Мой плот

Я приехал в бабушкин дом ближе к концу августа, добирался поездом, автобусом и остаток пути — на попутках. Довелось даже проехаться на тракторе. Сельский люд оказался достаточно дружелюбен. Последние километры шагал, сшибая насквозь промокшими кроссовками росу с высокой травы. Доставали тяжелый рюкзак и ноющая поясница. Ходок из меня не очень. До сих пор я вообще не ходил в походы.
Просека вела к лежащему где-то впереди крохотному поселку с нейтральным среднерусским именем. Поречье, Заречье? Как-то так, точно уже не помню. Немного странно, потому что как раз рек в округе я на карте не видел — только кляксу большого озера неправильной формы. Приезжавшие на озеро туристы и рыбаки не забирались так далеко, что позитивно сказывалось на количестве мусора. Последняя раздавленная пивная банка попалась мне на глаза еще вчера. Случайный и пыльный призрак оставленной позади цивилизации. Тогда же я обратил внимание, что еловые леса кажутся значительно темнее лиственных. На рассвете непроницаемые тени сгущались в зарослях буквально в пяти шагах от кромки леса. На прямую как луч просеку не выходила ни одна тропа.
Вокруг стояла благословенная тишина. Именно за этим я и забрался в такую глушь. Когда бросаешь рюкзак и задерживаешь тяжелое дыхание, тишина смыкается вокруг как купол, образованный деревьями и безмолвным светлеющим небом. Немного зловеще. Сначала необычно для городского жителя, затем все же привыкаешь. В лесу сломается ветка, пропищит какая-то птица. Понимаешь: ты не оглох, просто ты здесь на километры во все стороны один. И несложно представить, что ты вообще один, один на всей земле. Напялив убивавший меня рюкзак, я побрел вперед, стараясь держаться линии телеграфных столбов, уходящих в редеющий утренний туман.
∗ ∗ ∗
Дом оказался на месте. Я немного опасался, что он мог сгореть за три года, прошедших с похорон бабушки. Никто не приглядывал за ним, да некого было и попросить. В отдалении над деревьями я видел еще несколько поросших мхом шиферных крыш, но круглый год здесь не жил никто. Может, пара семей приезжала на месяц в отгорающий уже сезон. Если так, следов после себя они не оставили. Идущий вдоль берега проселок зарос травой.
Ключа у меня не было, но он быстро нашелся под одной из ступенек крыльца. Пощелкав тумблерами, я убедился в наличии электричества. Большая удача, не зря тащил с собой старенький ноутбук. Газовый баллон в кухне-пристройке оказался полон примерно наполовину, а вот дрова под навесом, как и сам дом, основательно отсырели, превратившись в труху. Поленницу облюбовали мокрицы и длинноногие пауки. Сказывалась близость озера: дальний конец участка полого опускался прямо в заросли камышей, среди которых затерялся маленький покосившийся причал. С дровами я ничего поделать не мог, а вот сам дом предстояло основательно проветрить и протопить.
Я начал располагаться в своем новом доме.
∗ ∗ ∗
Несколько недель я живу на этом отшибе. Быть может, месяц. Следить за ходом времени нет никакого желания, но ночи становятся холоднее, а листья деревьев начали желтеть. Вчера утром заметил на траве иней. Днем работаю по дому, читаю или пересматриваю старые фильмы. Вечера провожу на причале, притворяясь, будто ловлю рыбу найденной на чердаке удочкой. Слушая плеск холодной воды. По ночам, лежа на вечно слегка влажной перине, прислушиваюсь к ветру и шуму близкого леса. Здесь не очень богатый звуковой фон. Как я уже говорил, здесь очень тихо.
Первое время я ходил на разведку: проверил остальные дома (пусты или вовсе заколочены), деревянную церквушку (вот-вот обрушится, возможно, этой зимой). Карта, должно быть, осталась в одной из машин, которая подбрасывала меня еще на трассе, но я смутно помню, что километрах в десяти по берегу должна быть какая-то деревня. Добраться до нее по проселку не получилось: он почему-то свернул от воды в лес, а там довольно быстро сошел на нет, и я остался стоять на топком чавкающем при ходьбе мху посреди молодого ельника. Раза два направлялся по берегу пешком, но выбивался из сил, форсируя непролазные заросли и настоящие горы валежника, еще до того, как видел или слышал хоть какие-то признаки присутствия людей. В одном из сараев обнаружился ржавый велосипед, и я все обещал себе починить его, но руки так и не дошли. Днище единственной найденной лодки прогнило настолько, что пробивалось тычком ноги. С тем же успехом я могу находиться на необитаемой планете, и, в целом, меня это устраивает.
В моем доме нашелся запас крупы и макарон, даже консервы с каким-то мясом. Этикеток давно нет, но вполне съедобно, а я не очень привередлив. Выкинув совершенно отсыревшее и испорченное, я пополнил привезенные с собой запасы. А еще, не слишком-то терзаясь угрызениями совести, совершил набег на дома соседей. Не знаю, сколько времени мне предстоит находиться здесь. На всякий случай я наколол большую поленицу дров, ворочая тяжеленным ржавым колуном. Лучше и жарче всего горит молодая сосна, а на растопку есть кипы старых газет с чердака. Да, мне нравится здесь, и я практически не вспоминаю о своей "городской" жизни, надуманность старых проблем очевидна с моего берега, окруженного полукружьем древнего леса, отгородившего меня от мира еще надежнее ледяных вод озера. Вместе с безмолвием и покоем, с ежевечерними туманами, укрывающими едва видимый противоположный берег, на меня опустилась странная апатия. Вся атмосфера этого места и сам его воздух погружают меня в бездумный тихий катарсис. Глубокий и темный, как омут под досками полюбившегося мне причала.
∗ ∗ ∗
Около недели назад отключилось электричество, так что я и не думал, что буду продолжать вести свои заметки, в которых, к тому же, нет никакого особенного смысла. Но в моем краю добровольного отшельничества кое-что изменилось.
Три дня назад, когда сумерки уже превратили лес за моей спиной в непроницаемый взглядом черный бастион, я, по сложившейся привычке, сидел на краю причала, выдающегося из полосы камышей. Каждый вечер над поверхностью воды, напоминающей жидкий металл, собирается туман, будто поднимаясь прямо из нее, становясь все гуще по мере восхода луны. Он образует вторую стену, и я оказываюсь отрезанным со всех сторон, как бы в центре кольца. Или на дне колодца. В такие моменты накатывает спокойная уверенность, что никакого мира за пределами этого кольца вовсе не существует, а есть только лишь мое личное пространство, остров абсолютного уединения, поровну поделенный между землей и водой. Созданный специально для меня Лимб.
Три дня назад я впервые увидел в тумане мерцающий красный огонек.
Был ли он далеко или близко? В воде, или на том берегу? Невозможно сказать. Да и берег ли напротив меня — это запросто может быть остров. Очертания озера, виденные на карте, уже стерлись из памяти, но если бы там было какое-то жилье, я видел бы огни каждую ночь. Насколько можно судить, источник света располагался не слишком высоко от земли, так что я подумал о свечении болотного газа. Слышал где-то, что такое бывает, и по сельским поверьям это души захороненных в лесу детей стремятся завлечь путников в болото. Однако огонек загорелся и на следующую ночь. И на следующую. Неподвижный, бесшумно мерцающий красный глаз, всегда в одном и том же месте. Пристально всматриваясь в него, я неизбежно зарабатывал давление в висках, переходящее в мигрень.
Очень странное явление. Я хотел бы исследовать его, но мне не на чем к нему подобраться, в моем распоряжении нет никакого плавсредства. К тому же днем огонек невидим, а у меня нет при себе компаса, чтобы засечь направление. Я же говорил, путешественник из меня никакой. И это значит, что плыть к свету пришлось бы ночью через туман. Что ж, продолжу наблюдать. Не так чтобы у меня здесь было много занятий.
Что-то я разогнался. Нужно беречь заряд аккумулятора.
∗ ∗ ∗
Прошло семь дней. Огонек на месте. Черт, он просто сводит меня с ума, день за днем. Бесформенные темные тени поднимаются из глубин разума и застилают зрение, если смотрю на него слишком долго. Остальное окружающее пространство начинает раскачиваясь плавать вокруг рубиновой точки, провоцируя тошноту. Но не смотреть не выходит, взгляд возвращается к ней снова и снова. Далекий, но яркий свет, и едва подсвеченный им туман как багровый ореол.
∗ ∗ ∗
Решено. Я построю плот. Я попросту должен выяснить, что это такое. Может, просто принесло течением буек со встроенным аккумулятором — такие бывают? Не важно, меня устроит любой ответ. Туман, конечно, скрадывает расстояния, но, думаю, источник света находится недалеко. Вкопаю на берегу три высоких столба и буду вычислять направление по ним, на глаз. Всего-то требуются столбы в углах равнобедренного треугольника, чье основание перпендикулярно нужному направлению, чтобы взять огонек "на мушку".
∗ ∗ ∗
Ну что же, надо признать: я не умею строить плоты. Уверен, гугл помог бы с инструкциями, но — разумеется — здесь не ловит сотовая сеть.
Первый мой плот перевернулся вместе со мной. По счастью, у самого берега. Вода действительно так холодна, что, случись это среди озера, я мог бы утонуть. Мышцы ног свело судорогой мгновенно. Второй плот был больше и оказался чуть более удачной конструкцией. Я отплыл не более чем на десяток метров от берега: взмахи тяжелым самодельным веслом преимущественно крутили плот вокруг оси. Кто бы мог подумать, что настанет день, когда я буду жалеть об отсутствии вокруг куч мусора. Мне бы очень пригодились пластиковые бутылки.
Ладно, кажется, я понял основные принципы. Инструменты есть и гвоздей хватает. Мне предстоит тяжелая работа.
∗ ∗ ∗
Огонек словно издевается надо мной. Он стал моим идефиксом. Что-то вынуждает меня стремиться к нему, как мотылька на свет. Выталкивает в его направлении из моего уютного обжитого мирка — участка берега с домом, колодцем и парой сараев. Я забросил начатый было ремонт протекающей крыши и не хожу за дровами. Дело уже даже не в любопытстве. Мне нужно плыть к нему.
Плот еще не готов.
∗ ∗ ∗
Я думал, что ошибаюсь, но нет: каждый день туман над озером встает все выше, и все ближе подбирается ко мне, к берегу. На улице уже холодно, а по ночам — откровенный мороз. Ну, я всю жизнь прожил в городе и не знаю много о том, как положено себя вести туману. По крайней мере огонек не стал более тусклым.
∗ ∗ ∗
Я готов. Плот закончен. 12 бревен, нормальные весла и уключины под них. Устойчиво стоит на воде, мой вес выдерживает спокойно. Все руки покрыты волдырями от рукояток ржавой двуручной пилы, а уж как я спускал его на воду... Спина еще припомнит мне это. Но оно того стоило.
На берегу я вкопал три высокие палки, как и собирался. Сегодня уже темнеет. Еще раз сверю с положением огонька этот импровизированный компас. А завтра днем отправляюсь в свою великую экспедицию.
∗ ∗ ∗
Черт, черт, черт. Я не нашел нихрена! Я не сбился с курса, может, мой метод навигации слишком наивен? Уж извините, я никогда не состоял в кружке юных скаутов. По крайней мере мой плот показал себя хорошо.
Вернувшись, я пинал столбы, пока не повалил их. Не знаю, что тут творится, но я греб, пока мой берег не стал полоской на горизонте. Волдыри на ладонях лопнули, руки болят невыносимо — мышцы и спина тоже. Кажется, спину я все-таки повредил. Без толку, я едва приблизился к противоположному берегу, и да, это остров или полуостров, причем полностью заросший сухим шепчущим на ветру камышом и какими-то уродливыми, отвратными кривыми корягами. Похоже, суши там нет, только большая скользкая болотная кочка. Согласно курсу, я должен был его миновать, но за ним только вода и ничего кроме воды! Я смотрел и смотрел, пока голова не начала раскалываться вновь. Временами казалось, что вижу что-то — но то был обман зрения и остатки тумана над водой. Как проклятое озеро может быть таким большим? Отдал бы половину оставшихся у меня припасов за бинокль... Нужно чем-то забинтовать руки.
∗ ∗ ∗
Ладно. Не проблема. Тогда я просто поплыву ночью. Почти уверен, что потерял направление, оставшись на воде без толковых ориентиров. Сяду на свой крепкий плот, поплыву ночью, плевать на туман, все равно он уже подобрался вплотную к берегу. Разведу на участке большой костер, чтобы найти обратный путь. Если не сумею доплыть, брошу в точке разворота буек. Сделал его из веревки с грузилом и крашеной бутылки из-под воды, пара которых была у меня с собой. Все будет нормально. Я справлюсь.
Я доплыву.
***
Что ж, привет. Странно, страшно было читать написанное выше. Я крайне смутно помню те два месяца, которые провел у черта на куличках. Воспоминания, отчасти вернувшиеся во время терапии, похожи на затянувшийся сон. Я помню, как сидел на полу у печки с ноутбуком и нажимал на клавиши, да. И в то же время знаю, что это писал другой человек. Ха, да тот парень даже не курил.
Прежде чем я все объясню, хочу закончить историю, чтобы она не выглядела такой рваной. Закончу, как я ее помню. Как сон, в котором вплотную подошел ко границе, за которой бездна. Ноутбук мне вернули, когда выписали из стационара, но я не хочу больше к нему прикасаться, так что допишу этот текст с планшета.
Итак, я сказал, что справлюсь, что доплыву. И я доплыл.
∗ ∗ ∗
Я доплыл, и это было самое страшное путешествие в моей жизни. В чьей угодно жизни. Уже после двух взмахов весел туман закрыл меня с головой. Тяжелый влажный плащ, брошенный на спину. Передо мной сквозь молочный занавес полыхал, удаляясь, сложенный моими руками огромный костер. Позади — я то и дело оглядывался — бесстрастно мерцала красная точка, которой я стал одержим. Остальное тонуло в темноте. Вскоре я уже не мог различить концов весел, они плескали воду за бортом, оставаясь невидимыми.
Я греб, пока не выдохся, снял куртку, греб еще. Усилившийся ветер сушил пот, но не разгонял туман. Напротив, тот становился все гуще. В какой-то момент застилающая глаза дымка не дала мне увидеть собственных ног. Где-то далеко трепыхался крошечный язычок огня. Я испугался, что костер затухает — но нет, виной всему окружившая меня белесая мгла. Подняв голову, я больше не видел неба или даже луны. Виски сдавила ставшая привычной в последние дни боль. В мозгу предельно натянулась стальная нить, продетая сквозь кости черепа.
Я продолжал слепо грести. Красный свет не приблизился ни на метр, не стал ярче... Но в то же время я чувствовал, что каким-то образом — стал. Мигрень разрывала голову на части, без толку шарящие по сторонам глаза выкатились из орбит. Отчаянно вцепившись саднящими руками в весла, я не мог понять, двигаюсь ли вообще, или застыл на одном месте, завязнув в сгустившемся молочном мраке. В темноте раздался горестный детский плач. Неуместность этого звука превратила мой пот в ледяную испарину. Костра больше не было видно. Полностью дезориентированный, я помнил только, что должен продолжать плыть во что бы то ни стало. Слышал шепот камыша под ветром, но никакого камыша там не было. Шепот со всех сторон выговаривал чье-то имя, и имя, как я вдруг понял, было моим. Шепот обвинял в чем-то страшном. Нить в голове все натягивалась, звеня от напряжения. Справа появилась тень — торчащая из воды кривая коряга, больше похожая на чуть притопленный обгоревший скелет. Она быстро пропала из виду, и стало ясно, что я все же двигаюсь, и двигаюсь быстро. Облегчения это не принесло — на меня обрушилось знание, что я приближаюсь к чему-то ужасному, что жаждало прорваться наружу, и этот поджидающий меня посреди безликого нигде ужас символизирует красный свет, к которому я так стремился. Свет окрасил туман в багровый, я плыл теперь в облаках взвешенной в воздухе крови, и капли с тем самым привкусом оседали на лице и губах. К невыносимой головной боли добавилась тошнота. Я не хотел этого, отчаянно не хотел, часть рассудка бунтовала против происходящего, молила вернуться домой, на одинокий берег, в царившую там тишину, где затихнут шепчущие голоса, говорящие отвратительную правду. Но выбор был мне дан, и я каким-то образом понимал это, между встречей с кошмаром лицом к лицу и полным безумием. 
Плот легко зацепил что-то, плавающее в воде. Склонившись над черной поверхностью, я увидел, как мимо проплыла одетая в грязное платье кукла. Закрытые глаза распахнулись, неподвижный рот прошептал слова обвинения и проклятья, вплетающиеся в общий хор. Детский плач в ночи не утихал. Плот развернуло в воде, теперь немигающий глаз смотрел прямо на меня. Что-то еще задело борт и быстро скрылось позади, проплыв мимо — игрушечная детская коляска с беспомощно и трогательно задранными вверх колесиками. Я плыл в пылающем мареве среди миллионов покачивающихся на воде вещей — детских игрушек, косметики, фотоальбомов, книг. Правое весло задело оплавленный детский манежик. На левом повисла мокрой тряпкой до боли знакомая синяя женская ночнушка. Не в силах больше этого выносить, я отбросил весла, зажал ладонями уши, отсекая ставший громоподобным шепот, и что было сил закричал. В тот момент я хотел только одного — умереть. Умереть самому.
Плот ткнулся в невидимый берег и остановился. Натянутая в голове струна лопнула со звуком, который мне не забыть никогда. Мутными от слез глазами я наблюдал, как туман отступает, расходится в стороны, открывая один за другим огни: обычные, а не красные, множество огней стоящего на крутом берегу поселка, окна и фонари, подсвеченный биллборд, фары проехавшего по дороге над пляжем такси. Вернулись нормальные звуки, шепот стих. Над берегом стояла красно-белая мачта с антеннами и ретрансляторами сотовой связи. На ее вершине ровным светом горела красная лампа. В панике я обернулся и увидел в каком-то жалком километре свой дом и костер на берегу. Никаких признаков тумана.
Здесь память вернулась ко мне, ударив в череп, как в похоронный набат, и я свалился в воду, теряя сознание, временно возвращаясь в блаженное небытие.
∗ ∗ ∗
Ну вот. Готово. Я записал это. Было больно, но врач верно сказала, что мне теперь следует готовиться к долгой, долгой боли. Главное — безжалостно давить мысли о своей вине, гнать их от себя что есть мочи. Если бы это было так просто.
На том самом пляже меня вскоре и нашла компания загулявшей молодежи, помешав захлебнуться на двадцатисантиметровой глубине. Я пока не решил, стоит их благодарить за это, или же проклинать. 
Меня лечили от подхваченного воспаления легких и травмы спины, полученной во время постройки плота, но главная часть работы досталась специалистам по мозгам. Мой случай показался психиатру любопытным, хотя и нес в себе классические симптомы диссоциативной фуги. Побег от реальности, побег от себя. Амнезия как защитная реакция. Одна моя бабушка десять лет как покойница, вторая спокойно живет во Владимире. Я поехал куда-то наугад. Вломился в чужой дом. Жил там, бредил наяву, воображал себя кем-то другим, писал эти чертовы заметки. Жестокий выход из фуги в виде острого галлюцинаторного психоза я и пережил на том проклятом плоту.
Не знаю, что еще написать. Я очень скучаю по своей жене и дочке. Мне не стоило так гнать, не стоило брать их вообще с собой, не стоило позволять малышке отстегивать ремень. Перечитываю заметки, написанные тем, другим, из его маленького локального лимба, отделенного от мира, отделенного от памяти. Это был человек гораздо более счастливый, чем нынешний я. 
Врачам я улыбался. Принес коньяка и конфет, потому что вроде бы положено приносить коньяк и конфеты. Горячо всех благодарил. Они не виноваты, что не смогли меня переубедить. Виноват я один. На столике в прихожей лежит билет на поезд. 
Я пока ничего не решил. Возможно, я просто съезжу туда ненадолго. Очень хочется вновь услышать тишину, окунуться в забытье. Постараться хотя бы минуту не слышать испуганных Катиных криков, плача дочери и визга шин. Ну а если не выйдет, что ж, я помню, под маленьким покосившимся причалом был глубокий и спокойный омут