«Я выбираю киношную секту»: каким получился первый фестиваль «Пример интонации»
В начале июня закончился международный фестиваль «Пример интонации». За четыре дня в «Севкабель Порту» показали авторское российское кино и фестивальные зарубежные фильмы. Фестиваль надолго запомнится нам пронизывающим июньским холодом и ветром с Финского залива, стульями из Икеи и субтитрами, которые все пытались разглядеть. Мы встретились и записали разговор, который вы могли бы краем уха подслушать в одном из баров Петербурга. Делимся с вами честным и дружеским обсуждением мероприятия и еще свежими впечатлениями от кино. Действующие лица: Диана Абу Юсеф, Ира Ломакина, Полина Трубицына и Даша Чернова.
Ира: Ну что, как вам фестиваль? Расскажите про первый день, который я успешно пропустила.
Диана: В первый день был Хлебников и «Копенгаген». В первый день, кстати, было не так холодно.
Полина: Нет, в первый день было холодно.
Диана: Ну, не так холодно! Хлебников был хороший.
Полина: Первый день мне понравился. После показа словила себя на мысли, что я в восторге.
Полина: Программа меня удивила. Это было хорошо сделанное кино. «Снегирь» был заявлен как что-то жанровое, социальное. От такого ты не ожидаешь чего-то тяжелого. При этом, мне кажется, то, что было сказано Хлебниковым на Q&A очень читается. Экшен не смотрится как что-то вырывающееся, то, из-за чего мы все пришли. Посмотреть на шторм.
Диана: Вообще, когда ты думаешь, что сейчас все пойдут смотреть кино о людях на корабле, это звучит так скучно… Вот, они там будут сейчас решать свои проблемы. Это звучит так жанрово и типично что ли?
Полина: Перед показам мне рассказали шутку про синопсис, который прочитали в Википедии. Завязка была в том, что два видеоблогера оказываются на рыболовецком судне в поисках уникального контента. После такого понятно, почему у части зрителей ожидания были занижены. Поэтому, думаю, эффект от хорошего соц-экшена зашкаливал после показа.
Даша: Видеоблогер там один — это Трибунцев.
Диана: Трибунцев — зая. Не в фильме, а вообще.
Полина: Трибунцев… Я всегда вспоминаю короткометражку Жоры Крыжовникова «Проклятье». Ощущение, что на все роли в актуальном российском кино приходят через такие кастинги. После какого из них ты играешь виновного во всех грехах моряка, совершившего страшную ошибку?
Даша: Они там все совершили ошибку.
Диана: Мне кажется, это не Трибунцев больше всех виноват, а все вместе…
Полина: Именно в смерти виноват он.
Полина: Но тут есть еще элемент с принятием своей ошибки. Для меня это история с тем, что он поверил в свою виновность и принял ответственность.
Даша: В самом начале фильма мальчикам говорили, что там нельзя стоять.
Диана: Для меня в фильме нет такого мотива, что Трибунцев виноват и никак иначе, я думаю, там коллективная история.
Полина: Интересно, что тема коллективной вины просвечивает через многие фильмы фестиваля. По крайней мере в тех, что видела я. Все проблематизируют умалчивание, причем коллективное, травмирующее. Но здесь важно не путать проблему умалчивание со смирением. В финалах это смирение становится общим местом.
Ира: Говорят, вам там наливали на первом дне?
Даша: Не знаю, я как-то не поняла.... Когда мы пришли на второй день, там как будто за деньги уже наливали.
Ира: То есть фестиваль не совсем доступен для всех...
Даша: Кстати, хоть и были вопросики, но мне понравилось в целом ощущение фестиваля. Столько людей всяких разных вокруг: от Кисегач до бабушки-трикстера [Леди встречается нам почти на каждом мероприятии, связанном с кино. Если узнали эту персону — пришлите смайлик с круассаном], актеров и кинокритиков. Прикольно, что как-то все собрались.
Полина: Не все доехали, я не видела Леонида.
Даша: Эта инфернальная комната перед входом такая, конечно, странная… В два раза холоднее, чем зал. Стоят эти светящиеся пуфики, две змейки тянутся, очередь огромная, тоже пугающая, непонятно, как она вообще такая огромная собиралась.
Диана: Причем очень смешно, что они в предпоследний день поменяли очереди по билетам и по спискам местами. Был какой-то коллапс.
Даша: Кстати, я вот вчера общалась с ребятами, которые тоже ходили на фестиваль, и подруга рассказала, что «Сказку» показывали в дубляже без субтитров. Я немного офигела.
Диана: Да, я сама офигела. Я заставила всех сесть на первый ряд, потому что думала, что будут субтитры, а в итоге получился вообще другой просмотр.
Даша: Это очень странно, ведь даже на Хлебникове были английские субтитры, и фестиваль же международный. И это значит не только то, что там показывают фильмы из разных стран, но и то, что могут быть гости из разных стран. И, например, там был Рето Андреа Савольделли, который без сабов смотрел какой-то фильм ученика Сокурова и ничего не понял.
Диана: Да и те субтитры, что были, дальше третьего ряда было не видно. Пытались даже пошутить об этом перед показом Озона. Прокатчики сказали, что молодцы те, кто сидит на первых рядах, а остальным мы расскажем потом, что там в фильме было…
Полина: Я не хочу рассматривать это как издевку, но думаю, что игнорировать проблему странно. Я еще подумала, может быть, все было так, потому что субтитры сверху — непривычно?
Полина: Мне понравилась обсуждение после фильма Ромы Михайлова. Но я думаю, что тут заслуга именно режиссера в его открытости и той волне, на которую мы подсели на представлении команды, которая над фильмом работала. Приятно, что он такой открытый.
Даша: На Q&A было ощущение, что вопросы ко всем режиссерам одинаковые: личная или не личная история, а что это значит… Хотя как будто так часто бывает — вопросы всегда стандартные, но было грустно, когда модератор_ка шеймил вопросы, которые задают зрители. Человек искренне благодарит, интересуется, а в итоге ему говорят, что его вопросы плохие. Да и если вопрос к режиссеру, то и отвечать на него, думаю, должен режиссер сначала, а не модератор. Его задача — скорее спрашивать.
Диана: Какой самый мощный фильм фестиваля по-вашему?
Ира: Наверное, фильм Мещаниновой самый поражающий.
Даша: Давайте про него поговорим.
Диана: Я после Мещаниновой ночью пересмотрела ее сериал «Алиса не может ждать», посмотрите, он классный.
Полина: На этом фестивале почти все российские режиссеры сняли достаточно жестокие истории — немного страшно и грустно от этой бесконечной безнадеги. Поэтому мой любимый фильм фестиваля — «Наследие» Ромы Михайлова. Я выбираю эту киношную секту и колдовство.
Даша: Вот мне, кстати, кажется, что безнадега, конечно, есть, но как будто что-то изменилось. Репрезентация этой безнадеги.
Даша: Интонация, ага. Общалась вот с приятелем, и он сказал, что фильм Мещаниновой был для него слишком стерильным. Никто не матерится, все такое гладкое… Уже не «Комбинат “Надежда”», там совсем чернь. Были приколы о том, что в российском кино сплошная чернуха, и хоть это и упрощение, но такое обвинение хотя бы понятно. Тот фильм тоже про молодежь, но действие происходит в Норильске, в городе, где страшно жить. Иронично и грустно, что «Комбинат “Надежда”» не вышел в прокат из-за мата, который в 2014 году в кино запретили, а «Один маленький ночной секрет» тоже не получил прокатку, как я понимаю.
Полина: То есть на фестивалях материться можно?
Даша: Мне кажется, замечание моего знакомого актуальное. Стерильность возникает еще и от того, где это снято. При этом снимать про плохую жизнь в одном из самых плохих для жизни городов России — это же очень жирно. Хотя Мещанинова сказала, что она не любит жир. И здесь, в «Маленьком секрете», нам показывают другую действительность, она гладкая, с огоньками, с хорошим, небедным столом на Новый год, с подарками дорогими и все такое. Тебе показывают довольно вылизанную жизнь, в которой просто есть секрет.
Ира: Но ведь это же и производит самый главный эффект.
Полина: Я согласна с этим замечанием. Можно рассматривать эту стерильность как тишину. Или как некую репрезентацию всеобщего умалчивания проблем, это отображается в визуале. Почти каждый фильм оставляет эту грязь и жестокую реальность за кадром.
Ира: Мне кажется, тут дело не в безнадеге или чернухе. А в репрезентации повседневности (знаю, что многих это слово уже задолбало); и вот эти фильмы — о повседневном, обычном. Все кажется знакомым, простым, а не гиперболизированным. И поэтому это так сильно бьет.
Полина: С одной стороны, это знакомая повседневность, да. Но она не казалась вам слишком вылизанной?
Даша: Вылизанность картинки для меня не минус фильма. Это было оправдано. Я много думала про «Все умрут, а я останусь» Германики, там все плохо от начала и до конца. Этот фильм очень шокирующий и аффективный, но если режиссер берет такой сеттинг, таких героев и такие ситуации, то сложно это снять не через жесть. И Мещанинова тоже снимает жесть, но представляет это мягче, как очень правдоподобный день из жизни четырнадцатилетней девочки, которая внезапно влюбилась. Это снять сложнее, чем жизнь, в которой просто плохо все.
Диана: В «Снегире» же она тоже сосценаристка. Там тоже вообще-то люди умирают. И в фильме это тоже показано как повседневность, потому что человек умер, а через пять минут катастрофа, других людей уже надо спасать. И какая-то жесть как будто проносится мимо очень буднично.
Полина: Для меня эта повседневность экранная остаётся в красивой картинке «Один день из жизни 14-летней девочки». Вы себе эту повседневность представляете?
Даша: Я очень легко представляю такой день.
Полина: В бесконечных огоньках?
Даша: Мне кажется, что самое жирное в этом фильме это…
Даша: Самое жирное — это имя героини [девочку зовут Голубь Мира]. Но это так странно, потому что если бы это было в другом фильме, я бы кринжевала, а здесь это как-то быстро пропадает из внимания. Может, потому что сами герои над этим немного подшучивают.
Я хотела сказать еще одну вещь. Ведь раньше было это стереотипное представление, что в российском авторском кино все плохо. Фильмы Германики и той же Мещаниновой были про жестокую жизнь и были сняты так, что их не особо захочется в кинотеатре смотреть… Мне кажется интересным переход российского кино. Оно как будто научилось говорить на такие темы, о сексуализированном насилии над детьми, например. Кто вообще снимал об этом в России? Возможно, я просто не знаю примеров. Получается, темы, которые раньше были уделом кино-про-жесть, которое смотрят только на фестивалях, научились преобразовывать так, что теперь люди пойдут на «Снегиря» в прокат и будут его смотреть, по крайней мере так кажется… Если бы «Секрет» вышел в кинотеатры, то зрителей тоже было бы достаточно.
Диана: Но тут, мне кажется, уже просто дело в имени Мещаниновой.
Даша: Ну да. Но суть в том, что само кино теперь не выглядит как полный жесткач, который был десять лет назад…
Полина: Странно было бы, если бы за десять лет не изменили визуал и снимали бы точно так же.
Даша: Кажется, дело не только в визуале, а и в истории, которая тоже поменялась. Дело в целом в какой-то новой структуре: темы, которые раньше были условно фестивальными, теперь стали зрительскими.
Диана: Это интересно. Ты уже сказала про то, что научились снимать как-то по-другому, и как будто действительно случился какой-то поворот, раньше снимали хтонь, жесть, грязь, а потом как-то резко повернули и начали снимать аккуратнее что ли. Но темы при этом не стали менее больными.
Ира: Ну, репрезентация как раз поменялась, да. Я вот вообще ничего не знала про Мещанинову до фестиваля. Поэтому, может, на меня фильм такое впечатление произвел. И в самом начале, когда играет заставка СТВ — сразу флешбеком относит к Балабанову. Думаешь бессознательно, ну, сейчас будет «Груз 200», вторая часть. А тут история начинается с милой девочки в самый разгар праздника. И первая сцена насилия, домогательства — она так быстро пролетает и остается на краю сюжета, спираль других каких-то событий быстро закручивается. И зритель проваливается в новогоднюю ночь. У меня сильно работала идентификация, потому что я начинала вспоминать какие-то свои празднования нового года, первые влюбленности, первый выпитый бокальчик шампанского с подружкой. А потом бац! Причем в фильме очень простая структура, а нарратив, наоборот, оказывается сложным, многослойным.
Полина: Я, кстати, никак не могла найти соприкосновение с этой историей подростковой и про реальную историю насилия ничего не знала. Только позже поняла, из-за чего происходило мое личное выпадение. Первая сцена внезапного и почти незаметного домогательства буквально не отпускает. Она заставила погрузиться в этот режим ожидания. Сцена-маячок будто врезается и тебе остается просто наблюдать за его проявлением. За тем, что в этой семье происходит. Почему Мира так сильно хочет убежать и сбегает.
Ира: Мне кажется, сила этого фильма в том, что главная проблема, — сексуализированное насилие, — подсвечивается где-то с краю. Все эти моменты: записка-желание в шампанском «чтобы он сдох» или сцена, где ребята с балкона бросают петарды и кричат проклятия обидчикам. Когда все спрашивают, мол, а чего вслух не говоришь, Мира отвечает: «Я кричала у себя в голове». Это все постоянно сбоку где-то мелькает на фоне праздника, а потом это все очень сильно по голове ударит в самом конце.
Полина: Диван — жир? Скажите честно.
Даша: А почему вам кажется, что диван жирный?
Полина: Возможно, потому, что я его уже видела с Маргарет Куэлли.
Даша: А что для тебя представляет этот диван? Ну, понятно, диван — это типа метафора, но метафора чего? Насилия?
Полина: Для меня здесь тема превращения в объект. Через врастание происходит превращение живого в неживое, бесчувственное.
Даша: Мне не показался диван жирным, потому что вот как раз в «Грузе 200» сцену изнасилования показали бы (и показали) от начала и до конца. А здесь нам только показывают момент, когда он тянется к ее белью, а потом накрывает одеялом. Мы не видим то, что было между этими действиями. Хотя вообще легко могли бы нам это показать и не жалеть.
Полина: Если бы они это показали, это было бы ужасно.
Даша: Это было бы ужасно, но раньше же уже так делали. Я как раз веду к тому, что для меня это не жирно, потому что это просто другой способ репрезентации. Это очень аффективный момент. Если сцена показана полностью, без сглаживания, то это сцена для зрителя и про зрителя. Только зритель может это увидеть со стороны. А поглощение диваном — это восприятие Миры. Через нее мы можем почувствовать это знакомое ощущение, которое описала Ира, и это овеществление, слияние с объектом, о котором говорила Полина. Это было бы неуместно в очень реалистично снятом фильме, в котором метафора бесит тем, что она метафора, тем, что тебе ее так неприкрыто под нос подсунули.
Полина: Если бы еще действие фильма, например, в Норильске происходило…
Даша: Да! Как раз в фильме с Норильском такая метафора для меня невозможна, она была бы не из этого фильма. А в «Секрете» диван встраивается в остальной фильм, выглядит похоже на него.
Ира: Причем, сцена насилия — не последняя сцена в фильме. Последняя сцена — когда Мира сидит с мамой, улыбается ей. Счастливая мама продолжает болтать всякое, какие-то повседневные шутки. И вот эта сцена для меня еще сильнее усугубляет происходящее.
Полина: Для меня это была самая сильная сцена. Все что было до — разогревало слезные железы. Еще и эти наклейки-цветочки в горшках на окне. Два цветочка, которые наконец-то могут обняться, порадоваться и насладиться этими условными нежностям. То есть, мне кажется, в этот момент какая-то концентрация эмоций. После этой сцены повторно возникают сомнения, а мама знает?
Диана: Мне кажется, там по первой сцене понятно, когда она заходит резко в комнату. И кстати, я думаю, как раз в этой последней сцене и спрятана репрезентация умалчивание. Потому что она собой все концентрирует. Что бы ни происходило до этого, продолжаем клеить цветочки на стекло.
Даша: На самом деле интересно, что в этой сцене умалчивается все. Сказать о том, что тебя насилует отчим — какая-то почти невозможная ситуация. Но ведь Мира не рассказывает маме даже о том, что ночью она влюбилась, а мальчик ее обманул. Она ведь могла бы поделиться с ней этим, признаться, что праздник был ужасным, что она поссорилась с подругой. Кажется, их отношения позволяют им говорить об этом. Прикол умалчивания в том, что оно становится тотальным. Она не может рассказать о насилии, и поэтому теперь не может рассказать о себе вообще ничего.
В конце она же в комнате с мамой вдвоем, она может с ней поговорить… Ну то есть могла бы в семье, в которой было было бы больше доверия, но его настолько нет у них, оно просто базово испарилось, что даже о таких переживания невозможно говорить. Если бы она рассказала про мальчика и неудачный Новый год, была бы надежда, что через какое-то время она сможет рассказать о насилии. Но она не делает этого.
Ира: При этом все очень сильно контрастирует. Потому что все равно видно, что у них очень тесная связь. И мама Миру очень сильно любит, и она сильно любит маму. И это просто полная жесть.
Даша: Да, у них там такая тактильная сцена, она там ее щекочет же.
Полина: Это сцена самая эмоциональная и печальная. Это не то чтобы объятья ребенка и мамы. Больше похоже на тисканье маленького ребенка или собаки.
Что-то еще хотела сказать… А, про этого рижского обсоса.
Диана: Я весь фильм думала, даже еще со «Снегиря», что это сын Мещаниновой, потому что они так похожи…
Даша: Мне кажется, он одинаково смазлив и там, и там. Я еще подумала, где же они нашли такого сладкого мальчика!
Ира: Ну, это прям классический образ мальчика, который приехал на каникулы.
Полина: Мне в этой истории понравилось только, что рижский обсос остался рижским обсосом.
Диана: Мне кажется, он обсосом остается в момент, когда Мира собирается прыгать с балкона, а он сидит себе спокойно на диване.
Даша: Мне кажется, эта сцена скорее не доказательство его обсосности, а просто очень детское поведение. Он понимает, что это все из-за него! Не все, конечно, но если бы он ее не отшил, то она бы этого сейчас не делала. Он понимает, что сейчас она может убиться из-за него, и уже не в состоянии даже с дивана встать от этого осознания.
Ира: Он отключается. Меня здесь нет.
Даша: Для меня это естественная реакция ребенка, который внезапно понимает, что может быть за что-то ответственным.
У меня еще вопрос: вы хоть на секундочку поверили, что он нормальный?
Полина: Я, честно говоря, чуть-чуть в него верила до сцены с фаер-шоу.
Диана: Я ему верила до сцены в подъезде.
Даша: Я тоже до подъезда доверяла ему.
Полина: После файер шоу, когда они шли обратно, я сразу поняла, что он просто муд*ла…
Ира: Я не то что до подъезда, а прямо до того момента, когда он прямо сказал Мире: «Ну что, сексом будем заниматься?» И я такая: «В смысле? В смысле!?».
Ира: Ну, для меня номер два на фестивале — это Озон. Не знаю, я угорала от души.
Даша: Расскажите, меня не было. Вы между собой, видимо, все обсудили, но я вообще ничего не знаю!
Ира: Я просто начала вчера мужу пересказывать сюжет, и поняла, что это фигня, нужно смотреть. Идите все в кино! Это такой легкий, классный фильм.
Диана: Мне кажется, там очень много мотивов из «8 женщин», там и криминальчик небольшой, и все довольно забавно, женщины в центре сюжета, феминизм стебут все — класс!
Ира: Но при этом женщины самоэмансипируются — без мужиков! И эти тонкие намеки на...
Полина: Которые не доработаны.
Диана: Вот ощущение, что либо вырезали что-то, либо это очень аккуратно сделано.
Даша: Простите, но так как я не могу поддержать разговор про Озона, у меня другой вопрос. Настолько очевидные лес***ские намеки в чеченском фильме? Или они не считываются так?
Полина: Честно говоря, я слышала от кого-то про это. Они там постоянно вдвоем. И ты думаешь, ну, наконец, сейчас девчонки сбегут оттуда. А в итоге что — найдите мне жениха.
Даша: Я согласна, что это никак не развивается. Просто кажется, что эти детали очень настойчивые. На них обращаешь внимание.
Полина: Там не на что больше обращать внимание.
Даша: Смеется. Например, отношения Миры и Леры не считываются как любовные отношения, но не только потому что там есть мальчики. Ты понимаешь, что они подружки. А в фильме «Клетка ищет птицу» постоянно думаешь: «А подружки ли?»
Полина: Да. В фильме очень много тактильного. Весь диалог между девочками строится на чем-то невербальном. Я еще помню первый раз, когда она смывала макияж. И вот эти слюни... А потом еще эта сцена в сене.
Диана: Ой, а вот эти все птицы, клетки…
Даша: Эти птицы и клетки — капец. В названии обыграно, конечно, но в самом фильме постоянно перышки появляются… Совсем надоело.
Диана: Мне, кстати, название очень нравилось. Оно такое непонятное какое-то, а потом появляется визуал и все…
Дальше мы обсудили последний день фестиваля, очередь в «Сказку» и, собственно, «Сказку», но финал разговора оставим для кулуаров. Благодарим всех организатор_ок фестиваля, помощников, режиссер_ок, коллег и друзей за четыре задорных дня в холодном Петербурге.
Оставляем последнюю фразу разговора, записанную на диктофон:
Ира: Блин, 4% зарядки, до новых встреч, подписчики!
