1912. Расстрел (Часть2)

Сразу после стрельбы из больницы были вызваны врачи и санитары на подводах. Раненых начали развозить по больницам, а убитых к моргу Липаевской больницы. В числе раненных оказался и стражник Китов.

Солдаты оставались в строю до тех пор, пока убитых и раненных не развезли.

Трещенков приказал оцепить место происшествия и приступить к сбору всего, что могло быть использовано в качестве улик.
Впоследствии его обвинили в том, что он дескать наоборот разбрасывал на дороге палки, камни и железные прутья

Пишут, что данные о числе жертв противоречивы, поскольку их никто не считал.

Разумеется, считали.

В подобных случаях всегда лучше опираться на официальные данные. В докладе, представленном императору указывается, что ранения различной степени тяжести получили 372 человека, из коих 170 от полученных ран скончались.

Интересна судьба фотографий расстрела.

Как мы видим, есть фотографии до расстрела и после. Фотографий собственно расстрела нет. Есть только эпичная живопись.
Лебедев сообщает нам, что «Василий» «Петрович» «Корешков» де целый день снимал, но негативы фотографий у него изъял Трещенков.

Забастовочный комитет почему-то только через 10 дней отправил по этому поводу телеграмму.

14 апреля М.И. Лебедев по поручению Центрального бюро послал телеграмму протест министру внутренних дел, министру юстиции, в государственную Думу и в Иркутск генерал-губернатору:
«Администрация отобрала у фотографов негативы съемок картин расстрела. Ротмистр Трещенков является в казармы, угрозами принуждает нас к работе...
Предварительное следствие о действиях «Лензото» и о расстреле рабочих 4 апреля производится лицами, причастными к расстрелу.
Ходатайствуем:
1. О поручении следствия другому лицу не причастному к расстрелу;
2. Сохранения негативов и;
3. Ограничения прав ротмистра».

НАДО БЫЛО, чтобы такая телеграмма была в правительственных учреждениях. Эту телеграмму послали в газету «Звезда». О произволе на приисках «Лензото» замолчать правительству не удалось.

Но, во первых, непонятно если Трещенков изъял ВСЕ негативы фотографий, сделанных в этот день, то откуда взялось эпохальное фото «За час до расстрела». Если оно было в одной серии с остальными.

Во-вторых, исполняющий обязанности директора полиции Белецкий уже 17 апреля телеграфировал в Иркутск губернатору Бантышу:

Ввиду полученной из Бодайбо жалобы раненого Лебедева, на отобрание администрацией от фотографов негативов съемок картины расстрела рабочих, министр приказал, чтобы снимки не уничтожались, а остались на хранении в помещении управления на случай надобности их для следствия

То есть, Трещенкову прямо приказали ничего не уничтожать.

В-третьих, снимал не только «Корешков». То же самое делал Иосиф Поляков. И у него тоже произвели обыск:

В его дом явился исправник с чинами полиции для изъятия стеклонегативов и фотографий. Иосиф Леонтьевич смог скрыть факт изготовления фотографий, отговорившись тем, что снимки не получились. После, когда все поутихло, он раздал фотографии знакомым из ссыльных и начальнику Горного округа Тульчинскому. Тульчинский переслал снимки за границу и в центральную прессу.

Но ни за границей, ни в центральной прессе эти фотографии опубликованы не были.

Более того, после 1917 года сын Полякова отправил фото в музей Ленина и сообщил, что они могут приобрести негативы.

Стеклонегативы со снимками Ленского расстрела хранились у его сына — Анания Полякова. Однажды тот написал письмо в музей Ленина и предложил приобрести негативы. Сделка не состоялась. С годами негативы затерялись

Казалось бы, фотосвидетельства «преступлений кровавого режима» должны были быть увеличены с советским размахом в пяти-десятиметровую величину и выставляться напоказ трудовому народу на всех углах.

Ан нет. Не интересно.

Забастовочный комитет обвинил в сокрытии Трещенкова, это понятно. Но музею Ленина уж точно никто не мешал.

О чем это может говорить?

На мой взгляд, это должно свидетельствовать только об одном.

На этих «фотографиях расстрела» (и «Корешкова» и Полякова) было изображено совсем не то, о чем нам пытаются рассказывать. Возможно даже нечто совсем противоположное. Никак не укладывающееся в общую канву мифа о «ленском расстреле».

Но это в сторону.

Сразу после событий Трещенковым по инстанции была отправлена телеграмма о случившемся.

Такие же телеграммы отправили Тульчинский, Лепин, Санжаренко, Хитун и Преображенский.

То же самое сделал и Теппан.

И в ответ на свою телеграмму немедленно получил ответ из правления «Лензото»

Подобным же образом действовало и забастовочное бюро.

Ночью с 4-го на 5-е апреля состоялась сходка подпольного комитета, на которой было принято решение отправить свою телеграмму в пять адресов.
Передать её было поручено «раненному рабочему Лебедеву», скрывшемуся с места событий сразу после стрельбы.

Несмотря на то, что Трещенков приказал полиции охранять телеграф, телеграмму всё таки передали.
Помогал забастовочному комитету ранее завербованный телеграфист Булатов.

К тому же у забастовочного комитета был свой, «запасной» аппарат Морзе.

Булатов и его подчиненные, несмотря на присутствие в помещении почты постового казака, продолжали принимать наши телеграммы и пересылать их по назначению, а получаемые в Бодайбо телеграммы передавать нам.
А сделано это было так: Булатов запасной аппарат Морзе поставил в своей комнате, которая находилась в конце коридора.

Кстати, тут возникает вопрос: а какая настоящая фамилия видного чекиста «Лебедева», если по его собственным утверждениям он приехал на прииски с фальшивым паспортом? В каком случае он врёт?

Все эти телеграммы вызвали большой переполох. Поднялась огромная информационная волна. Дело дошло до Государственной думы, Госсовета и императора.

27 апреля 1912 года Николай II назначил государственную комиссию «для расследования всех обстоятельств забастовки на ленских промыслах, явно как причин, вызывавших забастовку». Руководство комиссией было возложено на члена государственного совета, сенатора, тайного советника Сергея Сергеевича Манухина.

Манухин был типичным представителем русского высшего чиновничества, то есть, блестяще образованным профессионалом. И подобно многим представителям своего класса придерживался либеральных взглядов. Даже крайне либеральных.

До назначения на должность члена государственного совета, Манухин был министром юстиции с одновременным исполнением должности генерал-прокурора. На этот пост он был назначен в разгар «первой русской революции» - 17 апреля 1905 года.

В разгар революционной вакханалии Манухин не раз подвергался жесткой критике со стороны тогдашнего генерал-губернатора Санкт-Петербурга, товарища министра внутренних дел, заведующего полицией, и командующего отдельным Корпусом жандармов, генерал-майора Свиты Дмитрия Фёдоровича Трепова.

Трепов обвинял Манухина в бездействии, при котором «невозможно подавить революцию» (в 1905-м на Трепова было совершено два покушения). В ответ Манухин заявлял, что вся беда заключается в Трепове и ему подобных, и их «полнейшей политической невоспитанности и невежестве».

А на обвинения в недостаточной твердости по отношению к революционерам отвечал, что «Лучше простить несколько виновных, нежели осудить одного невиновного». Следствием этого было огромное число отпущенных восвояси террористов, а те, что попадали под суд, зачастую отделывались крайне мягкими наказаниями.

16 декабря 1905-го Николай подписал указ об освобождении Манухина от должности министра юстиции. При этом он был оставлен в звании сенатора, а в апреле 1906-го назначен членом Государственного совета. С 1910-го Манухин возглавлял Комиссию законодательных предположений Совета.

Выбор на Манухина, вероятно, пал не случайно.

Ибо в стране поднялась волна массовых выступлений и забастовок. А Государственная дума назначила свою комиссию, параллельную государственной. В эту комиссию, возглавляемую Керенским, вошли представители левых партий.

Назначение в руководство комиссии более радикально настроенного чиновника вызвало бы еще больший резонанс. И дало бы в руки левых повод раскачивать ситуацию. В 1912-м это была сила с которой приходилось считаться.
Необходимо было пройти между Сциллой и Харибдой — провести тщательное профессиональное расследование, и при этом не слишком перевозбудить «общественное мнение».

В результате этого расследования родился Всеподданнейший отчет члена Государственного совета, сенатора, тайного советника Манухина по исполнению высочайше возложенного на него 27 апреля 1912 года расследования о забастовке на Ленских промыслах

Этот документ надо читать целиком и в оригинале. Именно с «ятями» и «ерами». Хотя бы для того, чтобы отчетливо понимать профессиональный и культурный уровень высшего русского чиновничества. Заодно оценить представления о реальности и ход мысли русского либерала.

Значительная часть доклада составлена на основе документа «Очерки Витимо-Олекминской тайги» в 2-х томах на 300 страницах, представленный Манухину главным бухгалтером приискового управления «Лензото» Иваном Васильевичем Липаевым. Точнее, документ был представлен думской комиссии, а затем передан Манухину.

Этот документ содержит подробное описание Ленского золотопромышленного района и жесткую критику действий администрации «Лензото».

Родной брат Липаева Кирилл Васильевич в 1874 году был привлечен к дознанию по делу о революционной пропаганде в империи ( «процесс 193-х»)

В конце 80-х годов Липаев стал владельцем прииска Липаевского. Который в 1911-м поглотило «Лензото».

Липаев был самым ценным агентом забастовочного бюро и поддерживал с ним связь через австралийца «Подзаходникова».
От него в ЦБ поступала информация обо всех намерениях и планах Теппана, Трещенкова и Преображенского.

Пишут, что Липаев застрелился осенью 1912 года. Может быть, может быть. Может застрелился, а может и помогли.

Но вернемся к докладу Манухина.

Гвоздь доклада это, конечно, выводы о виновных в забастовке и расстреле.

Я же в этой части остановлюсь лишь на обвинениях, выдвинутых ротмистру Трещенкову.

Даже не юристу понятно, что они состоят из нескольких противоречащих друг другу и взаимоисключающих положений.

Но поскольку изображать из Манухина никудышнего юриста как-то рука не поднимется, остается предполагать, что все сделано преднамеренно.
По тексту довольно отчетливо видно куда человек клонит и, вероятно, прекрасно понимает, что из этого выйдет в суде.

Например, Манухин расписывает почему на приисках было невозможно поставить полицейскую работу с неблагонадежным элементом.

И тут же обвиняет Трещенкова в том, что эта работа им была поставлена неудовлетворительно.
Хотя Трещенков был назначен заместителем начальника Иркутского жандармского отделения совсем недавно, на прииски прибыл впервые, к тому же и сделать это ранее было невозможно по объективным причинам. В Бодайбо не было жандармского отделения.

В одном месте Манухин сообщает об ультиматуме Тульчинскому со стороны толпы.

Далее сообщает, что эти угрозы были подтверждены Лебедевым на собрании на Александровском прииске. И дополнены угрозами «разоружить ротмистра и переколоть солдат».

А через несколько страниц следует утверждение, что толпа была совершенно мирной и никакой угрозы не представляла. Мол, ну, да, были отдельные заявления, но это же ничего не значит.

Ещё более противоречивыми выглядят утверждения об отсутствии влияния на рабочих забастовочного комитета. Особенно на фоне послезнания о его реальных действиях.

Главное же, что следует из доклада Манухина, наличие забастовочного комитета НЕ ДОКАЗАНО, а агентурные данные, полученные Трещенковым не заслуживают доверия.

Вот на этом в значительной степени Российская империя и сгорела. Стукач-осведомитель по мнению высшего юридического сановника должен быть высоконравственным человеком.

Ну и в резюмирующей части следуют два взаимоисключающих обвинения самому Трещенкову.

Если совсем кратко, то Трещенков обвиняется в том, что он:

1) Проявил преступное бездействие и толпу не рассеял.

2) Превысил власть, рассеяв толпу на совершенно законных основаниях.

Считать себя, повторюсь, более осведомленным в юридических вопросах, чем николаевский министр юстиции нет оснований. Хочется думать, что это мастерская работа.

«Общественному мнению» придраться не к чему — Трещенков вроде бы отстранен и попал под следствие. С другой стороны, обвинение составлено таким образом, что рассыпается уже в самом основании. То есть, в самом обвинении содержится оправдание.

Непонятно почему, но в литературе господствует мнение, будто бы Трещенков был по результатам ленских событий осужден и разжалован в рядовые.
Хотя, это как раз понятно. Практически сразу после событий развернулась кампания по его диффамации.

Свою лепту в этот процесс внесли публикации о нем в желтом «Русском Слове».

Газета приписывала ему какие-то растраты в бытность начальником нижегородского охранного отделения и неоправданную жестокость во время подавления восстания в Сормове. Мол, задействовал артиллерию, ради разоружения пяти невинных студентов.

Этот желтый бред цитируется из статьи в статью.

Меж тем, в Сормове против войск и полиции, помимо ружей и револьверов, «студентами» использовались самодельная артиллерия и фугасы. Это уж не говоря о том, что в типографии Сытина, которому принадлежало «Русское Слово», в декабре 1905-го забаррикадировалось 600 до зубов вооруженных боевиков с пулеметами.

МОСКВА, 12 декабря. Сегодня на рассвете сгорела типография Сытина на Валовой улице. Типография эта представляет огромное роскошное по архитектуре здание, выходившее на три улицы. Со своими машинами она оценивалась в миллион рублей. В типографии забаррикадировались до 600 дружинников, преимущественно рабочих печатного дела, вооружённых револьверами, бомбами и особого рода скорострелами, называемыми ими пулемётами. Чтобы взять вооружённых дружинников, типографию окружили всеми тремя родами оружия. Из типографии стали отстреливаться и бросили три бомбы.

На самом деле Трещенков никогда осужден не был (судить офицера нельзя), равно как и не был разжалован.

Да, по представлению Манухина он был отстранен на время ведения следствия от исполнения обязанностей и прикомандирован сначала к Иркутскому, а затем к Петербургскому охранному отделению.

Следствие длилось два года. При этом из выдвинутых Манухиным двух обвинений осталось одно. Превышение власти отпало само собой - Трещенков действовал строго по закону это утверждение содержится уже в самом обвинении.

Оставалось только «преступное бездействие». Заключающееся в том, что «при движении рабочих к Надеждинскому прииску шумным и беспорядочным скопищем ротмистр не принял мер к тому, чтобы побудить рабочих разойтись, и допустил их направиться по дороге, которая пролегает в непосредственной близости к помещению Народного дома, где были войска».

Прокуратура ничего преступного в его деяниях не нашла но, поскольку дело получило широкую огласку, принимать решение самостоятельно не стала. Дело и решение по нему было передано на усмотрение Совета министров в сентябре 1914 года.

Совет Министров не нашел никаких оснований для обвинения Трещенкова ни в бездействии, ни , тем более, в превышении им власти.

В журнале Совета Министров от 23 сентября 1914 года записана следующая резолюция:

Представляется бесспорным, что при рабочих волнениях самым действительным и сдерживающим средством является у начальника полиции достаточное количество полицейских чинов и войск, с помощью которых всякий беспорядок может быть немедленно прекращен.
В распоряжении же ротмистра Трещенкова на всех Ленских приисках было всего лишь. 32 нижних полицейских чина, к тому же еще раскиданных на 30 тысячах десятин, в то время как рабочих «Лензото» было более 10 000 человек, проживающих на 34 приисках. Таким образом, на каждого чина полиции приходилось 334 рабочих. С такими средствами Трещенков не имел совершенно возможности заставить толпу рабочих разойтись

Следовательно в действиях Трещенкова никакого состава преступления нет.

Тем не менее, Трещенкова действительно отчислили из состава отдельного Корпуса жандармов в декабре 1913 года.
И действительно перевели в пешее ополчение Санкт-Петербурга, но не рядовым (вообще непонятно откуда это взялось), а в звании ротмистра, то есть пехотного капитана.

Но причина отчисления из Корпуса была совсем другая.

Дело в том, что Трещенков, будучи в Петербурге, встретил там своего однокашника по Полтавскому кадетскому корпусу и Алесандровскому пехотному училищу - князя Илью Константиновича Нижарадзе. Нижарадзе служил тогда подполковником в 153-м Бакинском полку, дислоцированном в Кавказском наместничестве.

Князь — широкая грузинская душа - как-то предложил Трещенкову кутнуть в компании с двумя штатскими - студентом Петербургского университета Гренстрандом и дворянином Гофмейстером. Гулять компания направилась в кафе-концерт «Эльдорадо» (Лиговка, дом 42).

По окончании Нижарадзе широким жестом предложил Трещенкову рассчитаться за банкет. Трещенков, будучи человеком чести, рассчитался, но за дополнительные две бутылки шампанского, которые щедрый князь за его счет решил преподнести певичкам, платить отказался.

Вспыливший Нижарадзе выкрикнул: «Я всегда был и буду господином, а ты был хам и всегда будешь хам!». После чего выхватил из ножен шашку и ударил ротмистра плашмя по левой руке.

Такой поступок неминуемо грозил дуэлью, ибо просто так хвататься за оружие и оскорблять офицера (тем более действием) безнаказанно нельзя. Разумеется, Трещенков схватился за саблю, его бросились останавливать штатские, а Нижарадзе тем временем поспешно выбежал вон.

На следствии выяснилось, что Трещенков отказался платить не из жлобства, а попросту из-за отсутствия денег.
Дело в том, что он в это время был отстранен от должности и не получал жалования. За исключением специально назначенных ему выплат от министерства внутренних дел, так сказать, для поддержания штанов.
Вследствие чего Трещенков постоянно нуждался, имея к тому же на руках жену с тремя детьми в Кременчуге. При том, что жизнь в Петербурге была сама по себе не дешева. Кроме этого на следствии выяснилось, что Трещенков взял в долг 360 рублей у своего бывшего подчиненного. А иметь долги жандармскому офицеру категорически воспрещалось.

Ситуация была скверная сама по себе, вдобавок Нижарадзе состоял в свите «ах каких людей».

Нижарадзе обведен красным, а в центре сидит великий князь Николай Николаевич.

Потому ротмистра от греха подальше спрятали на месяц на офицерской гауптвахте. А после отбытия он был отчислен из Корпуса жандармов тогдашним шефом жандармов Джунковским с формулировкой «по семейным обстоятельствам».

Тем самым Джунковским, о котором в своё время сообщали, что «в октябрьские дни 1905 года он, будучи московским вице-губернатором, вместе с революционерами-демонстрантами под красным флагом ходил от тюрьмы к тюрьме для того, чтобы освобождать политических заключенных».

К тому же, Трещенков в числе других жандармских офицеров резко критиковал Джунковского за безумные, если не сказать больше, действия, вроде ликвидации районных жандармских отделений и института секретных сотрудников. Производимых на фоне царившей в стране предреволюционной вакханалии.

Джунковский, как известно, входил в высший круг февралистов, а после октября 1917-го довольно неплохо ладил с большевиками.

После начала ПМВ Трещенков по личному прошению на высочайшее имя был направлен в звании капитана в Действующую армию. Где получил под командование 3-й батальон 257-го пехотного Евпаторийского полка, прославленной 65-й дивизии.

В мае 1915 года 257-й полк в составе дивизии участвовал в отражении Горлицкого прорыва армии Макензена в Галиции.

15 мая 1915 года, во время боев в районе Мостиски, капитан Трещенков поднял свой лежащий под огнем тяжелой артиллерии батальон в атаку на немецкие укрепления.

Согласно Журналу военных действий 257 полка, в результате атаки были захвачены немецкие траншеи и ликвидирована угроза полку.

Во время этой атаки капитан Трещенков Николай Викторович геройски погиб, исполнив свой долг перед родиной до конца.

За что был посмертно награжден георгиевским оружием и произведен в подполковники русской армии.

Светлая память.

Оформивший на него представление либерал Манухин пообщался вволю с любимыми трудящимися.

В декабре 1917 он вошел в члены Комиссии для разработки проекта договора между Россией и Финляндией, затем работал консультантом Народного комиссариата финансов РСФСР, был членом Сапропелевого комитета Академии наук.
21 июля 1921 арестован по обвинению в участии в «Петроградской боевой организации» Таганцева (так называемой «профессорской группе»). 3 октября того же года приговорен к двум годам заключения. Через месяц был освобожден «ввиду крайне болезненного состояния». Умер 17 апреля 1922 в Петрограде от подхваченного в тюрьме туберкулеза.

Начальник Трещенкова Джунковский консультировал ведомство Дзержинского и «находясь в заключении в тюрьме», каждый день выходил из нее на прогулки в город. Получал сносный пенсион вплоть до генеральной уборки 1938 года. По итогам которой бывший шеф жандармов был расстрелян на Бутовском полигоне.

Однокашник Трещенкова, «робкий грузин» Нижарадзе, вступил в 1918-м в вооруженные силы молодой азербайджанской республики. В том же году арестован и ликвидирован англичанами.

Шеф Нижарадзе и Джунковского - великий князь Николай Николаевич — предал своего императора и умер в безвестности в Ницце. Приложив руку к гибели России и бросив своим дурно пахнущим именем тень на РОВС.

Окружной инженер Тульчинский в ходе следствия менял показания на прямо противоположные. То толпа ему угрожала, то угрозы не представляла. То он к мнению Трещенкова присоединялся, то на следующий день от этого мнения отмежевывался.

Всё хотел понравиться трудящимся. Понравился. После революции арестован и осужден на 10 лет лагерей за преступления против трудового народа.

Это не всё, но, пожалуй, главное. Более детально рассматривать сам расстрел, на мой взгляд, не имеет смысла. Все намерения сторон конфликта, в общем, прозрачны.

Полиция и солдаты просто защищали свою жизнь. На совершенно законных основаниях.

Забастовочный комитет направил толпу рабочих к администрации с целью освобождения арестованных членов комитета. Поскольку возникла угроза не только прекращения забастовки, но и над самим комитетом нависла угроза ареста.
Даже при этом преследовалась основная цель - продолжение забастовки на приисках компании «Лензото».

Расстрел- это просто самый яркий и трагический эпизод этой забастовки.

Главное же, что нужно ясно понимать - самое важное в этой истории - это сама забастовка и её истинные причины.
Вот к этому пониманию мы и попробуем приблизиться.

Но об этом в следующий раз.

Продолжение следует...