Nomadland (2020)
Nomadland (2020) Хлои Чжао — история о земле и пространстве не в меньшей степени, чем история волевых решений и борьбы её героев.
Большее пространство фильма занимает история 60-летней Фрэн. После замужества Фёрн переехала в городок с символичным названием Empire (к нему мы ещё вернёмся) и прожила в нём достаточно долго. Она осталась там, по её собственным рассказам, даже после смерти мужа. Но за личной трагедией последовала общественная — инфраструктура вымерла на глазах, все жители спешно оставили город. У Фёрн есть фургон, любовно обставленный всем необходимым. На нём она переправляется с одной временной работы на другую. Ситуация вынужденная: на пенсионное пособие не выжить, а компании не сильно заинтересованы в пожилых сотрудниках.
Впервые мы видим Фёрн в статусе временного сотрудника Amazon’a. Идеалы стабильности, в которых она прожила большую часть жизни, не увязываются с нынешними прекарными реалиями. Отчаянные поиски стабильной работы перестают быть целью, и через какое-то время работа становится средством жизни-путешествия: по совету подруги Фёрн присоединяется к группе людей — идеологическому племени, живущему по кочевым заветам бывалого передвижника Боба Уэллса.
Уникальная история каждого персонажа не может быть рассмотрена изолированно от тех пространств, которые организуют и сопровождают перемещения кочующих. В фильме эти пространства — бескрайние и аморфные. Они сложены из ветров, снега, льда, дождей — прерии, ледяные и песчаные пустоши, океан…
Маршруты и перемещения географически не определены, любая конкретика остаётся за скобками. В качестве редких исключений в разговорах избыточным образом появляются ничего не сообщающие нам названия штатов. Кроме того, временные пристанища не имеют уникальных меток, они маркированы лишь неспецифическими инфраструктурными постройками: однотипными заправками и супермаркетами, общепитами, в которых и находят себе временные подработки непритязательные передвижники. Отсутствие привычных дорожных знаков и названий улиц позволяет ощутить иной пространственный ритм. Неизменные ресурсные пункты оказываются связками самой главного — пути.
Фильм был вдохновлён текстом Джессики Брудер «Земля кочевников: выжить в Америке XXI века». Но полагаю, что не в меньшей степени Nomadland переплетается с номадической концепцией Делёза и Гваттари, которые подчеркивают, что пространство номадической реальности не существует как предшествующая движению географическая данность.
Оно создаётся и разворачивается самим актом перемещения. Кочевые территории потенциально открыты и состоят из «бескрайних фигур (морей, пустынь и туманов)». Номад не бежит с одного места в другое, т.е. из одного дома в другой. Он перемещается вместе со своим «домом» и всем скарбом, что и позволяет организовать временное пристанище. Фёрн скажет: «Я — не бездомная, у меня просто нет дома» (более изящно игра значений передаётся на английском: I’m not homeless, I’m houseless). И не только потому, что важнее физического дома оказывается «чувство дома», но и потому, что для дома нет физического основания, пространство давно потеряло устойчивость, оно подвижно. Отсутствие устойчивости даёт знать о себе во всех реальных измерениях, а не только метафорически в движении. Кочевники предпочли отсутствие устойчивости как принципа свободы отсутствию устойчивости как социально-экономической проблемы.
Метафора и действительность почти неразличимы в фильме. Граница между ними очень хрупкая, потому что сама граница оказывается и метафорой, и фигурирующим в действительности обстоятельством. Nomadland — это квазидокументальная история. Почти все персонажи играют самих себя, по крайней мере за ними сохранены имена и характеры. Имена двух профессиональных актёров изменены не принципиально — Фрэнсис Макдорманд играет персонажа Фёрн, Дэвид Стрэтэйрн — Дэйва. Фрэнсис устраивается во время съемок сортировщицей в Amazon, официанткой в придорожное кафе...
И что более существенно — это отсутствие видимых преград и границ, о чём уже шла речь выше. Смена пространства определяется ускользающими климатическими изменениями: дожди и ветра растворяют границу.
«Одни и те же термины используются для описания песчаной и ледяной пустынь — там нет никакой линии, отделяющей землю от неба; нет ни промежуточной дистанции; ни перспективы, ни контура, видимость ограничена; но, однако, есть чрезвычайно тонкая топология, покоящаяся ни на точках или объектах, а на этовостях, на всей совокупности отношений (ветры, волны снега или песка, пение песка или треск льда, тактильные качества их обоих)»,
— описывают номадическое пространство Делёз и Гваттари.
Подобное перемещение в пространстве — это проект эстетической эмансипации. За одним «но». Невидимость границ вовсе не означает их отсутствие. И именно эта критическая плоскость появляется в Nomadland. Однотипные пространственные метки, о которых я написала ранее, диагностируют глобальное рыночное измерение.
Последователи Делёза и Гваттари — Хардт и Негри — пишут по мотивам номадического концепта труд «Империя», где описывают характер разрушения империй. Империи в XX веке рушатся, так и городок Empire, откуда уехала Фёрн, исчез. Приехав на археологические раскопки, Фёрн бегает на руинах старой империи, стены бывших укреплений теперь не преграждают ей путь. Но на смену империям с осязаемыми границами приходит Империя с детерриториалированным экономическим контролем. Nomadland — это Империя, пустошь с капиталистическими островками, аккумулирующими в себе все ресурсы.
В одной из разговоров Фёрн рассказывает о былой жизни в Empire: «Мы жили на самой окраине, а из окна была видна пустыня, заполняющая собой всё пространство до самых гор». Финал фильма открыт во всех смыслах: Фёрн проходит через забор, калитка которого открыта. Это номинальное препятствие разделяет руины города Empire и бескрайнюю пустошь.