Сила любви
Седые ботинки стремительно рассекали снег. Ночная тишина улицы постепенно заполнялась многоголосым хрустом. Сколько лет прошло, сколько всего изменилось, а хруст под ногами всё тот же. Многогранный, переливающийся. С самых яслей Саша завёл такую традицию: подбирать на ходу под ритмично сжимающийся снег мелодию. Под знаком этой мелодии и проходил день.
Снег был неким порталом в его жизни. Он единственный помогал Саше устоять на ногах в те недолгие минуты зимней ходьбы, когда можно погрузиться в воспоминания. Вот они вдвоём с отцом возвращаются с Рождественской службы, отчего к его собственному хрусту добавляется тягучее поскрипывание. Глубокая ночь, оцепеневший от мороза воздух (как иголки вдыхать), и такое состояние очищения после исповеди, которое можно испытать лишь в детстве. А вот он ясным утром идёт выдерживать свой первый экзамен, забавы ради запрятав в ботинок 5 копеек. От волнения замечаешь вокруг даже самые блеклые детали: редкие люди, первый тяжело тронувшийся в путь трамвай, нетерпеливо вильнувший за углом хвостик очереди.
Дворы. Ведь дворы — это люди. Эта мысль всегда восхищала Сашу. Каждый вечер его сопровождали бесконечные полотна окон с дырочками в тех, откуда теплу электрического света позволено высунуться наружу. И в каждом из таких — свои люди. Чем они заняты? О чём думают? Похожи ли на меня? Царит ли в их доме порядок?
Порядок. Александр выпрямился и зашагал вперёд ещё быстрее. Да, это слово, которое вошло в него крепко и прочно, чтобы его усилия были не напрасны, чтобы не расслабиться, не сдаться печали в тяжёлую минуту. Сначала он, как и любой ребёнок, противился этому, втайне обижался на родителей, чего потом жутко стыдился. Осознание доходит с возрастом, и к какому-то времени Саша понял, что каркас порядка не противоречит его намерениям и стремлениям, а помогает сгруппировать убеждения в нужную стойку, обрастить их силой, чтобы нанести ими мощный, правильный удар по несправедливости.
Разные мысли занимали его по пути домой. Александр вдруг улыбнулся. Он нашёл глазами своё оконце, увидел жену. Интересно, как там Машенька? Ах, точно, про сладости ведь забыл!
Саша резко развернулся в сторону магазина.
— И всё-таки неспокойно моё сердце. Говорю, тебе, бьёт он её, бьёт!
— Не, ты на мужика своего бочку не кати, он у тебя что надо. Целый цех на своих плечах вытащил, и дочку вашу уму-разуму научит.
— Так то цех... — вздохнула Лана, отодвинув от себя чашку, — а тут ведь девочка, с характером, тут другой подход нужен...
— Ну, это всё глупости! — отрезала гостья, — с детьми сейчас иначе нельзя. А Саша в воспитании толк знает, всех работников своих перевоспитал. Генка мой говорит, раньше пили все, весь график работы в прогулах был. А сейчас не так, сейчас у них у всех — норма! Каждый день норма, а то и выше.
Лана ёжилась, проталкивая свои худые руки в растянутые рукава. Она не знала, как убедить мужа. В чём-то он был прав: ведь Маша вновь стала получать хорошие оценки, бросила привычку сбегать с уроков, которая прицепилась к ней год назад, во втором классе. Но Лана не могла поверить, что Сашина позиция по поводу воспитания оказалась вернее. Может, именно это её так волнует, а не состояние дочери? Ах, нет! Этот грозный взгляд, эта запертая дверь в детскую, эти крики и всхлипы были невыносимы. И невыносимее всего – неизвестность. Лана потом не раз пыталась пожалеть дочь, поговорить, но Маша словно деревянела. Вот, вот что её пугает! Плевать на оценки, если такое состояние впечатается в неё, ведь это же на всю жизнь. Ведь это травма.
— Ну, опять в думы свои погрузилась. Чего раскисла? Поговорю я с твоим завтра, поговорю!
Но до завтра нужно было ещё дожить. Маша схлопотала двойку. Причём по абсолютно никчёмной причине — забыла рабочую тетрадь. Но разве Саше это объяснишь? Объяснишь, что в новой школе первое время всегда труднее? Он не хочет разбираться. На всё один ответ.
Лана сама не заметила, как закрыла за гостьей дверь, поставила разогреваться суп, и очнулась от собственного голоса, когда позвала Машу ужинать.
На кухню тихо вошла девочка, украдкой взглянув в прихожую. Осторожно она запрокинула волосы за плечи, но не принялась за еду, а молча смотрела в тарелку.
— Маш, я тут подумала... Давай не будем папе говорить.
Маша боязливо покосилась на мать и отвернулась.
— Это не будет обманом, дочь. Если он не спросит...
— Да он узнает, всё равно узнает, мам! — завопила Маша и начала плакать. Лана бережно прижала дочь к себе. Она хотела успокоить её, но зачирикавший звонок заставил Машу оттолкнуться и судорожно вытирать слёзы.
Саша уже находился в прихожей, весело поигрывая ключами. Он скинул тяжёлую дублёнку, тепло обнял жену и прошёл на кухню, проведя костяшками пальцев по тоненькой белой двери в детскую. Таким образом он обычно звал дочку кушать, но Маша оказалась уже на кухне, да и его ждала полная тарелка.
— Тома заходила? — спросил Александр, украдкой дуя на раскрасневшийся бульон.
— Да, тебя расхваливала, говорит, цех свой на ноги поставил.
— Ну, у них дисциплина была... Чёрт знает какая! Никто не работал. Вот всё больше убеждаюсь, пока порядка нет, ничего работать не будет. Мне вон тоже все говорят, и менеджеров дорогущих нанимали, и оборудование меняли, а что толку? Приструнить их надо было, вот и вся организационная деятельность. Мне ведь даже пару человек принудительно кодировать пришлось... Да ты не бойся, мне вот жёны ихние периодически спасибо за это говорят, так что считай, благое дело сделал!
Лана улыбалась. Вся тревога осталась позади. Саша был сегодня весёлый, заботливый. Обычно допоздна задерживается на заводе. Как давно они не ужинали всей семьёй. Маша болтала ногами. Видать, нервничает. Ничего, ничего, надо просто...
— А двойка у меня! — с вызовом сказала Маша, зло ухмыльнувшись.
Саша отодвинул тарелку. Лана покачнулась.
— Слушай, Саш, давай не будем сейчас... — начала была она, но муж даже не расслышал.
— И тебе... Не стыдно тебе с таким вызовом мне об этом заявлять? — начал повышать голос Саша, схватив дочь за руку. Он буквально поволок её по коридору. Лана пыталась его остановить, но дверь опять встала поперёк них, яростно взвизгнув на неё тяжёлым железным засовом. Лана села на пол, закрыв ладонью вспотевшее лицо. Всё повторяется: удары, крики, стуки. Тяжёлая Сашина отдышка. Нет, нельзя. Нельзя так. Лана стремительно пошла на кухню, взяв топорик для разделывания мяса, которым обычно отбивала лёд, когда долго не размораживала холодильник... А давно ли его размораживали? Нет, не туда, хватит! Машенька... Глухие и слабенькие, но точные удары посыпались по месту, где был расположен засов. К чёрту, ведь всё равно хотели делать ремонт! К чёрту!
Лана навалилась на дверь, отчего та нехотя отодвинулась. Первое, что она увидела: волосы. Растрёпанные по подушке волосы Маши, заплаканные глаза, её неприкрытая, ещё не сформировавшаяся грудь... Александр резко застегнул штаны и выпрямился, отчего Машу стало видно ещё лучше, синяки на её теле — ещё отчётливее. Вдалеке на кухне беззаботно посвистывал чайник.
— Надо снять, вода выкипит... — растерянно пробормотал Саша и засеменил к выходу.
— Ой, вот только не надо скандалов, — бросил он, когда жена наконец вернулась на кухню, — давай спокойно. Дура, положи, дура! — вцепился Саша в её запястье, заставив выронить топорик на стол и сесть. Лану бросило в дрожь.
— Ну потрахиваю я её иногда, чем плохо? — зашипел он спустя минуту, — ведь лучше же начала учиться, лучше?
— Больной... — зашептала сквозь слёзы Лана. — Невменяемый.
— Машенька, хорошая, одевайся, мы... Уходим.
— Вы никуда не пойдёте. Ты вали, помёрзнешь, может тогда мозги на место встанут. А дочь свою я тебе мучить не дам.
— Мама, мама, не уходи, пожалуйста! — доносился из комнаты голос. Лана оцепенела. Муж предусмотрительно закрыл в детскую дверь.
— Пусти, пусти меня к ней! Я позвоню в полицию!
Саша замер, закрыл Лане рот и прижал к стене. Второй схватил за горло.
— Тебе лучше никогда этого не произносить. Поняла? Никогда! — он взял её за волосы, заломил одну руку и с силой вытолкнул на лестничную клетку, захлопнув дверь.
— Ну чего вы там не поделили опять? — свесилась Тома с верхнего этажа, — ведь час назад только вышла!
— Да, ну и дела, — потупилась Тамара в стол. Лану она бережно накрыла своим старым пледом и принесла воды, как только она начала рассказывать произошедшее. Цельный рассказ из неё выцепить было непросто. Пару раз казалось, что она вот-вот задохнётся от рыдания – так сильно начинала кашлять.
— Ну, слушай, давай-ка ты сегодня у меня переночуешь, а на утро...
— Тамара, там моя дочь, как... Как ты этого не понимаешь?
— Ну а что ты сейчас сделаешь?
— Нужно... Ехать... Писать заявление... — всхлипывала через слово Лана. Тома тяжело вздохнула.
— Слушай, ну и нужно ли тебе это? Может быть, оно всё само? Нет-нет, не подумай, я его не оправдываю, просто тебе же будет хуже. Он же выйдет, тебе покоя не даст, а то и того пуще... Машу всю жизнь донимать будет.
Многослойное лицо Тамары растраивалось через мокрые глаза. Лана не могла сидеть на месте — ей хотелось ринуться, туда, куда угодно, из этого города, чтобы всё исчезло, чтобы можно было начать всё заново и вовсе сюда не переезжать.
— Э, бабьё, чё начали-то? — ввалился в комнату дед и плюхнулся на диван, беззубо ухмыляясь.
— Ой, Ген, уйди, не надо. Начальник твой... Кажется, педофил.
Генка икнул и вроде как даже протрезвел на миг, но вскоре его глаза снова заблестели белым жиром.
— А я и не удивлён! Ух, зверь! Почувствовал, видать, мощь! — хлопнул Геннадий по коленкам, довольно хрюкнув.
— Да не слушай, не слушай ты этого идиота. уйди, уйди, ради Бога, — Тома попыталась вытолкнуть мужа, но тот и не думал уходить.
— А что, я ведь и не шучу. Безнаказанность почуял! Прокурор же у него в доляне с недавних пор. Да и вообще, — шмыгнул Геннадий носом, — не станут даже дело заводить, а коли и будет дело, так закроют сразу. Слишком ва-а-ажный стал. Ты смотри, родная! Лучше вообще туда не ходи, а то ещё угрожать будут, если упорствовать станешь. Дочурочке-то сколько?
Но Лана в дрожащей судороге уже потянулась к выходу. Она не соображала. Ломиться. Как угодно. Хоть в кровь. Ломиться. Она спустилась на один этаж, хотела было бессильно замахнуться, но дверь открылась сама, и на неё смотрел испуганный Сашка.
В щель коридора виднелось висящее тело. Лана начала орать. Она в ужасе захлопнула дверь, побежала вниз, на улицу, но тут же ринулась назад, в квартиру. Дверь снова оказалась запертой.
“Пусти, пусти-и-иуууаауаа, гад, сволочь! Пусти!” — доносилось откуда-то. Саше вдруг показалось, что он пришёл в себя. Он боялся заходить в комнату, боялся и открыть дверь жене.
— Я..? Это я? Разве это я? — начал повторять Саша, с каждым разом проводя по губам, будто что-то стирая. — Разве же это я? Как же это я? — Он упёрся руками в стол. Как можно было позволить гневу так собой завладеть? Как это произошло, почему он не замечал этого раньше? Как долго это продолжалось? Он прокрался в комнату с закрытыми глазами, перерезал ножом верёвку, бережно отвязал, положил тело на кровать...
— Маша, Машенька... Н-не уберёг... — голос Саши задрожал, на лбу вспухла густая вена.
— Маша, Маша, ты.. Прости ты меня, Машенька, прости, пожалуйста, я.. Ничего.. Машенька, я тебя … Ты же моя хорошая... — Саша аккуратно бросился её обнимать, затем погладил по животу — он был ещё тёплый, но будто затвердел. Его рука по привычке скользнула ниже. Бережно он погладил подушечками пальцев детские губки. По телу пробежала испарина. Через несколько минут притихшая Лана услышала доносящиеся из квартиры знакомые грубые звуки.
Дверь выбил Геннадий своим маленьким, но тяжёлым ломиком, хотя и не хотел во всё это ввязываться, но бабы же доведут, ведь могут, щёлочки ходячие, мозги-то закомпостировать будь здоров могут, тьфу, ладно! Осторожно проступал он в комнату, держа любимый инструмент на изготовке. В детской он застал Александра Ивановича, сидящего рядом с кроватью. На ней — труп девочки лет восьми.
— Ген? О, кстати, ты... Нужен мне, — тяжёлое дыхание заполняло комнату.
— Я? Да я это... — к Гене вернулась его прежняя робость. Аккуратно он положил ломик на пол.
— Мне дочь, дочь спасти надо, — закричал на него Александр, отчего Гена выпрямился. Даже морщины на его постаревшем лице почуяли под собой власть и стремительно разбежались.
В комнату боязливо заглянула Тома, следовавшая за мужем.
— О, кстати ты, ты тоже кстати! — повернулся он к ней. — Сходи к Ланке, пусть виагры в аптеке купит, а то не хватает меня уже. А ты... Иди, иди сюда, открывай её ротик. Мы должны сделать это вместе, иначе ничего не получится, понимаешь, Генка, понимаешь? Давай, аккуратно, вот так, да, а я с этой стороны. Главное — одновременно, вот увидишь! Давай, давай! Ааррх, вот так, да! Да!
Они не покидали комнату несколько часов. Тома в это время сидела с Ланой и уговаривала её уладить всё миром, но Лана была уже абсолютно выжатой. И больше всего её опустошало то, что никто будто не считает, что она имеет право на распирающие её грудь горе, злость. Будто бы она не должна чувствовать ничего плохого. Может быть, и правда не должна?
Из квартиры раздался тонкий резкий вдох. Глаза Маши открылись, она подскочила и отодвинулась, не понимая, что происходит. Саша ахнул. Генка с выпученными глазами попятился назад.
— Оживили, оживили родную! — Захохотал выдохшимся смехом Саша, — Ну, говорил же, говорил! Спасли!
— П-папа, ты... Ты что, спас меня?
— Глазам не верю... Это ж... Спас, спас, моя хорошая, спас! — Сашка бросился целовать её лицо, а Маша крепко обняла папу.
Через час все вместе пили чай на тесной кухоньке. Маша довольно уплетала конфеты и чувствовал себя прекрасно. Саша гладил её по голове и не мог нарадоваться. Гена с Тамарой принесли из своей квартиры варенье. Все смеялись, и лишь одна Лана сидела в другой комнатке на диване, прочно вцепившись в него ладонями.
— Может, хочешь поговорить? — осторожно заглянул Саша и сел рядом.
— Я, да.. Я хочу сказать, что мне стыдно, что я тебе не верила. Ты был прав, я... — Но Саша не дал ей договорить и стремительно вцепился в её искусанные от волнения губы.