голодные волки
метки: au, драббл, оборотни, фроттаж
в безмолвии ночи к чонину прокрадываются волки.
— этой тихой ночью пусть тебе приснится розовая птица или колесница, — как в детстве заворковала нянюшка, поправляя одеяло.
её постаревшее лицо и тихий напевный голос отгоняли все страхи, заглядывающие из темноты сквозь закрытые ставни. она плотнее задёрнула полог, отрезая холод ночи, и вскоре её шаркающие шаги скрылись за дверью.
оставшись один, чонин зарылся в подушки и одеяла по самый нос, прячась от пронизывающего до костей стылого воздуха. казалось, холод исторгали сами стены, сложенные из камня, и никакие гобелены и ковры не могли остановить его. ноги обдало жаром, когда чонин сполз чуть ниже по постели, дотягиваясь ступнями до скрытой периной медной грелки, наполненной раскалёнными углями, что заботливо подложила нянюшка. тепло медленно поднималось вверх от пальцев ног до кончика замёрзшего носа, и вскоре чонина, разомлевшего и согретого, сморило сном.
его разбудил сквозняк, задуваемый через брешь откинутого полога. ночной колпак сбился, и чонин ясно почувствовал назревающую боль в простуженных ушах. в лицо дохнуло жаром и влагой распахнутой пасти, запахло шерстью и лесом. прямо над головой, широко расставив могучие лапы, тёмной громадой замер волк. из его открытого рта на чонина глядели блестящие от слюны клыки размером с его мизинец. любой другой бы давно криком поднял всю округу, но чонина вид оскаленного зверя совсем не испугал.
— волчонок, это ты? — не до конца проснувшись, пробормотал он.
в ответ его широко и мокро лизнули вдоль щеки и боднули холодным носом, заставляя улыбнуться и запустить пальцы в чуть влажную от растаявшего инея шерсть. под ладонью завибрировало довольным урчанием, зарождающимся глубоко в утробе, а спустя мгновение рядом уже ворочался голый человек. он потирался всем лицом о чониновы плечи и шею и радостно поскуливал, словно восторженный щенок.
— тише, чан, прошу, вдруг нянюшка услышит, — жалобно заломил брови чонин.
— твоя нянюшка глуховата и не услышит, даже если я завою, — с ухмылкой заметил тот. — замёрз?
согласный кивок поглотил полумрак занавешенной пологом кровати, а испуганный писк чонин спрятать не успел. чан с головой нырнул под слой одеял и прижался к щиколотке горячим сухим поцелуем. ночная рубашка досталась чонину от дядюшки, и была она так широка, что без проблем вместила бы в себя ещё двух человек, а уж на одного оборотня она села как влитая. тот скользнул кудрявой головой под подол и, оставляя поцелуи на бледных ногах, медленно двинулся вверх.
тело у него было горячим как печка, и его жар вместе с жаром прошедших по животу поцелуев быстро согрел чонина. сорочка взмокла и неприятно прилипла к спине, но он и не подумал жаловаться, ведь сверху, спрятанный вместе с ним в эту самую сорочку, на него навалился чан, лукаво сверкающий глазами. его язык вновь прошёлся по щеке и скользнул под челюсть.
— ты странно пахнешь, — проурчал он.
— не нюхай меня! — возмутился чонин, отпихивая рукой любопытный нос. — сейчас слишком холодно, чтобы мыться. у нас нет лишних дров, чтобы нагреть столько воды, все они уходят на спальни. так что я грязный.
— мне нравится, как ты пахнешь. след твоего запаха стал ещё ярче и отчётливей, — чан отстранился, насколько хватило ворота рубашки, чтобы голодно оглядеть распластанное под ним тело. — сразу хочется тебя съесть.
— не шути так, волчонок, — засмеялся чонин, поёжившись. — а то смотришь так, будто правда съешь.
— а кто сказал, что я шучу? зима нынче суровая, волкам в лесу голодно, а ты, пусть и не сильно откормленный, всё равно аппетитный.
второй раз за время их знакомства чонин всерьёз испугался. взгляд у чана стал по-настоящему хищным, клыки у него были длинными даже в человеческом обличье, а от его руки, ощупывающей мягкий животик, по загривку прошёл озноб. но тут чан озорно улыбнулся, и весь страх вышел из чонина вместе с нервным смехом и парой испуганных слёз.
на него смотрел прежний чан — игривый, как щенок, и горячий, как угли в жаровне. чонин всё не мог перестать хихикать от собственной доверчивости, но его смех тут же оборвался, стоило чану прижаться губами к его подбородку и чуть ниже соскользнуть ладонью с живота.
— тебе нечего бояться, чонин. я всё же съем тебя, но тебе понравится.
только сейчас чонин понял, какой он твёрдый внизу. чужие слова, прошёптанные в самые губы, заставили поджаться живот в нервном возбуждении. горячие чановы ладони гладили бёдра, а рот настойчиво жался к его собственному. воздух под пологом поплыл знойным маревом, и чонину оставалось только льнуть ближе, уповая на то, чтобы крестик на его груди не оплавился от этого жара.
в ответ на жалобное мычание тот заворчал низким утробным рокотом и поспешно выкопал из-под одеял взмокшее тело. задрал сорочку до шеи, оголяя тяжело вздымающуюся грудь, и навалился снова. ноги сами разъехались шире, позволяя чану прижаться ещё ближе и с размахом тереться о возбуждение.
не зная, куда себя деть, чонин в беспамятстве молотил ногами и крутил головой, полукругом рассыпая волосы по смятой подушке. пяткой он неловко задел полог, распахнув узкую щель, и по наитию заглянул в неё. все внутренности враз заледенели, и чонину показалось, что он сам стал холодным мёртвым камнем, из которого были сложены стены старого замка. во мраке комнаты он увидел два горящих глаза, неотрывно следящих за ним.
слова чана о голодных волках запульсировали где-то в затылке. неужели он и правда привёл их вслед за собой? испуганный и ошарашенный, он перевёл взгляд наверх, встречая уже другие пылающие глаза — знакомые, но глядящие на него с непривычной жадностью. и от этого взгляда содрогнулось всё чониново нутро.
когда он возвращался с долгих зимних прогулок, нянюшка обычно отогревала его промёрзшие до самых костей ноги горячей водой. она поливала их из тяжёлого старого кувшина, и его окоченевшие ступни в тот момент сводило болью. то, что чонин сейчас ощутил внизу живота, больше всего походило на эту боль — жгучую, давящую, заставляющую кругами расходиться жар по его телу.
не отрывая взгляда, чан протиснул руку меж их животами и обхватил его вместе с собой ладонью. ни стона, ни вскрика не вырвалось из чонинова рта. он широко раскрыл рот, с сипением втягивая воздух, и крупно вздрогнул всем телом. сразу стало не только жарко, но и мокро, и липко. перед тем, как задрожать вслед за ним, чан низко по-звериному зарычал и вгрызся в его плечо, с силой сдавливая клыки.
водопадом хлынули слёзы, и задрожали в испуге губы. наслаждение, боль, страх и какая-то почти детская обида овладели чонином. их первая встреча запомнилась ему сухим треском опавшей хвои, ледяным испугом и пронзительным янтарём волчьих глаз. те первые эмоции вскоре сменились нежной привязанностью и доверием, и потому сейчас чонин чувствовал себя таким преданным.
плечо ныло от терзающих его зубов, но ещё больше ныло сердце от предательства близкого человека. чан хотел его съесть и, что ещё хуже, собирался поделиться трапезой с другими волками.
из-за сковавшего тело и разум страха, из-за болезненного шока или, быть может, отчаянной привязанности, так или иначе, мысль о том, чтобы закричать и позвать на помощь нянюшку, даже не пришла в чонинову голову. мокрый и дрожащий, он остался лежать под сильным телом, роняя тихие слёзы, в смиренном ожидании своей участи.
клыки внезапно разжались. горячие губы клеймом прошлись по укусу, чуть смягчая боль. чан отпрянул, урча и облизываясь, чтобы оставить ещё пару раскалённых меток на груди и животе. его встрёпанная кудрявая макушка исчезла внизу. широкими мазками языка он смыл с чонина их общие влажные следы, оставив вместо них свои собственные, будто пометил территорию.
— я съел тебя, чонин, — с ухмылкой прошептал чан прямо в губы, прежде чем прильнуть к ним с неспешным поцелуем, отдававшим солью и смешением их вкусов.
тот отвечал заторможено, почти неосознанно. вымотанное резким переходом от наслаждения к испугу, а затем к облегчению, чониново тело обессилено обмякло. значит вот как чан собирался его съесть. но как же голодные волки? едва успевшие обсохнуть слёзы вновь залили лицо. чан заинтересованно уставился на него, словно удивлённый щенок наклонив голову к плечу.
— волчонок, — только и смог промямлить чонин сквозь всхлипы.
свалившаяся сверху тяжесть чужого тела выбила из него весь дух. жалостливые извинения протяжным скулежом вырывались из чанова рта, пока он потирался всем лицом о его шею и линию челюсти.
— прости, я не смог сдержаться, — проскулил чан. — ты так вкусно пахнешь.
разве мог чонин долго злиться на этого волчонка? любовь к нему была слишком беспрекословной, и потому улыбка расцвела на его зарёванном лице, несмотря на ещё теплившуюся внутри тревогу. чуть саднило укушенное плечо, но чан, переполненный раскаянием, продолжал целовать и вылизывать его, навалившись сверху, и боль постепенно отступила. угомонился и чан, поворочался ещё с минуту и затих, горячими выдохами посапывая в шею.
согретый тяжестью чужого тела чонин начал задрёмывать. лишь одна мысль, словно зудящая перед глазами муха, не давала окончательно отдаться сладкому плену сна. с осторожностью он выбрался из чановых объятий, сразу же остро ощутив свою наготу и уязвимость. сорочка затерялась где-то в складках переворошённой их вознёй постели, искать её сейчас было бессмысленно.
ноги бесшумно соскользнули с кровати, ныряя в обитые мехом домашние туфли. крадучись, чонин шагнул за оберегающее от сквозняков полотно полога. разнеженное лаской и теплом тело тотчас продрогло и покрылось крупными обжигающе ледяными мурашками. захотелось скорее нырнуть обратно в спасительную мягкость постели и ощутить на себе горячие чановы руки. но в груди защекотало нервным смехом от облегчения и собственной глупости, и чонину пришлось зажать себе рот ладонью.
не было никаких стерегущих его волков с горящими голодом глазами, и никто не собирался его пожирать, кроме жадных чановых губ. моргая утихающим пламенем, догорали в подсвечнике всего-навсего две свечи.