December 15, 2019

Мученики (Part I)


INTRO

Стены кабинета покрывали яркие персидские ковры ручной работы. Поверх висели иконы с печальными ликами святых. С ними же на стене соседствовала небольшая коллекция искусно украшенного, наградного вида оружия. Неуместно дорогая мебель, сделанная из карпатского дуба, совершенно не вписывалась в общий ансамбль. Богатство здесь спорило с безвкусицей.

Десятки свечей в тяжёлых канделябрах освещали пространство. Посреди кабинета, стоя в оцинкованном тазу, истязал себя человек.

Коротко пропела плеть, рассекая воздух; лезвия, притороченные к кожаным шнуркам, беспощадно полосовали кожу. Человек застонал. По его татуированной спине побежала юшка: синий пятиглавый собор под багровым дождём.

Щёлк! — плеть ударила по плечам. Красные струйки потекли по вытатуированным под ключицами восьмиконечным звёздам.

Капля за каплей в тазу набралась небольшая лужица. Человек взял со стола два полотенца: одно накинул на израненные плечи, другое бросил на пол, чтобы встать.

— На сегодня хватит, пожалуй! — Взгляд его серых глаз обежал кабинет и остановился в углу, где клокотал и клубился сгусток тьмы.

— Пайку, Михэй, не загораживай, — сказала тьма в ответ.

Мужчина послушался. Он подцепил пачку Мальборо со стола и щелчком выбил сигарету. Зажёг, затянулся.

Одёрнув штору, он глянул на ночные Бельцы. Окутанный мраком, этот город ему нравился больше. Тень прекрасна, но, чёрт возьми, дай ей только волю!..

За спиной нечто шумно вылизывало таз. Михэй решил продолжить разговор, чтобы не слушать эти омерзительные звуки.

— Это не может быть просто совпадением. Дорожка ведь давно проторена, путь известен! Здесь не может быть ошибки: Осирис пал от рук Сета, но воскрес и возвысился. Один повесился на Мировом Древе, чтобы познать суть вещей, а это сделало богом и его!

— Да! — Тень продолжила его мысль, ненадолго прервав трапезу. — Даже Иисус был распят на кресте, а после чего вознесся. Страдания и божественность всегда идут рука об руку, если ты об этом.

Краем глаза Михэй глянул на сгусток тьмы: тот начал принимать различимые очертания, зажглись зловещие огоньки глаз. Кивнув самому себе, мужчина продолжил разговор.

— Можно сказать, что суть божественности и есть страдания. Я не могу ошибаться. Жреческая кровь Асклепия даст мне выдержать это испытание. Как удачно все сложилось тогда! За это даже стоило отсидеть. Да, чёрт подери, божественная суть ждёт меня! А следом — ты получишь то, о чём мы договорились тогда, в Херсонской тюрьме. Пока же — у меня есть лишь эти жалкие подачки.

Позади громко зазвенело. Проклятый таз! Михэй зажмурился (он ненавидел шум), затем развернулся и с укоризной посмотрел на источник звука.

— Кстати, почему у вас не было своего божества? — будто что-то вспомнив, спросил Михэй. Сгусток тьмы в это время принял очертания человеческого силуэта.

— Думаю, потому, что мы не умираем. Лишь разлагаемся. Кому нужна паства, состоящая целиком из паразитов? — прохрипела тень.

— Как видишь, нужна, — Михэй улыбнулся, надев на шею массивную золотую цепь с крестом. — Но для всего хорошего нужно время. Ты и сам всё знаешь…

— Удача приходит к терпеливым, — сказал живой мрак замогильным голосом, — а мы уже достаточно натерпелись.

Несмотря на закрытые окна, в кабинете поднялся лёгкий ветерок. Чёрный силуэт, сверкая бирюзой глаз, шагнул назад и растворился в стене; словно пена, она «уходил» в ковёр, оставляя после себя иней.

— Дай то Бог, — Михэй задумчиво почесал в чёрной бороде и аккуратно стряхнул пепел с тлеющей сигареты, — пацан ведь готов, давно готов…

I

В единственной ветеринарной клинике на улице Николая Йорга было малолюдно. Обыкновенно в полдень народ не особенно торопился вести своих питомцев на приём. Впрочем, это не мешало Грише нервничать. Он вообще привык нервничать по любому поводу, а первая неделя практики выдалась нелёгкой: его даже не ввели в курс дела, не подготовили. Познакомили с наставником — запойного вида ветврачом Митричем — и вперёд! В первый же день пришлось усыпить старую овчарку с полным брюхом опухолей; перед глазами Гриши до сих пор возникала измученная морда собаки, он до сих пор слышал басовитый плач её некрасивой толстой хозяйки.

Такое начало дел подпортило рабочий настрой, но всё же, когда удавалось помочь несчастной животине, Гриша чувствовал воодушевление и брался за дело с новыми силами.

Митрич почти не помогал, предпочитая внезапно пропадать или искать «что-то срочное» посреди пыльного хлама в подсобке. Возвращался ветврач изрядно окосевший и с заметным спиртовым душком.

— А хули делать-то, Гриша? — говорил ветврач откровенно. — Нервы-то ни к чёрту. Звери, конечно, не люди, но ведь тоже жизнь! Им тоже больно, а это нервы жжёт. У меня, Гриша, их уже ни хрена не осталось…

Ветврач иной раз предлагал пропустить рюмашку-другую, но Гриша всегда отказывал, а наставник не бывал настойчив.

В дверь постучали.

— Открыто! — тонко, почти фальцетом ответил Гриша.

В комнату вошла дородная женщина, на вид — гагаузка. Чернявая баба брезгливо оглядела тощего и нескладного практиканта; должно быть, она ждала увидеть кого-нибудь посолиднее.

— Вы не могли бы выйти в коридор, — гагаузка ещё раз оценивающе посмотрела на совсем ещё юного парня, — доктор… Дочь вцепилась в животное, хоть за волосы тащи. Никак не могу успокоить!
«Да ты ведь никого не любишь, тварь бессердечная, — подумал Гриша, — ни дочь, ни питомца. У ребёнка горе, а ты тут как в очереди за мясом».

— Конечно, сейчас посмотрю.

Гриша быстрыми шагами засеменил к двери и слегка пригнулся у порога, чтобы не удариться макушкой об косяк.

Девочка, на вид лет четырнадцать. Она горько плакала, прижимая к груди свёрток из старого полотенца. Кошка.

Животное слабо мяукало; в этом звуке Гриша чувствовал обречённость, усталость от жизни, желание поскорее уйти.

Парень сделал несколько неуверенных шагов и опустился перед девочкой на корточки.

— Как тебя зовут? — Гриша положил руку на мяукающий свёрток и заглянул девчонке в глаза. Сейчас он отчего-то чувствовал странную уверенность, словно бы взятую взаймы, совершенно чуждую его застенчивому характеру. Как если бы не он, трусливый затюканный подросток из неблагополучной семьи, сейчас разговаривал с убитым горем ребёнком. Казалось, кто-то другой взял его тело под контроль, а он лишь смотрел на всё со стороны.

— София, — ответила девочка и посмотрела на Гришу огромными светло-карими глазами.

— Твоя кошка больна, София. Ей уже не помочь. Всё, что ты сейчас можешь сделать — отпустить. Я позабочусь о ней. Ей не будет больно, обещаю!

— Но она, я ведь… Люблю… Как без неё?

— Ей очень больно, София. И из-за того, что ты не хочешь её отпустить, она страдает. Это нечестно. Позволь, я помогу ей…

Руки девочки ослабели и упали вдоль тела бессильными плетьми. На её коленях обречённо мяукала кошка.

Гриша, чтобы не будить лихо, торопко зашагал в кабинет. Как только он прикрыл дверь, из коридора раздались рыдания девчонки.

Практикант положил кошку в пластмассовый ящик, чтобы сделать запись в журнале. Едва ручка коснулась пожелтевших листов, в кабинет ворвался Влад — напарник по практике.

— Опачки! Гриша, физкульт-привет! Чё тут у нас?

— Кошка. Усыплять принесли.

— Ага! — Влад почесал в жидкой мальчишеской бородке. — Усыплять, значит. Слушай, есть маза толкнуть препарат налево. Башли пополам, идёт? Кошака задушим в пакете, а нашему патрону до этого не особо есть интерес. Чё скажешь?

Гриша растерянно пожал плечами, выводя в журнале неровные каракули.

— Ну, я сейчас больничный отнесу кадрам, а там порешаем, лады?

Гриша ничего не успел ответить. Влад хлопнул дверью и громко побежал по лестнице на второй этаж — к «кадрам».

«Ох, лучше бы ты и дальше сидел на своём больничном, от бухого Митрича толку и то больше».

Гриша достал кошку из ящика и положил на стол. Развернул полотенце и отшатнулся: в ноздри ударила вонь кошачьей мочи. Старое животное было парализовано и страдало от недержания.

Сам не понимая зачем, то ли в приступе жалости, то ли желая успокоить животное, Гриша прижал кошку к груди. Стараясь дышать с ней в унисон, он чувствовал, как из глубин подсознания рвётся пугающая часть его сущности, дремавшая все эти годы. Он вспомнил этот безотчётный детский страх, когда чужая воля завладевала его телом, а он, Гриша, словно бы смотрел на себя со стороны. Каждый раз это заканчивалось плохо… Каким-то шестым чувством он осязал колыхание невидимой исполинской тени за своей спиной.

У кошки было сильное сердце. Поэтому она до сих пор была жива, несмотря на старость и порченую кровь. Гриша это чувствовал. Каждый удар, каждый вздох…

— Тише, тише…

Он чувствовал, нет — видел её сердце. Замедляя своё дыхание, Гриша заставлял маленький измученный орган пульсировать все слабее, медленнее и тише. Наконец, дрогнув в последний раз, кошачье сердце остановилось.

— Гриша! Я… — Влад смотрел на напарника с мёртвой кошкой на руках. — Ебать, ну ты и крыса… Решил все в одно лицо провернуть? Я тебе этого, сука, не забуду…

Но Гриша не слышал. Все его мысли занимала боль несчастного животного, вредоносным ядом перетекшая в его кисти и пальцы. Он до сих пор ощущал её как свою.

Очередной день практики остался позади. В подсобке шумно храпел ветврач. Гриша решил его не будить.

Выключив свет в кабинете, заперев на ключ все двери, парень шаркающей походкой зашагал домой. Выдался тяжёлый день, очень хотелось отдохнуть по-человечески, пальцы и запястья ныли, точно он подержал руки в кастрюле с кипятком. Григорий надеялся, что хотя бы сегодня мама с отчимом не устроят сцену.

Возвращаться домой не хотелось совершенно, решение пойти длинным путём пришло как-то само собой.

Люди неторопливо шагали вдоль улицы Штефана чел Маре, ярко горели витрины магазинов. Гриша заглядывал в окна домов, видел сквозь занавески уютную, нормальную жизнь и представлял, что когда-нибудь и ему улыбнётся счастье.

«Вот только бы выучиться, денег поднять и свалить в Бухарест! Молдавия — дыра, а не страна!»

Поворот, арочный проход в сиреневый от сумерек двор. Гриша достал сигарету и нервно зашарил по карманам в поисках спичек.

— Физкульт-привет…

Влад! Гриша даже не успел обернуться. Тяжёлый удар, должно быть ногой, прилетел в спину. Тощий и нелепый студент ветучилища упал в грязь.

— Говно ты ебаное, Кожокару! — обиженно сказал одногруппник. — Вроде как вместе практику проходим, а ты препараты крысишь.

Гриша перевернулся на спину и тут же пожалел об этом: огромная нога приземлилась ему на живот. В свете фонарей, щербато оскалившись, на него смотрела незнакомая, глуповатая, но злобная морда.

«Да уж, умеет мой напарничек выбирать друзей!»

То был воистину огромный пацан — высокий и крепко сбитый; спортивный костюм сидел на нём почти в обтяжку.

— Не по понятиям! — басил щербатый «бычок», метя безразмерным остроносым ботинком в самые мягкие Гришины части. — Крыса, ёпт!

Наверное, первый десяток ударов был по-настоящему болезненным. Потом пришло какое-то отупение и отрешённость, лишь невыносимо ныли пальцы, как будто их обварили. Гриша просто катался по полу, уже и не понимая, что происходит. В какой-то момент в поле зрения попала нога, в сплошном месиве было не разобрать — чья именно. Будто бы сквозь рентген Гриша видел, что у колена слабый мениск — похоже на футбольную травму. Рука, наполненная почти невыносимой, неестественной болью, сама вытянулась и едва коснулась чужого колена: крик, оглушительный крик! Это был Влад. Он упал рядом с Гришей и схватился за ногу.

Здоровенный приятель одногруппника хищно оскалился, достав из кармана складной нож.

— Чё ты, падла? А? Чё ты? — рычал «бычок»

— Кирилл, харэ, припугнуть же хотели, — нервно крикнул Влад, поднимаясь с земли. — Остынь, ты его убьешь на хер!

И Кирилл остановился, но не из-за просьбы друга: из темноты на него смотрела лохматая чёрная псина. Слева от неё из другого угла двора медленно кралась вторая, а рядом с ней третья, четвёртая… Целая стая. Здоровенные! Каждая в холке выше девятилетнего ребёнка. Таких огромных собак Кирилл и Влад не видели даже по телевизору.

Зверюги забрехали, громко, угрожающе; лай метался по двору-колодцу, будто псы были повсюду . Казалось, от этого угрожающего звука стёкла в ближайших домах пойдут трещинами и осыплются осколками на грязный асфальт.

— Валим, валим, блядь! В подъезд!

Приоткрыв заплывшие глаза, Гриша видел, как улепётывает его одногруппник вместе со своим мясистым другом; видел, как чёрные псы, бросившись за ними, растворяются в густом мраке молдавской ночи.

— Встать сам сможешь? — послышался голос из-за спины.

— Че… Чего?

Перед Гришей стояла невысокая рыжеволосая девушка, бронзовая от загара. Потрёпанные джинсовые шорты, рубашка не по размеру, огромные золотые серьги и выразительные миндалевидные глаза выдавали в ней цыганскую кровь. Гриша заметил, что среди непослушных рыжих прядей незнакомки отливает серебром один-единственный седой вихор.

Недовольно цокнув, девушка подошла ближе и подала руку. Рывком помогла Грише встать. Всё тело тут же прострелило жгучей болью; в правом боку заныла ушибленная печень.

— Береги себя, Тёмная кровь. — Девушка достала из кармана платок и вытерла юшку с лица Гриши. — Возьми. А мне пора, отец будет волноваться.

Рыжая попятилась назад в темноту и вскоре исчезла, а спустя секунду из неосвещённого угла под фонарь выбежала серебристого цвета лиса. Выбежала и тут же скрылась в густых зарослях кустарника.

Гриша сел на скамейку и подумал, что лучше бы этого вечера не было, и этих собак, и грёбаного придурка Влада с его безмозглым дружком. Хотелось прилечь и больше не вставать. Но нужно было идти домой.

Подъём на пятый этаж старой хрущёвки казался вечностью. Сейчас каждая ступенька стала врагом! Шаг-вздох-боль, шаг-вздох-боль: так Гриша добрёл до своей двери. Он зашарил правой рукой по карманам, в рёбрах тут же неприятно стрельнуло, закружилась голова.

Чуть не споткнувшись о разбросанные как попало тапочки отчима, Гриша зашёл в квартиру.

В небольшой кухоньке над плитой колдовала мать, пахло тушёной капустой. Стараясь не шуметь, Гриша попытался прошмыгнуть в ванную, но мать его заметила.

— А ну-ка, глянь на меня! Батюшки… — Мама всплеснулся руками. — Кто это тебя так?

— Мам, да нормально всё. С лестницы упал.

— Знаю я эти ваши лестницы. Погоди-погоди, сядь на табуреточку. Сейчас йод с ваткой принесу.

Мать, бормоча что-то себе под нос, пошла в соседнюю комнату. Она приоткрыла дверь и Гриша, привыкший ко всякому, ахнул: приподняв подол платья, упираясь висячим пузом в упругую задницу, отчим трахал какую-то девицу. На вид ей было не больше тридцати; она охала и стонала, призывая отчима ускориться. Мать прошла мимо, будто бы её муж со своей подружкой были невидимками. Она деловито покопалась в секретере, нашла йод и двинулась обратно.

— Да что это такое, я тебя спрашиваю? — Отчим прервал своё занятие. — Даже поебаться в собственной квартире не могу спокойно! Что ты сюда лезешь? Я же просил не заходить!

— Гришу побили… — холодным голосом ответила мать.

— Гриша? Опять твой ебучий нагулёныш портит нам жизнь! Опять! В который раз?!

Мать ничего не ответила. Подружка отчима, отыскав трусы и натянув платье на грудь, прошмыгнула мимо родителей, вышла в прихожую и, окинув на прощание Гришу взглядом бирюзовых глаз, скрылась за дверью.

«Боже, как они дошли до такой жизни? Почему? Почему у меня не может быть нормальных родителей? За что мне всё это каждый день? Ответь, Господи!»

Раздался звонкий шлепок. Гриша не успел сообразить, что произошло. Когда он обернулся, мать уже падала как подкошенная, а отчим замахивался для нового удара.

— Не трогай её, мразь! — прокричал Гриша почти фальцетом. Голос дрогнул и дал петуха.

Превозмогая боль, мальчишка поднялся с табуретки и похромал в сторону спальни. Он сжимал зубы при каждом шаге.

— Убери руки!

Отчим злобно зыркнул на пасынка и вновь занёс руку для удара; мать вяло пыталась защищаться, по её лицу в обе ноздри бежала кровь.

Гриша прекрасно понимал, что у него и раньше-то не хватило бы сил одолеть отчима. Что же делать сейчас, когда каждый шаг приносит боль?

Отчим ударил снова, мать рухнула на софу.

Гриша зарычал. Собрав с духом, он кинулся на отчима; его костлявый кулак прилетел точно в промежность толстяка, но удар получился смазанным.

Отчим, огромный пузатый мужик, только ойкнул и немедленно контратаковал. Хватило двух оплеух, чтобы свалить тощего парнишку. Толстяк прижал пасынка коленом, давя на грудину чуточку сильнее, чем следовало бы.

— Вот так, щенок! Вот так…

Гриша пытался сопротивляться, но всё без толку. Толстые пальцы отчима сомкнулись на тощей шее, стало нечем дышать.

Из последних сил цепляясь за угасающее сознание, парень услышал целый хор стенающих голосов. Все они о чём-то просили, умоляли; этот скорбный хор почему-то придавал сил!

Невпопад вспомнилась кошка в ветклинике, в груди разрослось то же непонятное чувство; Гриша увидел отчима словно бы через рентген. Под пеленой плоти, ставшей прозрачной, он разглядел скверну: желудок. Отчим страдал язвой.

Сам не зная зачем, Гриша ткнул ладонью в круглый живот, и его пальцы прошли сквозь внушительный слой жира, сквозь мышечную стенку прямиком к желудку.

Отчим взревел от боли, ослабив хватку. Он крикнул ещё раз или два, а потом стал заваливаться набок.

— Что ты делаешь, шакалёныш?! Что ты делаешь?..

Толстяк с ужасом смотрел, как добрая половина предплечья пасынка исчезла в его животе.

Сзади прилетела оплеуха, но уже не такая сильная. Гриша поднял голову и увидел окровавленное лицо матери.

— Пусти! Угомонись же, убьёшь!

Гриша послушался и выдернул руку — на той не осталось даже капли крови. Хрипя, отчим приподнялся на локтях.

— Вызови скорую. — Он сплюнул бурую слюну, сверля пасынка злобным взглядом. Мать энергично закивала и бросилась к тумбочке — набирать номер. — А я тебе говорил, что ничего хорошего из него не выйдет! Посмотри на него… Он же дьявол, сатана во плоти! Лучше бы ты, дура, сделала аборт, как делают все нормальные бабы, когда их берут силой! Что могло из него вырасти, если папаша — насильник?

Мать причитала и соглашалась. В телефоне ей наконец-то ответили, она сбивчиво диктовала адрес.

Глядя на двух омерзительных людей, которых все эти годы называл родителями, Гриша скрипел зубами до боли, до трещин в эмали. Гадкое чувство расплывалось по сердцу, подтачивало его, как струя мочи точит наст.

«Какие же они чужие… Даже в пьянчужке-ветвраче больше души, чем в этой парочке. Зачем я всё ещё здесь? Зачем мы друг другу? Пошло оно всё! Я ухожу».

В венах всё ещё бурлил адреналин, притупляя боль. Гриша захромал к выходу.

В прихожей до сих пор приторно пахло духами этой бесстыжей подружки отчима — и как она только позарилась на этого расплывшегося алкаша? Глянув напоследок, как мать носится вокруг ворчащего толстяка, Гриша плюнул на паркет и скрылся за дверью.

«Ноги моей здесь больше не будет!»

Продолжение следует...