«По ту сторону изгороди» (2014), реж. Нат Кэш
По ту сторону изгороди необходимо свалиться хотя бы раз за жизнь. Все ужасы, происходящие со сводными братьями Виртом (чье имя, конечно, отсылает к виртуальному-потустороннему хотя бы по созвучию) и Грегори в лесу, создают, прежде всего для первого, возможность благоприятной жизни по эту сторону.
Иногда широкий выбор делает невозможным сам акт выбора. Старший брат Вирт не знает, кто он. Делез писал, что худшее, что может произойти с человеком, это идентификация. «Но идентификация — это необходимость!» — скажете вы. Вирт ответит вам: «Да, тем более если ты играешь на кларнете и пишешь стихи. С этими беспросветными перспективами нужно что-то делать».
О бесцельном существовании начинает капать Беатрис — девушка, кинувшая камень в сиалию и за это заколдованная вместе со всей семьей в этих самых птиц. Но и от нее не то чтобы весенние чириканья слышны — мир, по ее мнению, печальное место. Восточная сиалия более знакома американскому люду и выражает собой непременно наступающую на пятки любовь и заодно — счастье. В европейской культуре сиалию знают по пьесе Мориса Метерлинка «Синяя птица», и переклички с этим произведением очевидны. Только «По ту сторону изгороди», в отличие от «Синей птицы», иронично подсовывает символ любви и счастья детям тут же, а не выбирает его целью путешествия. Да — вот так вот оказывается все было предопределено с первой главы! «Не спрячешься, не скроешься — / Любовь тебя настигнет!»
Во второй главе мальчиков наказывают за порчу урожая и неуважение к тыквам обязательными работами. И, кстати, они весьма рады санкции, потому что хоть на какое-то время для них все определилось. Собрав урожай быстрее срока, Вирт и Грегори берутся за лопаты, движения которыми становятся настолько вдохновенными, что в один момент Беатрис обращает внимание братьев на то, что они, похоже, буквально роют себе ямы. А тирада о безвольности Вирта продолжается…
Релятивистский лес интуитивно близок русскому языку с его безличными формами. В амбаре что-то случилось, с озера дунуло, а в сердце вообще защемило. Лес приравнивается к отчаянию, скуке, наконец — депрессии и апатии. Короче говоря, к формуле «да все понятно» или «да и хер с ним». Упорядоченная предопределенность действует и на обитателей леса, поддавшихся ей. Повисший нос не способствует оригинальности решений и находчивости. Третья глава в школе для животных стала возможной только потому, что у Вирта развязывался шнурок и что-то пошло не по плану. Благостная дочь коммерсанта, которая своей миссией выбрала просвещать животных, по указке отца превращает школу в скучно-душное место. Животные учатся без радости, спят без радости и даже едят (!) без радости серое картофельное пюре под минорные мелодии преподавательницы, теряющейся в воспоминаниях о своем возлюбленном. Грегори, самый недисциплинированный из присутствующих, наводит смуту, предлагая учительнице сменить минор на мажор и разбавляя картошечку сиропчиком. Околошкольный злодей — огромная горилла — оказывается тем самым возлюбленным учительницы, демонстрируя собой образ квазизла (удобный образ, на который более всего хочется указать пальцем), скрывающегося за суровым фасадом и требующего помощи в освобождении.
Но не только лесом единым выстраивается пространство. Локации внутри волшебного мира косплеят лес и обрастают флером балда-пинания. Например, чайный магнат так формулирует суть своей жизни в огромном особняке: «Дом порой такой большой, что я не знаю, кто я и где я». Балда-пинание и кризис самоопределения устраивают свидание и в таверне. Жители (непонятно чего) поют песни, занимаются (своими) делами. Хозяйка таверны спрашивает братьев, кто они такие. Мол, вот портной, вот разбойник (похожий на Андрея Замая), вот музыкант. А вы кто? Грегори сразу находчиво отвечает, что он голодный (еще один literally me), а Вирт потихоньку скатывается в «не хочу вешать ярлыки». Ха-ха, ха-ха, ха… (плавно перехожу на плач). Слава богу, таверняне все-таки определяют роль Вирта — и с того момента он герой-пилигрим.
Ни ристалищ, ни капищ, ни храмов, ни баров, но братья продолжают идти по земле, напевая песнь про то, как они идут к Аделаиде, но не знают при этом, куда идти и зачем они вообще идут. Даже лягух — воспитанник Грегори — за весь сериал сменяет несколько имен, среди которых тот же Вирт и имена президентов США. Беатрис (она же Северус Снегг) снова присаживается своим чириканьем на уши, увещая Вирта оставаться, ведь здесь он герой, а дома неудачник. Кстати о «Гарри Поттере»: восьмая глава напоминает визуальными решениями сцены у озера что в «Узнике Азкабана», что в первой части «Даров Смерти»; не говоря уже о дементорах, являющихся метафорой одолевающей депрессии, и патронусов-оленей, в «По ту сторону изгороди» воплощенных уже не таким благородным образом — антагонистом Зверем.
Окончательно становится ясным, кто такой Зверь и что за Неизведанное, которого нужно обязательно опасаться, в седьмой главе — в сюжете с тетей Шепот (полуцитата Миядзаки) и ее племянницей. По мнению тети Шепот, племяннице полезно даже просто так подметать пол, чтобы «злой Дух ее не забрал». Одементрившуюся племянницу спасают Вирт и Грегори, используя волшебный фонарь тетушки не для принуждения к «полезной» работе, а для, собственно, выздоровления. Дается недвусмысленный намек на то, что иногда близкие используют «решение проблем», находящееся у них в руках, не по назначению.
Сдаваться, отчаиваться = буквально деревенеть. Альтернатива битве со Зверем-депрессией существует — это судьба Дровосека. Дровосек рубит деревья (заблудшие души), добывая масло для своей керосинки, где обитает душа его дочери. Финальная экшен-сцена снимает маски, и свет души дочери, для которого всю свою лесную жизнь старается Дровосек, оказывается светом Зверя-депрессии. Здесь проявлена метафора отчаяния-злобы, не считающегося с судьбами других. Такой сценарий развития жизни после утраты — горделивое несение креста — нередок и достаточно узнаваем.
Под мораль басни экран возвращает Вирта и Грегори в реальный мир. А в реальном мире Сара, возлюбленная Вирта, оказывается, совсем не кусается и даже симпатизирует ему. Соперник Вирта в борьбе за сердце девушки Джейсон Фандерберкер опасен только красотой своих имени и фамилии (символично, что именно так Грегори в итоге называет лягуха) и совсем далек от подтянутого альфа-самца Фассбендера, соблазняющего Руни Мару в «Между нами музыка». Финальная песня лягуха за фортепиано, заканчивающаяся словами «ложь сладка», резюмирует выводы, а кадр с камнем-фактом, прозванным так Грегори, не оставляет в них никаких сомнений.