6000 кельвинов
метки: повседневность, флафф, фроттаж, er
— хён, я сейчас сгорю. у меня будто температура шесть тысяч кельвинов, как на поверхности солнца.
— знаю, чонини. потому что ты и есть солнце.
чонин просунул любопытную голову в щель приоткрытой двери. счастливая улыбка осветила его юное личико при виде работающего за ноутбуком хёна.
чан сидел, прислонившись к спинке кровати, по своему обыкновению, в одних трусах. любимый светильник окрашивал его сосредоточенное лицо таинственным фиолетовым цветом. в комнате стояла влажная липкая духота, сразу оседающая на коже мелкой испариной.
— ого, как у тебя душно, хён, — удивился чонин.
— кондиционер накрылся, завтра утром обещали починить, — беспечно улыбнулся ему чан, откладывая работу в сторону.
он уже выругался в пустоту комнаты, выплеснув своё раздражение как вчерашний забытый чай. — иди ко мне, чонини.
чонин радостно нырнул в подставленные объятья, с упоением вдыхая любимый чуть терпкий запах чановой кожи. он расставил колени по бокам от чужих оголённых бёдер, обхватывая руками шею и прижимаясь к горячей груди.
— соскучился? — с улыбкой спросил чан.
— ещё чего, — чонин хитро блеснул на него чёрными лукавыми глазами, вопреки своим словам притираясь ещё ближе, утыкаясь носом в чанов кадык, слушая тихую вибрацию от его мягкого смеха.
они замерли в таком положении на долгие минуты, насыщаясь весом, запахом, теплом друг друга, впитывая в себя чужое присутствие, чтобы сохранить на случай вынужденных расставаний, когда придётся прятать ласковые взгляды и чувственные прикосновения от посторонних жадных глаз. они собирают эти редкие интимные моменты как заядлые коллекционеры, складывают их бережно в дальние уголки сердца и своей памяти, чтобы лелеять их там в минуты одиночества.
— но как же жарко, хён! — чонин отпрянул от горячего тела, возмущённо дуя губы на громкий смех.
— тогда разденься тоже, чонини, — поддразнил его чан. он знал, как сильно чонин стесняется своего худого тела, но не мог отказать себе в такой провокации.
чонин ожидаемо вспыхнул щеками, краснея так стремительно, будто кто-то развёл костер на его лице. неожиданно он резко сдёрнул с себя футболку и с вызовом посмотрел на чана, тут же стушевавшись его цепкого удивленного взгляда. этот взгляд облизал его острые плечи, его впалый мягкий живот, выступающие рёбра. грубая ладонь, следуя за глазами, огладила чониново стройное тело.
— какой же ты красивый, чонин, — влюблённо пробормотал чан и тут же порывисто прижался к его мягким розовым губам, целуя коротко и нежно.
чонин упал в этот поцелуй, не позволяя ему распасться. он жадно пил чановы губы как измученный путник в пустыне, завидевший оазис. его жажда была так велика, что и сотни лет не хватило бы, чтобы напиться чаном сполна. чонин смог оторваться от чужих губ, лишь когда воздух в их лёгких закончился. отстранившись, они тяжело дышали, прижавшись лбами и носами друг к другу.
— снимешь шортики, чонини? — шумно выдохнул на ухо чан.
судорожно кивнув, чонин неловко завозился на его коленях в попытках не упасть на пол. осторожно придерживая за поясницу, чан помог освободить его худые бёдра от плена ткани. теперь прикосновений кожа к коже стало ещё больше, их стало так много, что голова будто сошла со своей орбиты — так сильно она кружилась, незнакомые звёзды не из этой галактики сверкали перед глазами. пальцы тряслись при каждом неловком нажатии на чужую гладкую кожу.
чонин тяжело прерывисто дышал. каждое касание чана обжигало его словно маленькое солнце. он почти наяву видел эти раскалённые ожоги в местах, где с нажимом вела свой путь его широкая ладонь, где влажные мягкие губы с нежностью выцеловывали трепещущее чониново тело. всё плыло и плавилось в этой знакомой небольшой комнате, воздух дрожал в мутном жарком мареве. плавился и дрожал сам чонин.
— х-хён, я сейчас сгорю, — жалобно прошептал чонин. — у меня будто температура шесть тысяч кельвинов.
— знаю, чонини. это потому что ты — солнце, — ласково ответил чан. он положил ладонь на чужую горящую щёку, невесомо огладил её большим пальцем, провёл под нижней губой, чуть задевая её самым кончиком ногтя, и, наконец, поцеловал. прижался к нежным раскрытым чониновым губам влажным чувственным поцелуем, мягким движением языка слизывая едва слышные всхлипы.
чонин подался вперёд, прильнул и вжался в чана всем телом, как будто хотел с ним срастись в единое многорукое и многоногое пылающее существо, как будто хотел прорасти в него корнями, сплестись ветками и стать одним могучим деревом, укрывающим в своей кроне целые птичьи поколения. чонин так явственно это представил — как каждая частичка его тела и души проникает в чана, а каждая чанова частичка проникает в него — что почти ощутил суматошное биение чужого сердца в своей груди, почти услышал беспорядочное течение чужих мыслей у себя в голове. это одновременно напугало его и привело в восторг.
чан провёл рукой по спине чуть ниже, мягко прихватывая ягодицу, и все мысли — и свои, и чужие — исчезли из чониновой головы. он тонко и жалобно застонал прямо в губы чана, ухватился за его плечи как за последнюю реальную в этом мире вещь и притёрся ещё ближе, вплетая пальцы в кудрявые мягкие волосы.
— чонини, маленький мой, хороший мой, самый мой нежный волшебный мальчик, — трепетно забормотал чан, тычась носом в чужое ушко и в бешеный пульс на шее как большой ласковый пёс. он бы скулил и преданно мотал хвостом от переполняющей его щемящей нежности, если мог. он потёрся всей головой о чониново плечо, прижался щекой к его острой ключице, мазнул губами и языком по яремной впадине, оставляя мокрый след, заставляя чонина содрогаться всем телом.
— хён-хён-хён, — беспрерывно шептал чонин, распадаясь в сильных руках на мельчайшие частицы и собираясь вновь под чужими жадными губами. эти губы пожирали его шею, плечи, грудь, кусали его чувствительное ушко, отламывали кусочек за кусочком его сознание. он уже не осознавал реальности, потерялась в жарком небытие привычная чанова комната, померк нежный сиреневый свет от лампы на стене, исчезла даже кровать, на которой они сидели. остался лишь чан, его рваное дыхание над ухом, его обжигающие ласковые руки, его терзающие губы, его широкие плечи, за которые чонин отчаянно хватался, и его крепкие бёдра, о которые он в исступлении тёрся.
чан опустил ладони на его мягкие ягодицы, сминая их и направляя его беспорядочные движения, делая трение между их возбужденными телами до того сладким и правильным, что они оба тонули в горячем густом сиропе охватившего их наслаждения. чан не любил сладкое, но готов поклясться, что поливал бы этим приторным сахарным сиропом каждый свой обед и ужин, вкушая его с чонином раз за разом.
— чани-хё-ён, — отчаянно простонал чонин, содрогнувшись всем телом, вцепившись во взмокшие кудри. этот неистовый жар между их телами всё-таки сжёг его, уничтожил, разложил на кварки и распылил по каждому уголку вселенной. он был одновременно везде и нигде, видел множество разных вещей по всему миру и тут же не видел ничего.
его вернуло назад в маленькую душную комнату обжигающее ощущение чановых губ на лбу, звук его заполошного сердцебиения под ухом.
— давай, солнце, возвращайся ко мне, — шептал чан, укачивая его в своих объятьях как маленького ребёнка.
чонин открыл глаза и встретился взглядом со всей той нежностью и любовью, которую чан носил в своём сердце, которую берёг только для него одного. его не затопило этими чувствами, не накрыло с головой, но трепетно подхватило, укачивая и успокаивая на своих мягких волнах.
— я так сильно люблю тебя, чани-хён, — едва слышно сказал чонин. но чан его услышал и ласково улыбнулся. он всегда его услышит, даже если чонин будет в другой галактике.