Первые недовольные художники. Развитие импрессионизма. Часть 1

XX-XXI века вывалили такое количество арт-объектов, художников и направлений, которого никто не был в силах вообразить. После всех мошонок, прибитых к брусчатке, акций самосожжения и ввинчивания в свой череп хирургических предметов (да даже после сюрреалистов, чего уж там), импрессионисты выглядят душными бородатыми дядьками, размазывающими скучные и устаревшие лилии, цветочные поля и балерин по холсту.

Но это вообще-то не совсем и правда, и, если вам так угодно, воображайте, что борода у них оттого, что они самые настоящие сыны анархии. Чуваки тут вовсе не на птичьих правах закрепились в истории как революционеры искусства, доказавшие французской илитке, что жизнь — нихуя не клубничная полянка, усыпанная шампанским и круассанами. Хотя, если быть честными, полянки и пруды —  основная тема в работах большинства из них, однако, если бы не они, современного искусства не было бы и в помине. Итак, по порядку.

Искусство идет бок о бок с наукой и историей, так было вообще всегда, это отрицать глупо и бессмысленно. XIX век исключением не стал, ибо схера ли вдруг? Если шаришь в истории — дай пять, красавчик. Если такой же недоразвитый как я —  внимай.

В конце XVIII - начале XIX века жопа французской буржуазии была в огне, потому что социальный переворот, Великая французская революция, и вообще Франция теперь объявлена Республикой (да —  с правом выбора главы государства, нет —  без джедаев).

Аристократия и церковь, привыкшие раздавать живописцам заказы на свои супер-пупер величественные портреты, мальца-чуток остались без штанов.

К власти пришел капитализм, бич. Стало быть, деньжата стали водиться у промышленников и коммерсантов. Что-то (уж не знаю что) подсказало художникам, что парни с завода смыслят в искусстве примерно нихуя. Они в своих суждениях и капиталовложениях полостью ориентируются на прессу и критиков. И тут-то всю власть в живописи подгребла под себя Академия искусств, став главным судьей на арт-рынке на правах дутых ЧСВ-шников, экспертов и хранителей традиций академизма.

Правила были просты и максимально понятны даже тугосере: ты притаскивал свою мазню в Академию, ее осматривали деды в пенсне и, опираясь на ватные традиции романтизма, пахнущего старостью идеализма и прогнившего академизма, выносили вердикт —  либо да, либо нет.

Если Академия оценивала работу положительно, то ты зовёшься "допущенным" и в этом году ты выставляешься на главной французской выставке — в Парижском салоне. Стало быть, у тебя теперь есть заказы от топовых парижан, лучшие соски и Фараон с Фейсом на корпоративах.

Если же Академия ведет себя с тобой как недоступная телка из мед. колледжа с душевным трактористом из ПТУ, то есть говорит "лол нет" — значит крах, умри, чмо и лузер, не видать тебе заказов. Ты теперь "отверженный".

Опечаленный Ренуар как-то черкнул Дюран-Рюэлю (чуть позже потолкуем о тем, кто это были такие):

Во всем Париже едва ли найдется пятнадцать любителей, способных оценить художника без помощи Салона, и тысяч восемьдесят человек, которые не купят даже квадратного сантиметра холста, если художник не допущен в Салон.

Блин, ну такое, да. Где объективность, алё привет?

Разумеется, стали появляться радикальные, мятежные нонкомформисты, которых такое положение дел не устраивало. Тем более, что им было что предложить:

Что они предложили, расскажу завтра.

Тут я пишу: Розовый паяльник

Тут я читаю: Под многолетним слоем пыли