ВЕНЕЦИАНСКИЙ МЕСЯЦ / ЗАМЕТКА

Они называют этот район Чентро. Здесь ширяются подростки, грабят туристов и по вечерам играют хороший джаз в местных барах. Это было первым местом куда я пришла по приезде. Не считая гипермаркета с магазинами сим-карт и постельного белья, на упаковках пишут «con angoli» вместо «простыни» или хотя бы «lenzuola». Хэш-хэш, они переливаются винами, скрипящими от улыбок зубами и ворованными телефонами. Ещё расскажет мне, как одна из проституток, жившая в их доме на первом этаже, упорется перед приходом клиента и будет вертеться вокруг себя, и грудь у неё будет вертеться, будто на шарнирах, светиться как ёлочная игрушка. Сейчас, оказывается, вошло в моду вместе с подкладками силикона засовывать в грудную клетку световые датчики, которые светятся при ударе.

Мы сидели на главной улице, кончается она высокой башней с часами, пили кампари, я курила, они обсуждали разницу диалектов Мексики. Через пару недель я буду заходить в церкви, но вместо привычного сетования на различие католического и православного убранства – слушать. Я снова надену карманные часы, купленные в Тбилиси втридорога у шарлатанки, на ремень сумки. Ночью, засыпая, я могла слышать, как они тикают, поэтому прятала их каждый раз внутрь, теперь – забыв про их назойливое тиканье, ношу с собой. Через пару недель я буду заходить в церкви и слушать – в тишине различимы лишь разговоры с улицы, плеск воды и тихое тиканье тбилисских часов. Я когда-то писала, что моё биение сердца напоминает мне о смерти, а его о времени – так и с часами, они напоминают мне о том времени и о той поездке, ведь она исчезает, а они до сих пор тикают. Хэш-хэш, город скоро провоняет моими воспоминаниями так же, как прованивают улицы барселонской Бадалоны, в которой мы жили пару дней. День рождения мы праздновали в другом городе, я ещё подумала тогда, какая романтика – Дали и Гала, и никакого нытья про то был ли кто-то жертвой или манипулятором – кто-то упомянул это в музее, который мы тогда посетили. Мол Гала издевалась над Сальвадором или что-то в этом роде, а меня как тошнило – так и тошнит от подобных разговоров. Тем не менее – романтика, мы тогда несколько часов провели в музее Дали, а потом ели в ресторане, который до сих пор вспоминаем – вроде, у меня были кальмары, рыба, какие-то вкусные овощи, а у него мясо, вот это мясо мы несколько раз вспоминали. Я такого не пробовала, не вспоминала. Вечером, я думала только о брате.

Мне казалось, что я не смогу вытерпеть величины Саграды, потому что воспоминания о Саграде и о том, как брат разговаривал возле неё с полицейским, чтобы тот разрешил посадить меня на мотоцикл – запомнилось больше всего. Ещё я помню, как мы останавливались по пути в парк Гауди, и брат несколько раз проверял карты, помню какие извилистые улицы были, и помню точно, фотографично, чётко как выглядела та самая улица, уходящая вниз – оранжевая в зданиях, шумная от машин, перспективой вниз к небу – но совсем не помню, как она называлась. В парке мне подарили браслет на руку, голубого цвета, и я впервые задумалась о том, что время не идёт – оно стоит на месте, а прошлого вовсе не существует. И мы стояли тогда на дороге вниз к парку и ждали брата, а я смотрела на улицу и думала, когда же он появится, родители медленно уходили, а я ждала – когда же он появится. Так и сейчас думаю: когда же. И когда эти маленькие купленные в Тбилиси часы будут тикать на моей сумке в католическом соборе, я буду думать то же самое – время стоит, мир стоит, ничего не меняется – откуда берётся смерть, если ей неоткуда приходить. Я буду смотреть на алтари и даже сидеть, долго сидеть на скамьях. Мы так обхаживали соборы Вероны, по билету за 7 евро купили пропуск сразу во все церкви, но успели забежать только в три, одна из которых – Святой Анастасии. Убранства убранствами, без шестистопных, естественно, иконостасов, вычурные, вырезанные золотом и деньгами, но мне не было интересно – я садилась на скамьи и пыталась представить какого это: ты приходишь на службу. Если сесть дальше от алтаря, то будешь чувствовать себя совсем ничтожным перед Богом, и столько людей рядом, а ты совсем маленький – сядешь в первые ряды, будешь чувствовать себя ближе. У меня так был знакомый, который рассказывал: снился сон, он на службе, и чувствовал грудью тревогу – вот-вот – сейчас оно должно было произойти, и он пытался приблизиться к алтарю, стать ближе к Богу, думал, когда же появится, думал, что так станет ближе к Богу – а я не верю. Я чувствовала себя близко к Богу, когда плакала в церкви Христа Спасителя и поднимала глаза к небу, лишь бы слёзы не щипали глаза – а когда ты плачешь в православной церкви, ты запрокидываешь голову и видишь Пантократора на потолке – ты плачешь и смотришь, и он смотрит – я тогда удивилась даже, поразилась, прочувствовала. Но мы ходили по церквям Вероны, и ближе всего к богу я себя чувствовала только когда мы целовались под балконом Джульетты, и я думала – да, любовь и есть мои истории. Всё это так мило, так мило. Вроде же, должны быть?

Хэш-хэш, Барселона целиком пропахла шмалью, у меня уже начинала болеть голова, ещё запомнила как провоняла кожа смазкой, купленной за 13 евро в аптеке, всё тело липкое, скользкое, вся простынь потом мокрая, мне кажется, моя кровать до сих пор пахнет. Такие запахи не вымываются, они мерещатся даже, когда их нет. А я хожу и внюхиваюсь в город, иногда чувствую запахи фиников и цитрусов на перекрёстках, и будто бы захлёбываюсь в них, задыхаюсь, весь город провоняет моими воспоминаниями – я разношу их, как холеру, по улицам, и разбрасываю, смотря на воду. Свет и воду, свет и воду – лёгкая дымка овеевает всю Венецию. Сигареты здесь, кстати, стоят намного дороже, чем на родине, поэтому я задумалась о том, чтобы перестать курить, и даже перестала курить, а потом эта бюрократия с внж, смерть, штраф, отсутствие денег.

Короче говоря, выходя из автобуса, в сумке у меня лежал «multa» на 50 евро, а на карте было 20 тенге, это примерно 1/30 евро – у меня дома оставалась третья пачка макарон, испорченные куски курицы, два яйца и морковка в упаковке, и я думала о том, что пора бы ускорить поиск работы, хотя он ни разу не замедлялся. Платить за автобус тут можно, в принципе, не всегда. Я так сэкономила, прилично. А штраф положила в тумбочку к важным и памятным документам, рядом с билетами из капеллы Скровеньи и посадочными талонами на самолёт. В Падуе, когда мне было 15 лет, меня угощали пиццей местные мальчики, работавшие официантами в ресторане – пиццей и белым вином, а родители тогда покупали продукты в магазине напротив. Мне нравятся мальчики, ох, как мне нравятся мальчики – я ходила по улицам и не видела никого, кто мне бы понравился так же, как он, больше, чем он. Иногда, я задавала себе вопрос – а сравнится ли моя любовь с величиной неба, и если я сомневалась или говорила нет, то и о чувствах к человеку я не думала больше, а здесь – я чувствовала, что моя любовь и есть небо, и она ещё шире, шире чем это небо над головой. Но эти мальчики. Ох, эти мальчики.

Хэш-хэш, они шуршали по коммунальным квартирам своими замызганными тапками, свои я, кстати, выкинула совсем недавно – читали стихи про выкуренные сигареты, пойманные поцелуи, тугую романтику – я вспоминала родину, и думала о том, что не понимаю, где оказалась и для чего оставила жизнь сзади, с другой стороны. Я засыпала с мыслью о том, что завтра много дел – просыпалась, не понимая где я, первую неделю точно. В принципе, все эти истории за первые пару недель про анальный секс, нескончаемые прогулки, пешеходившие улицы Венеции, знакомства с иностранцами и выпитые литры апероля, совмещались с учёбой, ради которой я сюда и переехала.