Совмещение бреда и учёбы
Оригинальный текст: Гребер Дэвид. Бредовая работа. Трактат о распространении бессмысленного труда. — М.: Ad Marginem Press, 2020. — 439 с. — С. 116–130. Фрагмент публикуется по согласованию с издательством. Публикация: 25/06/20 Образ свободолюбивого студента, который проводит лучшие годы своей жизни на вечеринках и протестах все больше уходит в прошлое. В Америке более 70% студентов совмещают работу и учебу, а в России, согласно исследованию 2014 года, работает более половины студентов. В какой момент совмещение учебы в университете с постоянной работой стало нормой? Почему считается важным, чтобы студенты работали, даже если самим студентам это ни к чему? Антрополог Дэвид Гребер пытается ответить на этот вопрос в книге «Бредовая работа», посвященной распространению бессмысленного труда в современном обществе. Мы публикуем фрагмент, посвященный совмещению работы и учебы у современных студентов.
Я начну с одной истории. Это рассказ о молодом человеке по имени Эрик, первая работа которого оказалась абсолютно, до смешного бессмысленной.
Эрик: У меня много-много раз была ужасная работа, но моя первая «работа по специальности» после выпуска из университета была чистой, беспримесной формой бредовой работы. Это было около десяти лет назад. Я был первым в семье, кто пошел учиться в университет, и, поскольку у меня были глубоко наивные представления о смысле высшего образования, я почему-то ожидал, что оно откроет передо мной какие-то доселе невиданные возможности.
Вместо этого мне предложили программы подготовки для выпускников в компаниях Pricewaterhouse Coopers, KPMG и так далее. Я предпочел сидеть на пособии по безработице следующие шесть месяцев, используя свой читательский билет выпускника для того, чтобы читать французские и русские романы. Затем биржа труда вынудила меня посетить собеседование, которое, к сожалению, закончилось тем, что меня взяли на работу.
Меня приняли в крупную дизайнерскую фирму на должность «администратора интерфейса». Интерфейсом называлась система контент-менеджмента — по сути, локальная сеть с графическим пользовательским интерфейсом. Ее разработали для того, чтобы работу компании можно было распределить между семью офисами в Великобритании.
“ «По сути, моя задача заключалась в том, чтобы управлять этим неработающим и никому не нужным куском дерьма и навязывать его другим» Вскоре Эрик обнаружил, что его взяли на работу исключительно из-за того, что в организации были проблемы с коммуникацией. Иными словами, он был костыльщиком: вся компьютерная система была нужна только потому, что партнеры внутри компании оказались неспособны взять трубку и договориться друг с другом:
Эрик: Фирма функционировала на основе партнерских отношений, каждый офис управлялся одним из партнеров. Все они, кажется, были выпускниками трех частных школ и одной и той же школы дизайна (Королевского колледжа искусств). Среди этих сорокалетних школьников царил невероятный дух конкуренции, так что каждый часто пытался опередить остальных и первым получить контракт. Не раз случалось так, что представители двух разных офисов приезжали к одному и тому же клиенту для того, чтобы предложить свои услуги. Им приходилось наспех комбинировать свои предложения на парковке какого-нибудь унылого бизнес-центра. Интерфейс был разработан для того, чтобы добиться полной согласованности между всеми офисами и гарантировать, что таких (и многих других) косяков больше не будет. Моя работа заключалась в том, чтобы развивать эту систему, управлять ею и убеждать сотрудников ее использовать.
“ «Я был нужен им именно потому, что не умел делать то, чего они не хотели делать, и они были готовы платить, чтобы я остался» Проблема заключалась в том, что, как вскоре выяснилось, на самом деле Эрик не был даже костыльщиком. Он был галочником: один из партнеров настоял на этом проекте, и, чтобы не спорить с ним, остальные сделали вид, что согласны. Затем они предприняли все возможные усилия, чтобы система не работала.
Эрик: Я должен был с самого начала понять, что это была идея одного из партнеров, которую на самом деле никто не хотел внедрять. По какой еще причине они взяли бы на эту должность двадцатиоднолетнего выпускника исторического факультета без всякого опыта в IT? Они купили самый дешевый софт, какой только могли найти, у каких-то абсолютных жуликов. Там было полно багов, система постоянно сбоила и выглядела как заставка Windows 3.1. У всего офиса была паранойя, что система следит за производительностью, записывает, что ты печатаешь на клавиатуре, и оповещает начальство, как ты скачиваешь порнуху с торрентов, пользуясь корпоративным интернетом. Так что никто не хотел иметь дела с этой системой. Поскольку у меня не было вообще никакого опыта в программировании и разработке софта, я мало что мог сделать, чтобы исправить эту систему. По сути, моя задача заключалась в том, чтобы управлять этим неработающим и никому не нужным куском дерьма и навязывать его другим. Спустя несколько месяцев я понял, что бóльшую часть времени у меня вообще почти нет работы, за исключением ответов на немногочисленные вопросы от озадаченных дизайнеров, которые не понимают, как загрузить файл в систему, или поиска чьего-нибудь электронного адреса в контактах.
Полная бессмысленность его положения вскоре привела к осторожным (а затем все менее осторожным) актам неповиновения:
Эрик: Я начал приезжать позже и уезжать раньше. В компании было правило «одна пинта пива в пятницу в обед», я его расширил до «пинта в обед каждый день». Я читал романы за своим рабочим столом. Я выходил на обеденные прогулки, которые длились по три часа. Я всерьез подтянул свой французский, пока проводил время, закинув ноги на кресло и читая газету Le Monde со словарем «Petit Robert». Я пытался бросить работу, но мой босс предложил повысить зарплату на две тысячи шестьсот фунтов, на что я после долгих колебаний согласился. Я был нужен им именно потому, что не умел делать то, чего они не хотели делать, и они были готовы платить, чтобы я остался. (Здесь можно перефразировать Марксовы «Экономическо-философские рукописи 1844 года»: чтобы избавить себя от кошмара отчуждения от собственного труда, им пришлось принести меня в жертву еще большему отчуждению — отчуждению от возможности личностного развития).
«Я всегда мечтал съездить в Бристоль, поэтому я решил «нанести визит» в местный офис, чтобы взглянуть на «вовлечение пользователей». На самом деле я три дня глотал экстази на домашней вечеринке анархо-синдикалистов в районе Сент-Полс»
С течением времени Эрик становился все более дерзким в своем непослушании. Он надеялся, что ему удастся сделать что-то такое, за что его уволят. Он стал появляться на работе пьяным и брать оплачиваемые «командировки» на несуществующие встречи:
Эрик: Один коллега из офиса в Эдинбурге, которому я пожаловался на свои проблемы, когда напился на ежегодном общем собрании, стал организовывать встречи со мной по надуманным поводам; однажды мы встретились на поле для гольфа возле «Глениглза», я там топал по газону в одолженных туфлях для гольфа на два размера больше моего. Когда и это сошло нам с рук, я начал устраивать липовые встречи с людьми из офиса в Лондоне. Фирма нанимала мне прокуренную комнату в отеле «Сент-Атанс» в Блумсбери, и я встречался со старыми друзьями из Лондона для старой доброй пьянки на целый день в пабах в районе Сохо, и часто она продолжалась всю ночь в Шордиче. Не раз я возвращался в офис только в следующий понедельник в рабочей рубашке с прошлой среды. Я давно уже перестал бриться, и к тому времени мои волосы выглядели так, будто их украли у фаната Led Zeppelin. Я еще два раза пытался бросить работу, но босс каждый раз предлагал мне больше денег. В итоге все пришло к тому, что мне платили сумасшедшую сумму за работу, которая, в лучшем случае, предполагала два телефонных разговора в день. Однажды летним вечером у меня случился срыв на платформе вокзала в Бристоле. Я всегда мечтал съездить в Бристоль, поэтому я решил «нанести визит» в местный офис, чтобы взглянуть на «вовлечение пользователей». На самом деле я три дня глотал экстази на домашней вечеринке анархо-синдикалистов в районе Сент-Полс. После прихода сознание прояснилось, и я осознал, как же невыносимо печально жить в состоянии полной бесцельности.
Многие сказали бы, что у Эрика была работа мечты. Ему платили хорошие деньги за то, что он ничего не делал. <…> Тем не менее работа постепенно разрушала его
Благодаря героическим усилиям Эрику удалось добиться, чтобы его заменили.
Эрик: В конец концов под давлением боссу пришлось нанять новичка, недавнего выпускника факультета информатики… Ему поручили проверить, можно ли улучшить графический пользовательский интерфейс нашей системы. В первый же день работы этого паренька я составил для него список всего, что надо сделать, и тут же написал заявление об увольнении, которое засунул под дверь боссу, когда тот уехал в свой следующий отпуск. В телефонном разговоре я отказался от последней зарплаты, которую не мог получить, потому что не сообщил о своем уходе с работы в срок, предусмотренный для уведомления об увольнении. На той же неделе я улетел в Марокко и провел какое-то время в прибрежном городке Эс-Сувейра, почти ничем не занимаясь. Когда я вернулся, то следующие шесть месяцев жил в сквоте и выращивал овощи на гектаре земли. Я прочел вашу статью в журнале Strike!, когда она только вышла. Для кого-то мог стать откровением тот факт, что капитализм создает ненужную работу просто для того, чтобы колеса продолжали вращаться, — но точно не для меня.
Он даже не мог сказать себе, что делает это, чтобы кормить семью, — у него пока ее не было
В этой истории особенно интересно, что многие сказали бы, что у Эрика была работа мечты. Ему платили хорошие деньги за то, что он ничего не делал. За ним почти не присматривали. Он пользовался уважением и мог обманывать систему, сколько хотел. Тем не менее работа постепенно разрушала его.
Думаю, на самом деле это в значительной мере история о социальном классе. Эрик был молодым выходцем из рабочего класса (ведь его родители работали на заводе), он только закончил колледж и был полон ожиданий, но неожиданно ему пришлось резко войти в «реальный мир». А реальность в данном случае заключалась в том, что, менеджеры среднего возраста исходили из того, что любой двадцатилетний белый мужчина должен быть немного компьютерным гением (даже если, как в случае Эрика, он вообще никогда не обучался работе с компьютером), и были не против предоставить человеку вроде Эрика непыльную работенку, если это в данный момент было им выгодно. Тем не менее, они воспринимали его как посмешище. Собственно, его работа фактически и была посмешищем. Его присутствие в компании очень походило на те злые розыгрыши, которые дизайнеры иногда устраивают друг другу.
Сильнее всего Эрика сводило с ума то, что вообще не было способа найти в его работе хоть какой-нибудь смысл. Он даже не мог сказать себе, что делает это, чтобы кормить семью, — у него пока ее не было. Он происходил из среды, в которой люди гордятся тем, что умеют создавать, сохранять и чинить вещи, или, во всяком случае, считают, что именно такими достижениями следует гордиться. Он предполагал, что поступление в университет и развитие в профессии предполагают то же самое, но даже в бóльших масштабах и в более осмысленном ключе. Вместо этого он получил работу ровно потому, что не умел ее выполнять. Он пытался уволиться по собственному желанию — они предлагали ему все больше денег. Он старался сделать так, чтобы его уволили, — они его не увольняли. Он пытался выставить это напоказ, своим поведением как бы пародируя их представления о нем, — но это ничего не изменило.
Для того чтобы понять, что же здесь на самом деле произошло, давайте представим еще одного выпускника-историка. Можем называть его анти-Эрик: это молодой человек из семьи квалифицированных специалистов, но он попал в такую же ситуацию. Как повел бы себя анти-Эрик? Вполне вероятно, он подыгрывал бы этому спектаклю. Вместо того чтобы разными способами разрушать себя с помощью липовых бизнес-встреч, анти-Эрик использовал бы их для наращивания социального капитала и связей, которые позволили бы ему впоследствии заняться чем-нибудь получше. Он бы воспринимал эту работу как трамплин, и сам по себе проект продвижения по службе придал бы ему ощущение «цели». Но такие установки и склонности не возникают от природы. В семьях квалифицированных специалистов детей учат мыслить таким образом с ранних лет. Эрик, которого не учили так думать и действовать, не мог прийти к этому сам. В результате он оказался — по крайней мере, на какое-то время — в сквоте, где выращивал томаты [1].
О чувстве фальши и бесцельности, лежащем в основе бредовой работы, и о том, насколько важным сейчас считается передать молодежи чувство фальши и бесцельности
В более глубоком смысле история Эрика объединяет практически все, что причиняет страдания людям с бредовой работой. Это не просто чувство бесцельности (хотя и оно, конечно, тоже), но еще и ощущение фальши. Я уже упоминал, что операторы на телефонных продажах испытывают гнев, когда им приходится обманывать или давить на людей, чтобы заставить их сделать то, что противоречит их интересам. Это сложное чувство, у нас даже нет для него названия. Ведь когда мы думаем о мошенниках, у нас возникает образ махинатора, виртуоза игры на доверии. На них легко взглянуть как на фигуры романтические, как на бунтарей, которые живут за счет своей смекалки, достойных восхищения за то, что они достигли некоторого мастерства. Именно поэтому они смогли стать героями голливудских фильмов. Аферист вполне может получать удовольствие от того, чем занимается. Но когда тебя вынуждают заниматься мошенничеством — это совсем другое. В таких условиях неизбежно ощущаешь, что ты, в конечном счете, находишься в таком же положении, что и человек, которого ты пытаешься обмануть. Вами обоими управляет и манипулирует ваш работодатель, только в вашем случае дополнительное унижение состоит в том, что вы злоупотребляете доверием тех, на чьей стороне вы должны находиться.
Ваша работа — как незастегнутая ширинка вашего босса: все ее видят, но никто не говорит о ней вслух
Можно было бы предположить, что бредовая работа будет вызывать совсем иные чувства. В конце концов, если работник кого-то и обманывает, то он делает это от лица работодателя и с его полного согласия. Но почему-то именно это многих сильно беспокоит. У вас даже нет ощущения, что вы кого-то надуваете, — вы даже не можете прожить это как собственную ложь. На самом деле вы даже чужую ложь не можете прожить. Ваша работа — как незастегнутая ширинка вашего босса: все ее видят, но никто не говорит о ней вслух.
Пожалуй, это только усиливает ощущение бессмысленности.
Возможно, анти-Эрик действительно придумал бы, как вывернуть эту бессмысленность наизнанку и сказать себе, что он заодно с теми, кто проворачивает эти трюки. Возможно, если бы он был по-настоящему пробивным парнем, то использовал бы свои административные способности для того, чтобы в конце концов стать главным в офисе. Но даже детям богатых и могущественных это обычно удается с трудом. Следующая история показывает, какую нравственную путаницу они зачастую переживают.
«Я обычно приходил домой пораньше, уходил на обед на два-три часа, проводил часы «в уборной» (то есть просто бродил где-нибудь), и никто не говорил мне ни слова. Мне платили за каждую минуту моего пребывания там»
Руфус: Я получил работу, потому что мой отец был вице-президентом компании. Я должен был рассматривать жалобы. В связи с тем, что формально это была биомедицинская компания, все возвращенные товары считались биологически опасными. Поэтому я проводил много времени в комнате в одиночестве, без всякого внешнего контроля и без какой-либо работы. Почти все, что я помню о своей работе, — это игра в «сапера» и прослушивание подкастов.
Я целыми часами изучал таблицы, отслеживал изменения в вордовских документах и так далее, но я уверяю вас, что я ничего не привнес в эту компанию. В офисе я все время сидел в наушниках. Я уделял минимальное внимание людям вокруг себя и той «работе», которую должен был выполнять.
Я ненавидел каждую минуту своей работы на этом месте. Фактически я обычно приходил домой пораньше, уходил на обед на два-три часа, проводил часы «в уборной» (то есть просто бродил где-нибудь), и никто не говорил мне ни слова. Мне платили за каждую минуту моего пребывания там.
Сейчас я об этом вспоминаю и думаю, что это было что-то вроде работы мечты.
Оглядываясь назад, Руфус понимает, что это была невероятно удачная сделка, — на самом деле он весьма озадачен тем, что так ненавидел эту работу. Но, конечно, он не мог совсем не осознавать, как его воспринимали коллеги: сынок босса, которому платят за безделье; наверняка думает, что он выше того, чтобы с ними заговорить; начальство наверняка предупреждало, что надо «оставить его в покое». Это вряд ли вызывало теплые чувства.
Тем не менее эта история вызывает другой вопрос: если отец Руфуса не рассчитывал, что его сын будет занят работой, почему он вообще настаивал на том, чтобы он ее получил? Вероятно, он мог попросту содержать своего сына или вместо этого предложить ему работу, которую реально нужно было бы делать, учить его выполнять задания, а также он мог хотя бы минимально пытаться отслеживать их выполнение. Вместо этого он, кажется, считал, что для Руфуса важнее возможность сказать, что у него есть работа, чем получение рабочего опыта как такового [2].
Считалось правильным, что в жизни молодой женщины или молодого мужчины будет несколько лет, когда деньги не будут основной мотивацией. От них в принципе не ожидается, что они вообще будут работать, — главное появляться на работе и притворяться
Это удивительно. Тем более удивительно, что настрой его отца кажется довольно распространенным. Так было не всегда: было время, когда большинство студентов, чьи родители могли это себе позволить или кто был достаточно хорош, чтобы выиграть учебный грант или стипендию, получали содержание. Считалось правильным, что в жизни молодой женщины или молодого мужчины будет несколько лет, когда деньги не будут основной мотивацией. В это время он или она могут познавать другие ценные вещи — например, философию, поэзию, спорт, сексуальные эксперименты, измененные состояния сознания, политику или историю западного искусства. Сейчас считается важным, чтобы они работали. При этом будет ли их работа чем-то полезным — не так важно. На самом деле от них, как и от Руфуса, в принципе не ожидается, что они вообще будут работать, — главное появляться на работе и притворяться. Многие студенты написали мне только для того, чтобы пожаловаться на это явление. Ниже Патрик размышляет о своей работе продавца-консультанта в магазине, расположенном в студенческом центре.
Патрик: На самом деле мне не нужна была работа (мне хватало денег и без нее), но после некоторого давления со стороны моей семьи я устроился на нее. У меня было какое-то извращенное чувство долга, которое твердило, что я обязан получить рабочий опыт и подготовиться к тому, что будет после университета. В действительности работа отнимала у меня время и энергию от других занятий — политики и активизма, а также от чтения для удовольствия. Из-за этого я ненавидел ее еще сильнее.
«У них было требование, что мы не должны бездельничать, даже если магазин пуст. Так что мы не могли просто сидеть за кассой и читать журналы»
Эта работа была стандартной для магазина в студенческом центре. Я должен был обслуживать клиентов на кассе (хотя с этим легко могла справиться и машина). По итогам испытательного срока моей работе дали оценку, и мне прямо указали, что я «должен быть более позитивным и радостным, когда обслуживаю клиентов». Так что от меня не просто требовали выполнять работу, которую с таким же успехом могла делать машина, — они также хотели, чтобы я делал вид, что это доставляет мне удовольствие.
Когда моя смена приходилась на время обеда, то было еще сносно: было много работы, поэтому время проходило быстрее. Работать днем в воскресенье, когда в магазин никто не заходит, было просто ужасно. У них было требование, что мы не должны бездельничать, даже если магазин пуст. Так что мы не могли просто сидеть за кассой и читать журналы. Вместо этого менеджер придумывал абсолютно бессмысленную работу для нас — например, пройти по всему магазину и проверить срок годности продуктов (хотя мы знали, что сроки годности в порядке, потому что новую партию товара всегда завозили вовремя) или еще аккуратнее расставить продукты на полках.
Самое-самое худшее в моей работе — она давала много времени на размышления, потому что не требовала никаких интеллектуальных усилий. Поэтому я просто думал о том, насколько моя работа бредовая, что ее могла бы выполнять машина, с каким нетерпением я жду наступления коммунизма, а также бесконечно представлял теоретические альтернативы системе, в которой миллионы людей вынуждены выполнять такую работу на протяжении всей своей жизни, чтобы выжить. Я не переставая думал о том, насколько я несчастен из-за этой работы.
Так и происходит, когда вы сначала открываете молодому уму целый мир социальных и политических возможностей, отправляя его в колледж, а затем говорите, что надо перестать думать и пора прибраться на уже убранных полках. Сейчас родители считают важным, чтобы у молодых людей был такой опыт. Но что конкретно Патрик должен был извлечь из этой работы?
«Коллега сообщил мне в первый день: 'Половина этой работы — делать так, чтобы все выглядело чистым, а другая половина — выглядеть занятым'»
Брендан: Я учусь на учителя истории старших классов в небольшом колледже в Массачусетсе. Недавно я устроился работать в столовую.
Коллега сообщил мне в первый день: «Половина этой работы — делать так, чтобы все выглядело чистым, а другая половина — выглядеть занятым».
Первые несколько месяцев меня заставляли «следить» за подсобкой. Я протирал заслонку на витрине, выкладывал десерты и убирал столы, когда люди уходили. Помещение было небольшим, так что я успевал сделать всю работу за пять минут из положенных тридцати. Я успевал много читать по учебе.
Однако иногда на смену выходил кто-то из менее лояльных управляющих. В этом случае мне нужно было краем глаза постоянно следить за ситуацией, чтобы удостовериться, что они всегда видят меня занятым. Я понятия не имею, почему в описании должности нельзя было просто указать, что работы немного: если бы мне не приходилось тратить столько времени и сил на то, чтобы выглядеть занятым, я бы мог справляться и со своим чтением, и с уборкой столов намного быстрее и эффективнее.
Но дело, конечно, не в эффективности. На самом деле, если бы нужно было научить студентов необходимым рабочим навыкам, лучшим решением было бы позволить им заниматься своим образованием. В конце концов, учеба — это во всех смыслах настоящая работа, кроме того, что тебе за нее не платят (хотя если ты получаешь стипендию или пособие, то тебе за нее платят как за работу). В действительности если бы Патрика и Брендана не заставили пойти на «реальную» работу, то их учеба или почти любая другая деятельность, которой они стали бы заниматься, была бы куда более реальной, чем по большей части надуманные рабочие задания, которые им приходилось выполнять. В обучении есть реальное содержание. Нужно посещать занятия, читать тексты, выполнять упражнения или писать эссе и получать за них оценку. Но на практике, похоже, именно эти особенности заставляют учебу выглядеть неадекватной в глазах тех, у кого власть (родителей, учителей, правительства и администраторов), потому что все они решили, что они должны также рассказать студентам о реальном мире. С их точки зрения, образование слишком ориентировано на результат: если ты успешно сдаешь тесты, то можно учиться как тебе угодно. Успешный студент должен научиться самодисциплине, но это не то же самое, что умение исполнять приказы. Разумеется, то же самое относится и к большинству других проектов и занятий, в которых студенты участвуют: репетиция театральных постановок, игра в рок-группе, политический активизм, приготовление печенья или выращивание травки для продажи другим студентам. Все это может быть надлежащей профессиональной подготовкой для общества самозанятых взрослых или даже для общества, которое в основном состоит из независимых профессионалов (врачей, юристов, архитекторов и так далее). Университет когда-то предназначался для подготовки именно таких людей. Это подошло бы даже для подготовки молодых людей к участию в демократически организованных коллективах, которые имел в виду Патрик, когда мечтал о коммунизме. Но, как отмечает Брендан, это совсем не готовит к работе на современных рабочих местах, которые становятся все более бредовыми:
Брендан: Бóльшая часть работы для студентов представляет собой какие-то бредовые задания вроде проверки удостоверений личности, контроля пустых комнат или уборки и без того чистых столиков. Всех это устраивает, потому что мы получаем деньги, пока учимся, но ничего не мешает просто выдавать студентам деньги и автоматизировать эту работу или полностью отказаться от нее.
Я не очень хорошо знаю, как все это устроено, но значительная часть работы спонсируется федеральными властями и привязана к займам на образование. Это часть большой общенациональной системы, которая нужна, чтобы нагрузить студентов кучей долгов (они должны в дальнейшем заставить нас работать, ведь образовательные кредиты очень трудно погасить), а также бредовой образовательной программы, которая призвана обучать и готовить нас к такой же работе в будущем.
Бóльшая часть работы для студентов представляет собой какие-то бредовые задания… Ничего не мешает просто выдавать студентам деньги и автоматизировать эту работу или полностью отказаться от нее.
Брендан в чем-то прав, и я вернусь к его соображениям в одной из следующих глав. Здесь я бы хотел остановиться на том, чему на самом деле учатся студенты, которых заставляют заниматься надуманной работой. Есть уроки, которые они не могут извлечь из обычных студенческих занятий и инициатив, таких как подготовка к тестам, организация вечеринок и так далее. Даже судя по историям Брендана и Патрика (и я с легкостью могу вспомнить другие) мы можем заключить, что эта работа учит студентов по крайней мере пяти вещам:
1) работать под непосредственным наблюдением других людей;
2) имитировать работу, даже когда ничего делать не нужно;
3) никому не платят деньги за то, чем ему / ей нравится заниматься, даже если это полезно и важно;
4) деньги платят за то, что не приносит пользы, не имеет никакого значения и не приносит никому удовольствия;
5) и даже если тебе платят за выполнение заданий, которые не приносят тебе никакого удовольствия, то нужно делать вид, что получаешь удовольствие, по крайней мере если твоя работа предполагает взаимодействие с людьми.
Это и имеет в виду Брендан, когда говорит, что выдуманная работа для студентов — это способ их «подготовки и обучения» для будущей бредовой работы. Он учился на школьного учителя истории. Конечно, это осмысленная работа, но все преподаватели в Соединенных Штатах теперь тратят гораздо меньше времени на преподавание и подготовку к урокам, потому что резко возросло количество часов, занятых административной работой. На это и обращает внимание Брендан: неслучайно чем сильнее работа, требующая высшего образования, заполняется бредом, тем больше давления оказывается на студентов колледжей: их заставляют узнавать, как устроена настоящая жизнь, посвящая меньше времени самоорганизации и целенаправленной деятельности, а больше времени — заданиям, которые подготовят их к самым безумным сторонам их будущей карьеры.
Примечания:
[1] После того как я написал это, я показал свой анализ Эрику, который согласился с ним и добавил некоторые детали: «Я могу определенно сказать, что дети из семей среднего и высшего среднего класса, работавшие на более низких позициях, рассматривали их как отправную точку своей карьеры — отчасти потому, что благодаря этой работе они входили в круг неформального общения (вместе смотрели регби на выходных в оранжерее в чьем-то пригородном доме из тех, что строит компания Bovis Homes, или пили коктейли в дешевых винных барах, но в любом случае не переставая налаживали знакомства). А для некоторых из них это был просто способ заполнить пустое место в резюме, пока какой-нибудь родственник не найдет им местечко получше». Он добавил: «Интересно, что ты упоминаешь идею заботливого класса. Когда мой отец узнал, что я бросил эту работу, то первым делом сказал, что я невероятный придурок, раз отказался от такой хорошей зарплаты. За этим последовал вопрос: 'Какой вообще прок мог бы быть от этой работы?'»
[2] Руфус более или менее подтвердил это, когда я спросил о мотивации его отца. Он сказал, что его отец тоже терпеть не мог эту компанию, тоже ощущал, что занимается бредовой работой, и просто хотел, чтобы сыну было что указать в своем резюме. Вопрос в том, почему он не мог попросту соврать об этом, занимая должность вице-президента компании.
Прим. DOXA: «Бредовая работа» (bullshit job) — авторский термин Дэвида Гребера, который он использует в одноименной книге для того, чтобы рассмотреть распространение бессмысленного труда в современном обществе. Одним из ключевых критериев отнесения той или иной профессии к «бредовой работе», согласно Греберу, является субъективное ощущение сотрудника, который считает свою деятельность бессмысленной или даже вредной, несмотря на молчаливое одобрение данной профессии окружающими и обществом в целом.
Прим. DOXA: «Костыльщик» (duct taper) — одна из категорий бредовых профессий, которую Гребер выделяет в своей книге. Костыльщик — сотрудник, который решает проблемы, которых в принципе не должно существовать. Эти проблемы могут возникать из-за полностью некомпетентного начальства, или из-за принципиальных внутренних проблем в функционировании компании.
Прим. DOXA «Галочники» (box tickers) — сотрудники, которую выполняют работу «для галочки», «чтобы организация могла утверждать, что она занимается тем, чем на самом деле не занимается».
«Глениглз» — роскошный отель в Шотландии с множеством полей для игры в гольф. — Примеч. ред.
Прим. DOXA: Речь идет о статье Дэвида Гребера «О феномене бредовой работы», которая была опубликована в 2013 году. Впоследствии она полностью вошла в книгу «Бредовая работа» в качестве предисловия.