Сказание о погибели земли Новгородской
В этом году Великий Новгород отмечает свой самый мрачный юбилей. 14 июля 1471 года на левом берегу Шелони московские войска под началом Даниила Холмского, посланные Иваном III, одолели новгородское ополчение, которым командовал посадник Дмитрий Борецкий – сын знаменитой Марфы-Посадницы (вдовы посадника Иосифа Борецкого).
Шелонская битва поставила крест на будущем всей новгородской цивилизации – одной из древнейших и самых демократических в истории всего восточного славянства. До Шелонской катастрофы у новгородцев ещё оставался, пусть небольшой, но всё же шанс отстоять свою региональную идентичность – если не на полную независимость, то хотя бы жизнь под протекторатом веротерпимой и соблюдающей феодальные договоренности Литвы. Но после поражения на Шелони новгородская цивилизация оказалась обреченной на гибель.
Бог в 1456 году Василий II Тёмный (отец Ивана III) предпринял военный поход на Новгород – формально в отместку за представление политического убежища конкуренту Василия II в борьбе за московский престол – Дмитрию Шемяке.
Тогда, по итогам быстро проигранной новгородцами войны, в результате переговоров между Василием II и новгородским архиепископом Евфимием был заключен Яжелбицкий договор.
Новгородцы обязались выплатить контрибуцию в размере 10 (по другим источникам 8,5) тысяч рублей серебром — по тем временам громадную сумму (достаточно сказать, что татарский выход Новгорода составлял в прежнюю пору 5 тысяч рублей). Были отменены вечевые грамоты (общегородские постановления) и произведена замена новгородской печати печатью великокняжеской. Правда, Новгород и Москва интерпретировали итоги переговоров по-разному, причем обе стороны тут же принялись нарушать его итоги в свою пользу, и даже текст договора в его «московской» и «новгородской» версиях оказывался различным. Разумеется, это делало неизбежным новое столкновение.
Иван III не видел резона в разовых набегах на Новгород. Куда лучше иметь Великий Новгород как свою вотчину. Тем более, ещё со времён Ивана Калиты, т.е. с XIV века, стала формироваться «тайно скопированная» с монголов политика Москвы – имперская — максимального «собирания земель». Впрочем, помимо престижных, в присоединении всё новых и новых земель у московских князей были и прагматические резоны: чем больше земли, тем больше на ней можно разместить помещиков-дворян, тем большей будет в итоге армия великого князя, которая в ту пору также представляла собой ухудшенную копию монгольской кавалерийской «орды».
С целью оправдать по сути крестовый поход против единоверного Новгорода Иван III организовал пропаганду, в которой новгородцы были представлены не только предателями Руси и православной церкви, но и губителями собственных душ накануне «конца света», который официально ожидался в Москве аккурат в 1492 году (7000 лет от сотворения мира). Страшным грехом, от которого Москва стремилась удержать Новгород в своих кровавых братских объятиях, стало намерение части новгородского общества, а именно, влиятельной и богатой боярской верхушки, а также поддерживавших её горожан (каковых насчитывалось немало), вступить в союз с Литвой. Эти обвинения, по сути, и стали официальным предлогом для нападения на Великий Новгород.
Ясно, впрочем, что не от хорошей жизни новгородские «верхи» решили начать договариваться с литовским великим князем (и по совместительству – польским королём) Казимиром IV Ягеллончиком. К этому новгородцев подтолкнула угроза московской экспансии. До этого вольные новгородцы тяготились каким-либо внешним руководством, при этом то успешно воюя с Литвой, то принимаю к себе на службу по договору – «ряду» – литовских князей.
Казимир обещал – в случае заключения договора – сохранить в неприкосновенности статус православной церкви Великого Новгорода и весь его традиционный уклад. Как отмечают историки, «Казимир старался быть справедливым в своих отношениях к православным, за что и получил в одном из… исторических памятников (Супрасльской рукописи) название справедливого и доброго. 2 мая 1447 г., вскоре после принятия польской короны, Казимир дал (в Вильне) привилей “литовскому, русскому и жмудскому духовенству, дворянству, рыцарям, шляхте, боярам и местичам”. Этот привилей замечателен тем, что им предоставлялись “прелатом, княжатом, рытерем, шляхтичам, бояром, местичом” Литовско-русского государства все те права, вольности и «твердости», какие имеют “прелати, княжата, рытери, шляхтичи, бояре, местичи коруны Полское”, т.е. население литовско-русских земель уравнивалось в правах и положении своем с населением коронных земель».
Некоторые польские историки позднее даже упрекали Казимира в том, что при нём в Литве «слишком усилилось православие». (Беднов В.А. Православная Церковь в Польше и Литве. Минск: Лучи Софии, 2003. Глава I: От Казимира Великого до Сигизмунда III).
Но новгородцы той поры, особенно из числа городских ремесленных «низов», не доверявших «боярским махинациям», видели в Казимире прежде всего католика, а значит – угрозу православной новгородской вере.
Новгородский архиепископ Иона, в целом стоявший на антимосковских позициях, попробовал нащупать «третий путь» – пригласил в Новгород княжить Михаила Олельковича, тоже литовского князя, но только, в отличие от Казимира, православного. Дружина Михаила Олельковича, конечно, была не так могущественна, как союзная мощь литовско-польского владыки, но всё же это был шанс поставить на пути неминуемого московского вторжения «литовский заслон».
Но здесь в ход дел вмешался фатум. 5 ноября 1470 года, накануне приезда Михаила Олельковича, новгородский архиепископ Иона умер. А на выборах нового архиепископа, которые проводились посредством жеребьёвки (т.с., божьего выбора) волей рока победил промосковский кандидат – ризничий Феофил. Его антимосковский конкурент, инок Пимен, заявлял, что готов ехать за поставление в архиепископы в Киев, к тамошнему православному митрополиту Григорию, подчинявшемуся не Москве (самовольно отложившейся от Вселенского патриарха в 1448 году), а Константинополю: «Хотя на Киев мя пошлите и там на свое поставление еду». (Полное собрание русских летописей. Т.2 Ч.1). Но Феофил твёрдо заявил, что отправится на утверждение только в Москву, к митрополиту Филиппу. Новгородский «низы» недальновидно ликовали, что им удалось таким образом «сорвать» литовские интриги своих бояр.
А Иван III тем временем в сжатые сроки подготовился к войне. Новгород так и не успел подписать договор с литовским князем Казимиром IV, и Литва в итоге – как показала история, тоже не слишком дальновидно, – не заступилась за Новгород и не вступила в войну с Москвой. Да что Литва! Союзный Новгороду в войне с Москвой 1456 года Псков на этот раз решил занять «сторону сильного», своей будущей поработительницы – Москвы.
Помимо вечевого Пскова, младшими союзниками Москвы стали ещё формально независимые в ту пору Великой княжество Тверское и Вятская (Хлыновская) вечевая республика.
В московском летописном своде 1479 года указана такая численность встретившихся на берегу Шелони войск: Новгород – 40 тысяч, Москва – 5 тысяч человек. Но если вспомнить, что в московских летописях (как, впрочем, и в новгородских, – в отличие, к слову, от немецких хроник) в средневековую пору вовсю жонглировали цифрами своих и вражеских войск и потерь с целью преувеличить свою успешность и доблесть, эти цифры не вызывают у историков доверия.
В частности, известный петербургский историк Ю.Г. Алексеев, несмотря на все свои симпатии к Ивану III как образцовому «государю» (именно так он назвал свою книгу, посвящённую первому московскому самодержцу – «Государь всея Руси»), подверг сомнению заявленную московскими летописцами численность сторон. Как отметил исследователь, даже в 1545 году в Новгороде было всего 5 тысяч дворов, и сбор такого огромного числа ополченцев со указанного количество дворов просто был немыслим. Великокняжескую рать, в свою очередь, Ю.Г. Алексеев оценивает не в 5, а в 12 тысяч человек.
Первыми 6-го июня 1471 года вышли из Москвы вооруженные отряды под командованием князя Даниила Холмского.
По приказу Ивана III московский авангард применил тактику «выжженной земли», заимствованную у татар. На Руси ещё хорошо помнили, какой ужас и панику сеяли татарские карательные рейды, уничтожавшие всё живое на своём пути. «Положили землю пусту» – меланхолически подытоживала летопись набеги татар на Русь (почти всегда вызванные доносами русских князей, регулярно наводивших друг против друга татарских карателей).
Перед московским войском стояла та же задача: «Жечь без пощады новгородские пригороды и селения; положить пустую землю, через которую будет лежать путь, — убивать без разбору и сострадания и малых, и старых, и загонять в плен, людей» (Костомаров Н. И. История Руси Великой).
К слову сказать, Иван III на момент битвы формально был татарским улусником. В 1472 (есть мнения, что в 1476-м или даже в 1480-м) году, т.е. уже после описываемых событий, хан Ахмат прислал ему ярлык, который сохранился в рукописи XVII века. Но ярлык был в итоге Иваном III – под напористым влиянием супруги Софьи Палеолог, православных иерархов и членов Боярской думы – отвергнут, что и спровоцировало в дальнейшем хорошо известное из учебников истории стояние на реке Угре в 1480 году, окончившееся для московского князя, уже отступившего было без на север, внезапным «беспричинным» бегством татарского войска на юг (как считают историки, решающей стала поразившая татар эпидемия дизентерии)…
Однако вернёмся в лето 1471 года. Через неделю выступили отряды князя Ивана Стриги-Оболенского. Сам великий князь, помолившись и приняв благословение митрополита, выступил 20 июня из Москвы с главными силами , в состав которых входили тверичи. Псковский отряд наступал отдельно.
24 июня отряды Холмского сожгли Русу и отправились для воссоединения с псковским войском к реке Шелони по западному берегу озера Ильмень. Но тут по пути следования московской рати, в районе деревни Коростынь, неожиданно со стороны озера высадились новгородцы. Завязался бой. Сначала новгородское ополчение теснило великокняжескую армию. Но довольно быстро московские военачальники перехватили инициативу, нанесли контрудар и перешли в наступление. Новгородское войско потерпело поражение и отступило.
Что шокирует в бою под Коростынью, так это запредельные зверства передовых легионов Ивана III – пленных заставляли обрезать друг другу носы, губы и уши. Вот так описывает это московский летописец: «Многих избиша, а иных руками изымаша, тем же изниманным самим меж себя повелеша носы и губы и уши резати, и отпускаху их назад к Новугороду, а доспехи снимающе в воду метаху, а инии огню предаша, не бяху им требе, но своими доспехи всеми доволни бяху». (Полное собрание русских летописей. Т. XXV. Московский летописный свод конца XV в.). Из последней ремарки мы видим, что доспехи новгородцев были в значительной массе не такими прочными, как у москвичей – не металлическими, а, скорее всего, кожаными.
Затем, для устрашения противника, униженных и изуродованных пленных отпустили в Новгород, чтобы сломить волю его защитников. Всё это совершалось по благословению московской православной церкви и во имя спасения душ заблудших новгородцев, но больше напоминало самые жестокие расправы древности – например, те, которыми истории запомнилась жестоковыйная Ассирия, устрашавшая таким образом порабощённые народы.
Решающая битва произошла на реке Шелони 14 июля 1471, где уступавшая по численности московская армия разгромила новгородское войско.
Новгородцам в какой-то момент удалось отбросить полки Даниила Холмского на противоположный берег, откуда Холмский начал наступление. Затем новгородцы сами попытались переправиться через Шелонь вслед за отступившими москвичами. Однако в этот момент тыл новгородцам ударила татарская конница касимовского царевича Данияра (подвластное Москве Касимовское царство, оно же – Касимовское ханство или Мещерский юрт, со времен Василия II населяли татары, сохранявшие мусульманскую веру, но перешедшие на службу к московским князьям).
Историк так описывает этот эпизод: «Новгородцы имели опыт сражений только с тяжеловооруженной рыцарской конницей и пешими ливонскими латниками. А москвичи давали им жестокие уроки нового „московского боя“ [скопированного с татар] — со стремительной и маневренной конницей, степной ловкостью в седле, меткой и быстрой стрельбой из лука, устрашением неприятеля диким криком несущейся вперед лавины всадников» (Борисов Н.С. Иван III).
События на реке Шелонь описывают три летописи: московская, псковская и новгородская.
Известный петербургский историк Р.Г. Скрынников воссоздал картину сражения на основании новгородского летописания: «Как следует из новгородских источников, новгородцам поначалу удалось использовать перевес в силах. Они “бишася много и побиша москвич много”, а под конец погнали “москвичи за Шелону”. Но тут на новгородскую пехоту обрушились татары. Отряд касимовских татар, приданных воеводе Стриге Оболенскому, видимо, подоспел на Шелонь в разгар боя. Ни псковичи, ни двор Ивана III в битве не участвовали. Отборный отряд конницы – архиепископский полк – еще имел возможность вступить в дело и отогнать татар. Но он не двинулся с места [Феофил заявил, что владычные силы выступят только против «изменников» – псковичей, но те к битве не подоспели]. Новгородская рать потерпела сокрушительное поражение» (Скрынников Р.Г. История Российская. IX-XVII вв.)
Ю.Г. Алексеев описывает Шелонские события на основе московской летописи: «Картина боя, вероятно, была такой. Стремительная переправа московской конницы через реку застала новгородцев врасплох. Они не успели изготовиться к бою и оказали мужественное, но неорганизованное сопротивление. Страшный для средневековой пехоты удар кавалерийской массы могли выдержать только очень опытные и искусные воины, заранее изготовившиеся к бою» (Алексеев Ю.Г. Закат боярской республики в Новгороде).
В целом московская и псковская летописи схожи, а новгородская отличается тем, что отмечает временное отступление московского войска. Было ли отступление отряда князя Холмского к Шелони ловушкой, в результате чего превосходящие в численности новгородцы попали под наступление касимовской конницы, или же совпадением – конница прибыла именно в тот момент, когда Дмитрий Борецкий отбросил москвичей к реке, остаётся только гадать.
Все три летописи сходятся в главном – новгородское войско было разгромлено, Москва одержала убедительную победу.
«Двенадцать тысяч новгородцев пало на поле сражения. Цифра правдоподобная и страшная в своем правдоподобии. Ведь даже в крупных городах того времени насчитывалось только по нескольку тысяч дворов. Осиротели дворы гончаров и плотников. Их хозяева полегли на берегу Шелони», – пишет Ю.Г. Алексеев в книге «Закат боярской республики в Новгороде».
Были взяты в плен две тысячи новгородцев. Дмитрий Борецкий и ещё трое бояр обезглавлены. Формально Дмитрия Борецкого казнили за измену: незадолго до начала войны он, пытаясь сохранить с Иваном III мирные отношения, принял из его рук милость – титул московского боярина, то есть по сути слуги московского князя. Это позволило обвинить его в личной измене Ивану III. Остальные пленники были посажены в тюрьмы.
Начался процесс гражданско-политического геноцида Новгорода, который закончится через несколько лет тотальной депортацией из города около 8 тысяч наиболее знатных, богатых и влиятельных горожан, составлявших основу новгородского гражданского-политического класса и городской политической идентичности как таковой…
Сегодня о битые на Шелони напоминают сразу аж два монумента – один другого патриотичнее и, на мой новгородский взгляд, идиотичнее.
Последнее сражение той, уже в общем проигранной новгородцами войны состоялось на реке Шиленьге 27 июля 1471 г.
В результате победы Ивана III в московско-новгородской кампании сторонами 11 августа 1471 года был подписан унизительный для новгородцев Коростынский договор, в котором впервые Господин Великий Новгород официально признал над собой власть Великого московского князя. Контрибуция в этот раз составила 16 тысяч рублей серебром. Правда, формально город продолжал величать себя «господином», как и московского князя – тоже «господином», а не «государем» (что означало бы окончательное превращение Новгорода в московскую вотчину, то есть землю, населенную «холопами и сиротами» великого князя). Формально продолжало работать вече, только уже под присмотром московских наместников.
Кстати, новгородскую делегацию на переговорах возглавил всё тот же Феофил, который в итоге был утвержден в должности архиепископа в Москве 15 декабря 1471 года.
Принято считать, что простые новгородцы не были противниками присоединения к Москве, в отличие от богатого боярства. Так позднее передавали позицию простых новгородцев псковские летописи: «До Москвы хотим». Но на самом деле таким образом псковичи просто оправдывали своё малодушное и, как показала история, самоубийственное решение выступить на стороне самодержавной Москвы, а не цивилизационно близкой Пскову Новгородкой республики.
На самом деле новгородское простонародье, не доверяя в значительной массе Марфе Борецкой и боярским «верхам» в их попытках вступить в соглашение с литовским великими князем, склонялось к тому, чтобы сохранить внешнеполитическую ориентацию на Москву и церковную – на московского митрополита. Но это совершенно не означало, что новгородцы стремились к тому, чтобы Новгород утратил независимость и превратился в великокняжескую вотчину. Поэтому и бились единодушно все новгородцы (кроме владычного полка) с московскими интервентами в роковом 1471 году, в том числе представители простонародья, шедшие на бой в самодельных легких доспехах.
Всех новгородцев – и знатных, и рядовых – категорически не устраивали заявления Ивана III о том, что Великий Новоград «из старины» якобы был «отчиной» владимирских князей, и что претензии вольного города на независимость суть крамола.
Но Москва такого шанса Новгороду не дала и давать не собиралась.
После заключения Корстынского договора и установления над Новгородом фактического московского протектората события стали развиваться вполне предсказуемым чередом.
Довольно быстро в городе стало разрастаться недовольство новым положением дел, при котором суды, попавшие под контроль московских властей и утратившие связь с городскими избирателями, перестали быть справедливыми. Недовольные новгородцы, как водится, обвиняли во всех бедах друг друга, при этом многие охотно писали жалобы «новому начальству» – князю Ивану Васильевичу в Москву.
Иван III использовал эти доносы с единственной целью – арестовывать и сажать тех новгородцев, кого он считал неблагонадёжными. Одни раз он даже нарочно приехал с этой целью в Новгород.
В конце концов, в 1477 году прибывшие из Новгорода жалобщики – сами они это надумали или по наущению Москвы сделали, неизвестно – вдруг назвали Ивана Васильевича «государем». Как только это случилось, Иван III тут же потребовал от новгородцев присягнуть ему именно как государю – владельцу своей новгородской «вотчины».
Новгородцы попытались сопротивляться. Причем на сей раз более активными антимосковитами оказались новгородские простолюдины, а бояре (за исключением немногих не склонивших головы представителей элиты, вроде Марфы Борецкой), напротив, пали духом и скорее готовы были к тому, чтобы броситься в ноги новоявленному государю.
В конце концов подошедший к Новгороду Иван III окружил город и вынудил новгородцев сдаться. Отправившийся на переговоры архиепископ Феофил, надеявшийся вновь отделаться чем-то вроде «почетной капитуляции», однако, в своих расчётах не преуспел (вскоре он будет низвергнут и посажен в Чудов монастырь в Кремле, а большая часть земель Св. Софии будет конфискована в пользу великого князя). Ультиматум Ивана звучал безапелляционно: «Вечу колоколу в отчине нашей в Новгороде не быти, посаднику не быти, а государство нам свое держати». Новгородцы вынуждены были покориться…
В 1862 году в Великом Новгороде был установлен «Памятник Тысячелетию Российской государственности». Собственно Великий Новгород представлен на этом монументе фигурой побеждённой Марфы Борецкой, стоящей с повинным видом возле разбитого вечевого колокола в окружении победителей – Даниила Холмского и др.
После битва на Шелони Новгород долгие годы скатывался в провинциальные нищету и забвение. В этом смысле показательно, что новгородские улицы, которые с середины X века мостились деревом (т.н. плашками), оснащались водоотводом и полностью обновлялись через каждые двадцать лет, в прямом смысле слова — погрязли под «культурным» московским слоем, перестав отличаться от грязных улиц Москвы.
Практически поголовная грамотность средневековых новгородцев сменилась московским образовательным минимализмом.
Великий Новгород стал частью московской цивилизации, сохранив прекрасную, старинную архитектуру, но потеряв своё «я», свою региональную идентичность.
Парадокс — но сегодня, как мне кажется, Новгородская область представляется одним из самых лояльных Кремлю регионов, который не представляет себе жизни без хваткой, централизованной «руки Москвы». Да, новгородцы ругают правительство, страшно сказать — даже президента (!), но чего они хотят? Вместо плохого московского правительства — хорошее. И только. Большинству из сегодняшних новгородцев и в голову не приходит, что может быть как-то иначе.
Поэтому о какой-либо эмансипации города от имперского центра сегодня говорить не приходится — Великий Новгород является устойчиво-инфантильным регионом России, каковых, впрочем, и без него – множество.
Неудивительно, что некоторые жители России (как я заметила, особенно москвичи) Великий Новгород путают с Нижним. То ли потому, что не соотносят заштатный городок с населением в 225 тыс. человек со знакомым по истории Господином Великим Новгородом, то ли считают, что такого города давно не существует – и здесь они недалеки от истины. Возможно, из-за этой путаницы Москва и командировала в 2007 году С.М. Митина, уроженца Нижнего Новгорода, на пост губернатора Новгородской области. Этот Митин до конца своего губернаторства (2017) в обращениях к жителям города периодически называл их нижегородцами. Сейчас пост новгородского воеводы занимает также ставленник Москвы и её уроженец – А.С. Никитин. В этом смысле со времён Ивана III ничего не изменилось. Разве что городской протест с тех дальних пор выродился так же, как и сам город.
Источник: http://ustav.group/component/k2/item/239222
атый и вольный Новгород уже давно был бельмом на глазу алчных до «собирания» и обирания земель московских государей.Enter Ещё