Мшец

Сап, крипачище. Что ты знаешь об архангельской тайге? Готов спорить, первым в голову приходят болота, клюква и Ломоносов с рыбным обозом. А я тебе расскажу пару охуительных историй, которые вспомнил на днях, разгребая старые бумаги (у меня довольно ёбнутая привычка хранить всё, от писем до налоговых квитанций, что-то вроде архива без цели). Благо, сейчас на дежурстве дел практически нету, и я могу их оформить относительно удобочитаемо.
Перечитывал старые письма от тётки из деревни в Архангельской области, куда я ездил малым пиздюком и постарше. Собственно говоря, последний раз я там был года три назад. Ездил помогать тётке с переездом, да не случилось, поэтому пришлось хуи пинать, заниматься мелким хозяйством, починкой разной деревенской техники (хули, элехтрих на деревню приехал!) и выпивать с местными. Мужики, правда, на деревне остались те, которых на том свете с фонарём ищут, но, взамен на вкусный домашний самогон они получили благодарного слушателя восхитительных деревенских историй. Особенно выделялся дед Лучок, он же Николай Лукич, который, несмотря на основательно запенсионный возраст и привычку побаловаться спиртиком, сохранял живость ума и вполне себе здравую память. Если пересилить первое впечатление, конечно, потому что внешне он был похож на состарившегося мента из фильма «Груз 200». Колоритный дедуган, короче. Дед Лучок родился в настолько глухой архангельской перди, что там даже не было электричества, сельсовета и церкви. Как обычно для той местности, все эти «блага» цивилизации были в деревнях поближе к центру сельского поселения, самой крупной деревне округи. Деревни же там и до сих пор располагаются вдоль местных рек, коих в области натурально сотни. Если деревни заглублялись от реки в лес, то они неизменно мельчали, дороги к ним были всё хуже, народ в них всё темнее и неприветливее. Лучок родился в одной из таких лесных деревень, Нижней Войданьге. Ты не найдёшь, кстати, эту деревню, как и сотни подобных ей, в документах. Всякие учётчики-переписчики ебанели от обилия местных топонимов и от того, что деревень с одинаковыми названиями могло быть пять-семь в радиусе сотни вёрст, поэтому населённые пункты заносились скопом под новым именем, например, Филимоновское сельское поселение. А местные чётко делили внутри поселения свои деревни под их старыми названиями, от чего всякие представители власти ебанели повторно. Дед Лучок охотно рассказывал про свою малую родину. Нижняя Войданьга — деревня старая, и стояла всегда у речушки, но с годами речушка измелела и заболотилась. Остались заготовки леса, промыслы ягод и грибов да добыча торфа. Пару раз в год приезжали подводы, привозили новости, скупали добытое, продавали соль, спички и прочие бытовые необходимости. Ничего экстраординарного. А вот на мой вопрос про Верхнюю Войданьгу, ведь, рассуждая логически, должна быть и такая, Лучок и рассказал мне историю, которую я и хочу тут пересказать.
Верхнюю Войданьгу ещё при царском режиме сжил мшец. Местный бобыль-дурак пошёл в болота за мхом, чтобы мшить избу на зиму, а принёс дурной мшец. По рассказам Лучка, это как обычный болотный мох, только синюшный и пахнет сеном с покоса. Если его находили понемногу, то собирали, сушили и торговали им с ненцами и комяками, а ежели набредали на поляну дурного мшеца, то обмечали её за полста шагов и ближе не подходили. Широко он не расползался, и на болотах запросто ориентировались ещё по прапрадедовским меткам. А то с таких полян не выйдешь. Насколько я понял из историй Лучка, стоило зверю, скотине или незнающему человеку зайти на мшец, как он выпускал споры или газ, который вызывал паралич. А тут бобыль дурным мшецом замшил избу на зиму. А следующим летом выяснилось, что если и распознали деревенские мшец, то не успели эту избу спалить. Или уже не смогли. Или, что мне теперь кажется более вероятным, не захотели. Пришлось за них нижневойданьгским, которым обозники о беде рассказали, поработать. Потому как нашли они на месте соседней деревни только поросшие мшецом срубы и тяжёлый густой запах сенокоса, хотя трава только встала.
Погоревали мужики, да и сожгли там всё, до куда и до чего добрались, обложив бывшую деревню в полторы дюжины дворов валежником и окопав по кругу бороздой. Остались развалины в кольце пепелища да название. Власти никогда особо не интересовались делами местных, а что до самих местных, так там это было воспринято как суровая реальность, что уж. Дорогу в Верхнюю Войданьгу перекопали, в ту сторону старались не ходить, скот с той стороны не пасти. Так бы и шли дела у Нижней Войданьги по-старому, если бы не один случай, уже из нашего, более знакомого и привычного двадцатого века, свидетелем которого был сам Лучок.
В первые послевоенные годы привезли обозники по лету трёх геологов. Ну или не геологов, но тех, кто занимается исследованием местности на предмет промышленной разработки торфяников. Назову их геологами. Деревенские их приняли, поселили у Луки, бати Лучка. Суть да дело, пошли геологи на следующий день на болота. От проводника отказались, побаивались, видимо. Их понять можно, местный народ, как рассказывали, излишним гостеприимством не отличался. Было им только сказано, чтобы не совались в сторону Верхней Войданьги, если вернуться хотят. Как могли, объяснили, что с той деревней случилось. Потом, правда, выяснилось, что напрасно — геологи смекнули, что от них, а стало быть, и от советской власти, там спрятать что-то хотят. Собрали они мешки и инструмент и двинули как раз по направлению к пепелищу. Местные отговаривать не стали.
На третий день одного из геологов нашли на окраине деревни. Искали свинью, подрывшую ограду и сбежавшую на опушку, а нашли его. Изодранный ветками, покрытый сизым мехом того самого дурного мшеца и ослепший, он наощупь двое суток выползал через болота. Кликнули мужиков, с ними увязался и Лучок, тогда ещё десятилетний пацан. И вот почти через семдесят лет он рассказывал, как его отец Лука стирал с искалеченного геолога мшец кстати прихваченным из деревни керосином, как бабам велели протопить баню и выгрести угли, чтобы уложить беднягу там. Сами же мужики, снарядившись керосином, кольями и верёвками, пошли выручать оставшихся двух исследователей.
Добрались до пепелища, тогда уже заросшего, за полдня хода. Запах сенокоса почувствовали первым, потом уже увидели серо-синий ковёр в кольце высохшей не по сезону травы. Ни деревьев, ни кустов. Лучок живо описал поляну мшеца, гнетуще спокойную и ровную, за исключением двух замшелых то ли кочек, то ли как будто дерево пополам сломалось. Кочка или пень, который повыше, был на вид в полсажени и еле заметно покачивался. Его-то и вытащили с поляны верёвкой. Не ошиблись, это был один из геологов. Они нашли, в общем, что от них пытались скрыть.
Геолог был ещё жив, сипло хрипел сквозь корку мха, плотно покрывавшую всё его тело даже под одеждой. Его оттащили от поляны мшеца, попытались очистить лицо. Мелкие корешки мшеца пришлось вырывать прямо из размякшей бледной кожи. Когда убрали слой мха со рта, хрип стал немного разборчивее. Геолог пытался сказать что-то. Дед Лучок смог только разобрать слова «бог в болоте», «свет божий там», «к богу-то пустите». Потом геолог внезапно попытался встать, упал ничком, попытался ползти, но затих ещё до того, как мужики вышли из ступора. Его потом сожгли на валежинах, которыми, как и пару веков назад, обложили серый пятак поляны.
Уцелевший геолог выжил. Глаза он потерял, да и ногу одну Лука собственноручно отнял ему пилой, так как мох попал в сапог и сильно объел там мясо. За геологами через месяц приехал вездеход. Приехавшим объяснили, что произошло, проводили на место беды. А ещё через месяц приехали солдаты на грузовиках. Солдаты остались, а грузовики увезли всё немногочисленное население Нижней Войданьги сперва в Плесцы, где теперь находится космодром и город Плесецк, потом расселили по югу области, велев не распространяться. Так и попал Лучок с отцом в деревню к тётке, устроился сперва в семилетку, потом в леспромхоз, потом на пенсию, гнать самогон и рассказывать охуительные истории.
Такая хуйня, анон. Может, дед и напиздел, но история сама по себе вышла неплохая. Вспомню что ещё, напишу.