, подлежащих демократическому обсуждению, так и по количеству участников, участвующих в принятии решений. Сущностно это не отличается от демократического государства хотя бы потому, что не исключает необходимость некоторого принуждения для реализации коллективных решений в таком анархическом обществе. Нужно быть очень наивным анархистом, чтобы верить в возможность полного консенсуса даже в децентрализованном и эгалитарном обществе. Иными словами, анархия — это даже не совсем альтернатива либеральной демократии, это просто ультрадемократия, «демократия на стероидах».

Автор так и не привел ни одного аргумента, почему анархическая альтернатива повторяет институты государства. Единственное, за что удалось зацепиться - это регулятивная функция. Но анархисты не противники регуляций, вы не найдете ни одного подтверждения тому, что анархисты - это правовые нигилисты, у самих анархистов. Более того, анархисты не считают, будто бы в анархическом обществе вообще нет столкновений интересов различных групп, они есть и будут всегда, а потому "возможность полного консенсуса" - это сугубо авторская выдумка. Консенсуса легче достигнуть в эгалитарном обществе, но общество - это неоднородная структура, а значит в одних обществах консенсуально можно прийти к одному решению, а в других - прямо к противоположному. Отсюда вытекает принцип разнообразия анархизма, и поэтому анархисты не считают невозможность достижения полного консенсуса теоретической прорехой, а совсем наоборот.

Только анархо-пацифизм может предоставить теоретическую основу для действительно бескомпромиссного непринятия государства. Если любое принуждение всегда и без исключений недопустимо, то и любое государство недопустимо. Хотя есть много важных и проницательных идей, которые любой человек либертарных взглядов может почерпнуть у теоретиков анархо-пацифизма, в целом не похоже, что кто-то готов рассматривать это как доступную альтернативу. В конце концов, полный отказ от насилия приведёт нас к выводу, что в описанном выше примере со стороны любого человека было бы неправильно мешать Пьеру изнасиловать Монику, и даже сама Моника не должна сопротивляться Пьеру. Похоже ли это на убедительную моральную позицию?

К вопросу о насилии, анархисты в общем виде, как правило, разделяют два понимания насилия: объективное насилие и субъективное насилие. Наиболее полно эти два понятия отражены в эссе Славоя Жижека "О насилии" и их можно резюмировать фразой: "Что такое ограбление банка по сравнению с основанием банка?". Иными словами, анархисты не считают, что поступают авторитарно, когда насильственно борются против вещей, порождающих насилие. А касательно отношения к свободе, Бакунин писал: "Свобода одного заканчивается там, где начинается свобода другого". Иначе говоря, свобода моего кулака заканчивается лицом моего соседа. И это не противоречит анархизму.

Дальше следует анализ философии Штирнера, который, как обычно, основан на личных додумках и интерпретациях и не отражает реальной позиции Штирнера, исходя из банально его биографии, которую написал Джон Маккей и которая даже опубликована на русском. На этом моменте предлагаю сделать остановку, поскольку сам факт того, что один из основоположников индивидуализма сравнивается с каким-то малоизвестным консерватором-либертарианцем наравне, уже указывает на попытку натянуть сову на глобус.

Подводя итоги, стоит отметить, что статья пропитана напыщенным философствованием, за которым ничего не стоит. Сыпая на аудиторию термины и имена, автор самонадеянно полагает, что подобный подход добавит веса его позиции, но на деле служит лишь боевым устрашением. Анархистам приписываются позиции, которые они не высказывали, и приводятся аргументы, которые не отвергались анархистами. Все в духе этатистской критики.