Наш дядя Гриша и его участие в войне

Каким образом узнала деревня о начале войны и как отреагировала

22 июня 1941 года, было воскресенье, колхозники «Украинского трудовика» торговали в Минусинске салом, шерстью, коровьйм маслом, валенками, овечьими, выделанными шкурами  и когда под вечер,  по рядам продавцов пронеслось «война с немцами», сразу же собрали нераспроданные товары  и,  погоняя лошадей, преодолев 50-километровое расстояние,  под утро  добрались до  родной деревни Куринка.  Новость, естественно,   всполошила   жителей небольшого сибирского  поселения, затерянного в степях Восточной Сибири.  Горевать никто особенно не горевал, столь  крепка  была вера в силу  Рабоче-Крестьянской  Красной Армии (РККА). Агитаторы, лекторы и инструкторы ВКП (б)  сумели внушить  труженикам села веру в то,  что   воевать придется «на чужой земле и малой кровью», «Красная Армия всех сильней», «наш бронепоезд стоит на запасном пути» и «броня крепка и танки наши быстры», «могучим ударом..». Больше гадали кого загребут в первую очередь,  кого-  во вторую и кого  не  заберут вообще. Первому пришла повестка старшему брату  Гриши Степе, и даже не повестка, он сам,  утром 23 июня, собрал в вещмешок, как  положено,  ложку, кружку, миску,  продуктов питания на трое суток (шмат сала, ломоть хлеба и десяток вареных яиц, большего при всем желании  бы и не нашлось) простился с родными, оставив жену Мотю на сносях и с трехлетней дочерью, потопал пешком, на ближайшую железнодорожную станцию, находящуюся за те же 50 километров.  Массово повестки военнообязанным в запасе  принесли в  конце июня.  Первую группу призывников отправляли всей деревней.

Июньское солнце – жарило не на шутку. Люди жались к северной стороне клуба, в тенечек. Проводы как проводы: подвыпившие мужики, пригорюнившиеся женщины и, пытающаяся придать вид праздника, гармоника. Некоторые попытались сладить неизвестно какими судьбами проникшую в Богом забытую, но не большевиками, деревеньку, модную разухабистую песню:

Три танкиста, три веселых друга,

Экипаж машины боевой.

Она особенно хорошо ложилась на голоса и басы распространенного в России немецкого музыкального инструмента. В обычные сборища так и тянуло подпеть, притопнуть, махнуть в такт рукой. На этот раз песня не получалась – народ не подхватывал. Гармонист не унимался, надеясь раззадорить народ, объединить. Голоса гармошки выводят плавно:

Взвейтесь соколы орлами,

Полно горе горевать,

То ли дело под шатрами,

В поле лагерем стоять.

Но и дореволюционная мелодия не захватывала душу. Редкие запевалы смущенно замолкали, словно понимая - не к месту. Тревога, как  обычно, перед любым  расставанием, печалила лица людей.   Бывалые войны, успокаивали:  «пока  обучат…,  пока доедете…, война и закончится…». Гармоника все ж не успокаивалась. Раздалось всем знакомые:

Как родная меня мать провожала.

Так и вся моя родня набежала…

Она как раз подходила к моменту и ее бы подхватили и гармонист бы заставил себя уважать, да подъехали повозки: три телеги, застеленные соломой для мягкости и один фургон, якобы под вещи новобранцев. Обычные телеги как нельзя лучше подходили для перевозки людей. Хочешь сиди свесив ноги и болтай с товарищами, а устал сидеть, спрыгни и шагай рядом, особенно в гору, помогая лошади, а если не в моготу, ложись на спину и разглядывай белые облака. Фургон предназначен вообще под перевозку сыпучих грузов – зерна, картофеля, подсолнечника, ранеток. С ним у куринцев плохие воспоминания. В этих деревянных ящиках, не так давно увозили раскулаченных, вместе с малолетними детьми, которые стояли, прощались и плакали. С фургона не выпрыгнешь, но и ехать в нем неудобно: стоять трудно, сидеть неудобно. На самом деле конюх, предусмотрительно наполнил ящики соломой, что бы, "перебравшие" новобранцы, не выпали по дороге, а солнце не нажгло бедолагам головы.

Григорий Шпартун проронил:

-теперяча колхозы распустят.

В его голосе слышалась надежда. Окружающие дружно отозвались:

-хорошо бы!

Повздыхали, помечтали, проводили подводы до первой горочки "Каменушка" и вернулись к прерванным работам. Однако, не успели отойти от первых проводов, успокоится, а в контору вызывают и раздают повестки более старшим возрастам. Первыми большую беду почувствовали женщины. Новую группу новобранцев, уже провожали бабьйм воем, горестными вскрикиваниями, обильными слезами, без песен и гармошки. За ними реквизировали единственные колхозные «полуторку» и колесник. О событиях на фронте в деревне ничего не знали. Ни электричества, ни радио не было, а газеты приходили с большим опозданием. Но им веры мало, особенно после того, как они принялись воспевать колхозную жизнь. Новости получали от проезжающих и с базара. Проезжающие и рассказали, что И. Сталин выступал по радио и порадовал сообщением о том, что «лучшие немецкие дивизии разбиты, скоро войне конец». Вроде бы облегчение, время успокоится. А уже несут новые повестки, запасникам 1880 годов рождения, довольно пожилым и изработанным. В их числе и Николаю Филипповичу –Гришиному отцу, участнику первой ампиариалистической. Он еще в молодости прибыл в Сибирь в числе первых переселенцев с Харьковской области Украины потому и сохранил украинский говор:

- война дело блятское, сынку. Чует мое сердце и тебя загребут. На войне главное выжить,- наставлял он Гришу. Деревня заметно опустела. О том, что Красная Армия всех сильней, почти никто не вспоминал. За женщинами тревога охватила правление колхоза. Забирают косарей и стогометчиков. Кому косить сено, метать зароды? Без сена и соломы зимой скотина передохнет. Не за горами уборка зерновых. И если к тому времени мужчин и технику не вернут, хлеб уйдет под снег!

Гришу колхозные заботы и жизнь мало интересовала. Он горел фронтом. Все его мысли были там, где «могучий удар», танки, где интересно. «Война хорошо! Там настоящая жизнь! Как бы попасть, да пострелять из винтовки», - мечтал он. Впрочем так же грезили и его одногодки по всей стране.

Ура! Гриша едет на войну

Николай Филиппович, как вводу глядел, в  середине  июля  почтальон принес и вручил повестку Грише.  Неожиданно, ведь ему исполнилось семнадцать лет и, по- существовавшим  законам,  парубку оставалось  гулять на  гражданке почти   год.  Не бесполезный факт - из всех советских мужчин, родившихся в 1923 году, примерно 80 процентов не пережили войну.  Гриша родился в  следующем 1924 году,  из которого  осталось счастливцев  не меньший процент.  Его охватила радость - «ура!  Батя в прошлую   войну  повидал Украину, Румынию и Австрию и я  то же подивлюсь на мир. Главное что бы война   быстро  не закончилась. Переколошматят наши немчуру и вернут его с полпути назад, домой. Вот будет обидно».   Повестками осчастливили почти всех его годков, здраво рассуждая, "пока обучаться, пока доедут, то да се, как раз исполнится 18 лет, накакого нарушения Закона нет" Им так же колхоз  выделил, телеги, фургоны и доставил в пункт сбора, города Минусинск. Вопреки переживаниям его,  как и  тысячи  таких как он, а может и  миллионы, долго на призывном пункте не томили,   быстро рассортировали по командам и на следующий  же день посадили в железнодорожный состав,  и почти, без остановок  повезли  на  запад, только колеса отстукивали «тук-тук». Пора  открыть секрет,   по какой причине парубков забрали раньше положенного срока, и почему его  торопливо  везут на фронт.  В первую  неделю-две  войны наша кадровая армия, рассыпалась   под хорошо рассчитанными  и концентрированными ударами вермахта и войск СС. Небывалое количество бойцов и младших командиров добровольно отказалась сражаться за  Сталинский общественный строй-  бросали  винтовки, танки, пулеметы, орудия; уходили в леса; прятались в болотах;  сдавались в плен, а некоторые, предлагая немцам свою помощь, становились предателями. И у них были на это основания. В 1928 году  Иосиф  Джугашвили  стал резко сворачивать НЭП и конфисковать собственность торговцев, предпринимателей, банкиров, в том числе и  многочисленных ремесленников (бондарей, мельников, кузнецов, стекольщиков, плотников). Затем настала очередь справных хозяев (в транскрипции большевиков – кулаков и подкулачников),  у которых отбирали все имущество, а хозяев, вместе с детьми, высылали  из  обжитых места в неизвестность. Последовавшая индустриализация и отбор зерна привели к голодомору 1932-1933гг.  и гибели семи с половиной миллионов людей.  Параллельно проходились чистки  неугодных элементов  - инженеров, техников,  архитекторов, ученых.  Период Большого террора (1937г.), ознаменовался  арестами и расстрелами командного состава РККА и так же крестьян, ремесленников, рабочих. Таким образом, власть собственными руками создавала себе врагов. Все эти миллионы репрессированных  граждан СССР и их дети, оказались обиженными, обездоленными,  «враги народа» по Сталину, превратились  во врагов  режима Сталину. Сдаться  немцам в плен, бросить оружие, отказаться отдать свою жизнь за ненавистную власть в первые месяцы войны для них  не  считалось чем-то преступным. Тем более не так давно,  закончилась  Первая Мировая война. Некоторые побывали  в плену у  австрияков, немцев, ничего страшного с ними не произошло, вернулись  домой целехонькими.  Вермахт  еще  ни в какой стране  не продвигался с  угрожающе быстрой  скоростью и не  встречался с таким  огромным количеством  добровольно сдававшихся в плен, как в СССР.  По сути,  РККА потерпела катастрофу и  рассыпалась. По существу, ее не стало. В  почти безнадежной обстановке, Кремль ужесточил расправы: ввел заградотряды, отказался от признания  красноармейцев   военнопленными,  поощрил репрессии против семей,  пропавших без  вестей  бойцов  и принялся  гнать на фронт необученных,  не подготовленных и почти безоружных вчерашних рабочих и крестьян – молодых и старых, здоровых и больных, годных к службе и не годных. Новое «пушечное мясо»  в  спешке  доставляли   на фронт. Составы  из  Поволжья, Средней Азии,  Урала и Сибири  загружались людьми под завязку. Трагедия начала лета 1941 года усугублялась тем, что  наспех сколоченными подразделениями,  не затыкали дыры и свободные пространства перед наступающими войсками, не изматывали противника обороной,  не  зарывали их в землю (доты, дзоты, траншеи, окопы),  как  вынуждала обстановка.    Это было бы еще понятно и простительно.  Наши полководцы (И.Сталин, Г.Жуков, К. Ворошилов)  придумали контратаковать «зарвавшегося агрессора».  И  гнали вперед  прибывающие массы  в лобовые атаки,    как правило,  неподготовленные,   бесполезные, кровавые. Вот как описывал эти вылазки, непосредственный участник боевых действий Н. Никулин:

— Атаковать! — звонит Хозяин из Кремля.

— Атаковать! — телефонирует генерал из теплого кабинета.

— Атаковать! — приказывает полковник из прочной землянки.

И встает сотня Иванов, и бредет по глубокому снегу под перекрестные трассы немецких пулеметов. А немцы в теплых дзотах, сытые и пьяные, наглые, все предусмотрели, все рассчитали, все пристреляли и бьют, бьют, как в тире» (Н. Никулин. Воспоминания о войне). И это вторая  грандиозная  ошибка, высшей власти, за которую они то же, как и за репрессии,  не понесли  не только ответственности, но и осуждения. Это уже  давняя традиция Руси – простой тракторист сломает машину или рабочий опоздает на работу на десять минут,  их  наказывают, а высшее начальство, за самые чудовищные свои ошибки,  не несло и не несет ни каких наказаний и  даже порицаний.

В такую мясорубку  или подобную везли переполненный состав новобранцев, а они даже и не догадывались. Выяснят печальную  судьбу  их потомки уже в следующем 21  веке.  Деревенские (в основном ) хлопцы развлекали себя  как могли: играли в карты, кушали сало, устраивали розыгрыши,  хохотали.  Гриша  приходил в восторг от непрерывного движения  Он не задумался над простыми вопросами где начнут учить военному делу?  Когда выдадут оружие и научат стрелять? Как  не  задумывался  и о том, что на фронте  придется   убивать и что  по нему будут стрелять,  и даже возможно убьют.  17- летний сибирский деревенский паренек  торопился  как можно скорее   увидеть  далекие  страны,  иных  людей и их жизнь -  «это же  так интересно» и  испытывал настоящий восторг от того,  как ему повезло.  Напряженная веселость перед незнакомым миром, не покидали его всю дорогу от сборного пункта в Минусинске,  станции Абакан, где их  массу пацанов, посадили в теплушки и за ночь доставили в Ачинск, а там, скоро подцепили  к  другому  составу и, под равномерный стук колес, почти  без остановок повезли дальше. Дюже любопытный призывник мало времени проводил за картами, не  отводил глаз от окна, в котором  проносились, невиданные им раньше  сплошной лес, многоэтажные  дома, паровозы, составы, разнообразные грузы на платформах, взбудораженные толпы людей.  Как они теснятся в многоэтажных коморках? Ни своего двора, ни скотины? И расспросить не у кого. Все из деревень.

Евлампий

Хорошо еще, что в Ачинске посадили городских. С ними необходимо скорешиться, разузнать по больше о городской жизни. Гришино внимание привлек паренек, среднего роста с редким именем, Евлампий, такой разбитной, острый на слово, наглый. На одной станции он пристал, как банный лист, к симпатичной барышне соседнего состава и выпросил у нее яблоко. На другой - на рынке выклянчил в буфете пачку махорки. Евлампий, не стесняясь, с одними торговался, других задирал, третьих привечал, угощая семечками или табачком. Деревенский хлопец почувствовал в мастеровом родственную душу. За время пути они сдружились: «Как мне повезло, с такими орлами, любому врагу хребет переломаем», - размышлял в ночи он. Евлампий показал ему любопытный ножик- складник. Если нажать на кнопку, из ручки выскакивало большое лезвие. Он пояснил:

-Ачинск городишка бандитский. Без ножа нельзя.

Евлампий досконально отвечал на расспросы любознательного паренька и сошелся с новобранцами из соседних вагонов.   По ночам, какие то шустрики  шуровали по вагону и Евлампий распорядился дежурить по очереди, что бы  не  быть обобранным. На одной станции в вагон подали несколько винтовок -  все же  сообразила  чъя- то умная голова.  Нашлись знатоки, которые учили разбирать и собирать  оружие,  смазывать, заряжать, целится. Недавние крестьяне  сожалели, что патронов не подкинули и   пострелять на ходу не удается.   Гриша   брал в руки винтовку, прислушивался к рассказам   бывалых и   напряженность и  холодок    в груди росли. И в то же время приободрялся: « разве могли такие хлопцы, как Евлампий не бить фашиста? Они же поведут и нас за собой. И я пойду, не раздумывая».

Новосибирск - "город городов"

В вагоне поговаривали о том, что в Новосибирске задержат,  что бы учить ратному делу. А их всех потрясло своей громадностью   здание новосибирского вокзала,  изумил  фонтан, каменные многоэтажные здания, многолюдность и  озадачили многочисленные люди в форме с  винтовками. Новосибирск произвел впечатление не только на деревенских, но и на призывников из районов, городов и городков. И да же бывалые, такие как Евлампий, не скрывая растерянности, рассматривали фундаментальные здания. Кто-то даже восхищенно выразился «Новосибирск – город городов». В главном городе Сибири,  их высадили,  отвели в баню, подстригли  и  выдали солдатскую форму: пилотки, шинели, котомки.  И вот они уже, как будто настоящие  солдаты РККА,   одинаковые, серые, без знаков различия, только без оружия.  Чудо- богатыри! Все, ребята, жалели о том, что их не провели по улицам Новосибирска, не показали достопримечательности: асфальт, бетонные тротуары, большие универмаги, шикарные театры и кинотеатры, высотные дома, трамваи и так далее. Новосибирск покидали с сожалением. И в то же время, хотелось двигаться вперед, быстрее попасть на фронт. Поглядеть на войну собственными глазами, пострелять, совершить подвиг. А что такое подвиг? Не важно. Главное совершить. Напряженность и радостное возбуждение не покидало организм весь оставшийся  путь. Наш призывник,  не переставая глядеть в окно, торжествовал: «Как хорошо, что война. А так бы  жил в степи и ничего бы этого не видел. В  колхозе одно и то же. Весной сади картошку, сей пшеницу, осенью- рой картошку, хлеб убирай. Зимой,  молотьба. Из развлечений  - посиделки, лапта,  лазание по чужим огородам,  разыгрывание девок. А тут  разнообразие, жизнь бьёт ключом. Ну, когда бы я увидел настоящий город! Взглянешь на крышу, кепки с головы падает. Будет о чем домой написать».

Прибытие на фронт

Начальство так же волновалось и поторапливолось, что бы новобранцы, не остались без подвигов, спешно подогнало вагоны, и состав, через станции, полустанки, городишки, помчался в неведомую даль.  Катили долго.  И когда, колеса перестали выстукивать, поднадоевшее «тук-тук»,  всех  высадили, сразу же  построили  в колонну и повели   по  мало заметной колее,   вдоль редкого кустарника и бесчисленных  озер, больше похожих на лужи. Шли споро, радуясь возможности размять ноги,  с песней: «Броня крепка и танки наши быстры». Попадись враг на дороге – разнесли бы в пух и прах.   Через некоторое время впереди  показалась небольшая группа людей. Подошли – ближе. Оказались-  военные, которые их нетерпеливо поджидали. Все обратили внимание на  канаву, волнистой линией уходящей вдаль. Кое- где в канаве  просматривались редкие   силуэты бойцов,  лениво копавших землю и, с любопытством,  кидающих взгляды  на прибывших. Знающие подсказали- «роют окопчики-голубчики». Местность поросла редким кустарником, впереди полоса широкого поля, а за ним более плотный лес. На поле неясно проглядывались какие-то многочисленные серовато-зеленые кучки. У Гриши еще возникла шальная мысль: «отара овец на отдыхе. Правда, какая-то не наша, не сибирская. Не дружные. Наши сбиваются в кучу и дремлют, а эти развалились по разным кучкам: где по больше, где поменьше, а есть и по одной. Вот бы в котел…».

Передовая

На войне все делается быстро.  Пополнение, выстроили в линию, в середину четким шагов вышел  начальник  состава и   доложил другому начальнику о том, что  такая -то часть прибыла и ждет дальнейших указаний.   Тот  негромким  голосом  обратился к строю:

-бойцы- вы на передовой. Вас скоро  накормят, выдадут оружие. А пока осваивайтесь, отдыхайте.

Голос у  местного начальника  охрипший, но властный, даже угрожающий. С таким не пошутишь.  Парни  разбились на группы, некоторые подошли к свежевырытому  «голубчику», и со знанием дела осматривали.   Через некоторое время раздался гул мотора и вскоре подкатила легковушка. Из нее выпрыгнул, лихой парень с автоматом на груди, и открыл заднюю дверцу. А к  машине уже  со всех ног  устремились местные командиры. Бойцы  не сводили глаз с  внезапно возникшей суматохе среди офицеров.   Из кабины   показался   худощавый человек, весь  опоясанный ремнями, с биноклем на шее.  Он  расстегнул  ширинку галифе, облегченно помочился, затем подал каждому подошедшему руку.  О чем они беседовали солдаты не слышали. Поговорив, группа командиров двинулась  вдоль  «окопчика-голубчика», причем главный  иногда прикладывал к глазам бинокль, осматривая местность, остальные почтительно держались сзади.  Когда проходили недалеко от Гриши,  до слуха донесся знакомый хриплый голос:

- откуда, мать твою так,  таких дубин    присылают. Это что за бойцы!  Мать твою так, пере так. Как с ними воевать! Простой окоп вырыть не могут, хоть всех расстреливай…
Легковушечник  же, усмехался  и  даже не кивал головой.  А  когда  раскрыл  рот, местный сразу же замолчал:

- ето  называется  окопы! Как свинья рылом,-  раздался командирский рык, -  дерн  же отдельно, землю бросать в сторону врага, бруствер, дерном замаскировать, вас самих надо расстрелять…,  - сопровождающие его  люди   согласно кивали головами,… -а  это, это что за чудо? - указывал пальцем командир, …- окоп, позади дерева, а как стрелять? Х…. вояки!  Дерево ж загородит сектор обстрела.  Почему не подсказали  бойцам? Ну,  кретины,  ну, как воевать с малограмотными офицерами?- голос его  звучал уже вымученно и даже жалобно.

Главный командир и окружающая его толпа  командиров поменьше рангом,  прошествовали мимо и скрылись за  бугром, ругань и маты стихли.   Легковушка  покатила следом.  В голове возникло сравнение -«как у нас в колхозе. Ругань,  матерщина, угрозы.  Даже хуже чем в колхозе, там хоть не  грозятся расстрелом. Так дело не пойдет».  И впервые,   на передовой,  Гришу  покинуло бодрое настроение.  Евлампий же подмигнул:

- не горюй. Весь народ из одних ворот.

Пришлось высказать недоумение:

- командиры, а грызутся, как собаки, а какое у них звание, какие чины, не понять.

Евлампий вздохнул:

-а какая разница. Матерятся и ругаются все люди одинаково. Даже комбриги и комкоры. Начальник и есть начальник.  Потом разузнаем, как их отличать. Чует мое сердце, дело наше табак,- он достал из кармана ножик- складник и протянул его Грише, - бери, тебе пригодится. А я себе добуду, не переживай.

Таким образом, Гриша,  раньше  положенных лет, оказался не просто на фронте, а на передовой. И не за границей, а в  родной болотистой местности, заросшей редким кустарником.   К тому же необученный и невооруженный. И первое, что он услышал от отцов - командиров – брань и   сквернословие.

Не успели сибиряки  осмотреться, как следует, обжиться  и задать вопросы местным солдатам, как   подъехала подвода, с нее соскочили  три бойца: один отсчитывал раз, два, три; второй, каждому  третьему  совал в руки   винтовку, третий – бумажную коробку с патронами. Бойцы работали синхронно и сноровисто. Сразу видно, что наторели.  Винтовок на телеге много, но  желающих взять в руки оружие гораздо больше. Гриши, как и большинству,  ружьйшка не досталась. Он быстро смикитил «и хорошо, легче шагать». Пока получали оружие, разнесся  аппетитный  запах съестного. Подъехала  другая  подвода, командир скомандовал «вольно! Для приема пищи, направо».  Солдаты порядком проголодались, потому команду выполнили не умело, но быстро. Два других  бойца, один в белом фартуке,  то же  работали споро: один  выдавал котелок, другой черпаком в  него   из огромного котла подливал  пахучую густую жижу. Ложки, раздали еще в Новосибирске. Раздались довольные голоса:

- хорошо в Красной Армии!  Как отработано! Недаром называется Рабоче-Крестьянская.

- да, заботятся  о людях.

- война войной, а обед по расписанию.

Хорошо - то хорошо, но котелков и супа то же  на всех  не хватило. Новобранцы расположились,  как кому в голову взбредет. Одни хлебали  из  одного котелка  вдвоем, другие,  выбрав траву погуще, разместились на  солнышке и доедали домашние харчи, а третьй, расстелив шинели, наоборот, прятались в тень и сложились в складчину. Никто об опасности не помышлял, командиры же не предупреждали. Вкушали  дружно и  весело,  посмеиваясь над то ли жидкой кашей, то ли над  густым супом:

- дома такую бурду свиньям не дают.

- Боец не свинья, не на откорме.

- Экономят, и суп, и каша в одной посуде.
Мимо проходил запыленный,   худой  человек в гимнастерке,  туго перетянутой в поясе широким ремнем, на котором висела кобура.   Евлампий набрался смелости:

-дяденька! А мне винтовки не досталось. Что делать? – его голосок  звучал задиристо, насмешливо.

- Дубина деревенская!-  закричал натружено – человек  с пистолетом, -  в  армии нет дяденек. Товарищ старший лейтенант, понял! Оружие добудешь в бою!

Гриша, стараясь поддержать товарища то же проявил любопытство:

немецкий автомат?

Лейтенант пронзил его взглядом и   зло  проронил:

-  соображай башкой, чего гутаришь,  балда! К немецкому оружию надо патроны. А игде их брать! Да и свои перепутають, примуть за немца  - пристрелють.  Откуда вас, балдыков,  берут? - и прошествовал дальше.

Атака

У  счастливчиков пища еще даже не переварилась, жирок не завязался,  как вдруг  раздался гром ружейных  выстрелов, незнакомый свист,  треск  кустарника.  Хотя  подобные  звуки,  многие   слышали впервые, а сообразили, что они  - смертельная опасность.  Инстинкт сработал мгновенно.  Вновь прибывшие,   шустро рассыпались кто куда смог: за деревья, в ямки и ложбины. Большинство мгновенно оказалось в окопчиках. Как только начали свистеть пули (а за что еще можно принять посвистывание), ребята сразу же сникли, куда девался бравый вид, желание надавать невидимому врагу, постоять за Родину. Когда прижмет, патриотизм улетучивается, срабатывает инстинк самосахранения. Самый большой патриот Демьян-Бедный улепетывал из Москвы в октябре 1941 году, Чего уж спрашивать с простого народа? Лежали, гадали «Кто стреляет? Наши или немцы? Откуда бьют? Из чего?».  Размышлять  долго не  позволили.  Откуда- то  возникли  командиры   и,  принялись   выковыривать  солдат из укрытий, материть, пинать, выстраивать в линию.  В первую линию ставили вооруженных, во-вторую и третью -остальных, то есть безоружных. Некоторое время стояли,  ждали, неизвестно чего,  пока вверх не взмыла ракета.   Тотчас  раздались крики:

-в атаку, мать  вашу…», «кто останется на месте   получит пулю»,  «вперед!»  и даже «с Богом! Хлопчики».

Толпа несмело  сдвинулась с места и медленно подалась вперед. Вначале переступали ногами несмело, затем топот ног усилился. Вскоре  бег  захватил всех до одного,  послышались хрипы, как у загнанных лошадей. И чем быстрее бежали, тем громче топот, слышнее хрипы,  смелее и радостнее на душе. Куда же бежали и зачем мало кто  задумывался. Команда "вперед" -  выполняй не рассуждая. Но как только  оказались на открытом месте, шум и треск выстрелов  резко усилился: солдаты начали вскрикивать,  падать, на одежде  упавших  выступали пятна крови. Передние ряды  замешкались, в растерянности принялись оглядываться,  задние на них напирали, так   как  их, в свою очередь, толкали и ругали командиры с наганами.  А  выстрелы и  огонь сеяли смерть.  Солдатики   валились, словно, снопы от ветра. Только что настроение было боевое, а когда начали свистеть пули и падать люди, от него не осталось и следа. Никто даже не пытался выкрикнуть «За Родину!» или «Ура! Вперед!» или другой лозунг, коих на придумали достаточно. Храбрость куда-то мгновенно испарилась, ее место заняла надежда- мольба «о, Господи! Хоть бы не в меня», «хотя бы мимо», «Мамочка моя, помоги, спаси, так хочется жить!». Просьбы к Богу вытеснили, все остальное, суетное, мелочное. Гриша то же испугался, мало что соображал, хотя хладнокровие его не покинуло, он страстно надеялся, что выживет, что пуля пролетит мимо и он не вскрикнет и не упадет. Бежал он,  находясь как бы в полусне, стараясь сжаться, уменьшится и,  мало что  замечая. Последняя здравая мысль в голове: «так вот она какая настоящая война,  похожая на  кино «Чапаев», но страшнее  и он то же в любую секунду  упадет, тоненькая ткань шинели не прикроет, не защитит от   малюсенького невидимого кусочка свинца.  Сзади доносилось   «ура!», потом еще «ура-а» и еще  «ура-а-а»!,- хриплые голоса командиров, как бы приглашали, нет, приказывали подкрепить призыв своим голосом.  А Гриша  молчал, он каким- то звериным, глубоко спрятанным в веках, понимал, что кричать плохо,   привлекается излишнее внимание противника  и что крик бесполезен,   это как если бы   на озере тонуть и  призывать к пустому берегу  «спасите!». «Нет уж, лучше поберечь силы и меньше хлебнуть   воды". Вдруг он уткнулся в спину впереди бегущего. На счастье убийственные выстрелы  внезапно оборвались.  До слуха растерянного  вчерашнего деревенского парубка  донеслись  знакомые  осипшие голоса:

-назад,  все назад, отступаем.

«Ого! Так вот почему немцы перестали стрелять.   Сделали свое дело и могут передохнуть. Нет,  так не воюют», - мелькнула здравая мысль и пропала. Через некоторое время, сознание прояснялось.  В глаза бросились трупы, много убитых,   они - повсюду, некоторые лежат друг на друге. С разорванными животами, оторванными конечностями, изуродованными лицами и вообще непонятные кучки человеческого мяса, перемешанного с шинелями. «Как же я их не видел раньше?  Мы же на них наступали ногами? А-а, я их принял за овец!". От некоторых доносились просьбы:

-братишки, воды!

-перевяжите,  хлопцы, кровище хлещет!

- хлопчик, пособи, не бросай.

Он нагнулся к  пожилому  солдату, что бы  помочь приподняться и мгновенно получил пинок:

- не задерживайся.  Хитришь, сволочь! В плен задумал сдаться!   Пристрелю как собаку, – голос злой.

Гриша знал, что такое плен. Тятя  был в плену, правда, не в немецком, а в австрийском. Но ничего- вернулся в 1918 году. Однако, Гриша  и не  помышлял о плене, да никто и не предлагал.

-Дык,  раненный, не бросать же – пролепетал в оправдание  Гриша.

-Не тваво ума дело.  Подберут, кому положено.

Когда  сознание в конец прояснилось,  Гришу начало трясти.

Он брел и до ушей доносились голоса сзади:

- гоним, людей, как скот на убой. Поры бы одуматься.

Ему отвечал точно такой же усталые и немного безразличный голос:

- молчи. Пришьют неверие в силу РККА, паникерские настроения и шлепнут.

А первый голос опять ныл:

-идем, немцы нас примут. Давай сдадимся в плен.

Ему в ответ

-плен, плен. А о детях подумал! О жене! Мы в плену выживем, а они? Их не пожалеют, уморят голодом. Знаешь Яшка. Ты мне ничего не говорил, я ничего не слышал. Забудем. До добра такие разговоры не доведут.

«Вот это, да! Вот о чем толкуют офицеры между собой», - мгновенно промелькнуло в Гришиной голове, промелькнуло и спряталась, что бы в определенный момент, возникнуть. Сейчас не до того, так в одно ухо входило, в другое выходило. Инстинкт подсказал не оглядываться. Соображая, что речь не для его ушей, он остановил взгляд на винтовке. Новенькая, с блестящим штыком и свежим ремнем, она валялась на земле, рядом с лежащим на животе человеком в шинели. «Не пропадать же добру», - по крестьянской привычке нагнулся и поднял оружие. Тяжелое и холодное оно погасило дрожь в руках и придало уверенности. И сразу же его пронзила другая мысль: «а ведь прав был кто-то в деревне, когда сказал – война дело блядское. Блядское и есть». Он подобрал так же и еще одну винтовку и положив,   первую под-подмышку, вторую -  на плечо, как вилы и стараясь выглядеть браво,  в составе небольшой группы, возвращался  обратно.  По ним не стреляли, благородно давали пожить.  Около «окопчика- голубчика»  - свежее «пушечное мясо»:  в куртках,  фуфайках, редко в шинелях,  без оружия, словно крестьяне на полевом стане.  О том, что  они бойцы Красной Армии можно определить  по редким звездочкам на козырьке шапок.   Звездочки  неправильной формы, бесцветные,  вырезанные из консервной банки.  Мелькнула мысль «кто их надоумил?». А  новенькие еще не освоившиеся, мало что соображающие,  запуганные командирами с пистолетами, увидев,  его с двумя винтовками,  весело загоготали:

-ой, умора, братцы! Аника –войн.  Два ружья (именно так, не винтовки, а ружья), а стрелять то и не умеет. Ха-ха-ха…

Производство в командиры

Гриша не обиделся,  смеются – хорошо. Организм требовал разрядки, смех   без причины не  признак дурачины.  Скорее наоборот. Он снял   винтовку, ту, что лежала на плече и принялся  водить ею, словно косой. Хохот усилился.   Гриша  сам заулыбался, его  взгляд привлек внимание щуплый новобранец, на вид лет девятнадцати,  в замасленной и рваной фуфайчонке,  в непонятной,  из-за пыли и грязи,   обуви   то ли  лаптях, то ли обмотках.  «Значит,  дома его на войну снаряжали по принципу,  одевай рванье – в армии выдадут  новое,  наш крестьянин» -  сообразил Гриша и протянул    винтовку:

- дарю.   Бей, гада, фашиста!

Новобранец с радостью  принял оружие и принялся его рассматривать, забыв  промолвить «спасибо». В этот момент  к ним подошло несколько    человек в добротной военной форме.  Фуражки,  перекрещенные ремни на  спине,  кобуры, а у одного из них даже  бинокль,  указывали,  что они командиры, высокого уровня. Владельца бинокля  привлек Гришин широкий жест и он спросил охрипшим голосом:

-сколько воюешь,  боец?

Такое обращение не могло не понравится и потому он громко ответил:

-первый день, товарищ старший начальник.

- В атаку  уже ходил?

Для уже совсем вошедшего в норму сознания дошло, что он ходил в атаку. Но какая-то она оказалась корявая, не картинная.

Командир   ответил сам:

- ходил, значит  уже опытный вояка. Сколько классов образования?

- Семь, - стараясь  не  пасовать, бодро доложил Гриша.

- А фамилия, как?

Пришлось почти прокричать свою фамилию. Начальнику видно  она  показалась непривычной, он согнулся дугой,  стараясь перебить кашель, и    выдавил из себя:

-солдаты! Вот ваш  командир отделения. Фамилию слышали,  опытный боец,  грамотный.   В атаку ходил. Все что он  прикажет  выполнять без разговоров, иначе расстрел. Ясно!

Для уже совсем вошедшего в норму сознания дошло, что он ходил в атаку. Но какая-то она оказалась корявая, не картинная.

Затем, обращаясь уже к новоиспеченному командиру, указал на  невысокого,  кряжистого   военного:

-а это твой  взводный, лейтенант. Фамилию узнаешь позже - далее   повторил слышанную всеми фразу, - его приказы выполнять без рассуждений. Иначе расстрел. Ясно! - и прошествовал дальше. Так, неожиданно и просто, солдат-парубок вошел в командный состав, правда в самый младший. После убытия командира окружающие, должны были броситься, как водится, к Грише с поздравлениями «повезло!», «чем не командир», «к концу войны в генералы выйдешь», «с тебя причитается». Однако, ситуация покатилась по иному сценарию. Вновь прибывшие, так же как и они несколько часов назад, принялись задавать  вопросы собственным командирам. И опять в ответ  ругань, матерки, угрозы.  И Гриша крестьянским нутром  определил, что у этих охрипших от крика, измученных, размахивающих пистолетами, одетым в форму из добротной ткани, отцов-командиров не ладилось. И свою злобу, неумение они вымещали на солдатах.«Ну, явно не ладилось. И потому лучше молчать,   не возникать, не лесть с расспросами, влепят пулю  без зазрения совести. Для чего им в руки Сталин вложил пистолет? Не для немца же. До них только из винтовки дострельнишь. И ничего ему за расстрел не будет. Так что слушайся и повинуйся», - хладнокровно рассудил деревенский паренек, - что за армия? только и слышишь «расстрелять», «расстрелять». Так  немца не победить». И он, что бы поделится сомнениями, перекинуться парой слов, принялся   разыскивать глазами  дружка. Но не только   Евлампия,  а кого бы из знакомых по вагону не увидел. «Неужели полегли. Такие веселые, дружные! Быть не может. Позднее пройдусь вдоль «голубчика», разыщу, такого друга терять ни как нельзя. Драгоценный нож не пожалел», - расстроился Гриша.

Вновь из соседнего лесочка, выкатила знакомая телега с шустрыми солдатиками, раздали винтовки, затем подвода (и не подвода, а полевая кухня, но новоиспеченный командир Гриша  еще  не знал), с  уже знакомыми поварами. Покушали. Похвалили  РККА.   Все шло к тому, что  их опять  погонят на немцев.

«Хорошо им, сидят в окопах,    постреляют, отведут душу, передохнут и снова  за работу.  По  ним не палят, пули не свистят, раненные не  стонут»,  - позавидовал Гриша.  В отличие от первого раза он представлял,  ближайшее будущее  и   становилось страшновато,    сердце усиленно гоняло кровь, лицо пунцовело, на лбу  выступили капли пота. Кряжистый командир усмехнулся:

- не ешь! Правильно делаешь. Ранят в живот, больше шансов выжить.

«В первый раз не добежали,  так и второй не добежим.  Это не война.    Это самое настоящее блятство», -  припомнилось слово тяти. Предчувствие не обмануло.

Ранение

Охрипшие офицеры, грубовато и напористо, принялись, вновь прибывших и уцелевших, выстраивать в цепь. Грише полагалось занять место в задней шеренге, однако, командирское звание на лбу не пишется, а винтовка в руках налицо, и его вытолкали в переднюю цепь. При виде отрытого пространства, массы трупов, Гриша почувствовал холодок в груди. «Тогда повезло, сейчас укокошат за милу душу. Будь она проклята это винтовка и зачем я ее подбирал». В то же время тяжесть и холод металла, как и любому мужчине, придали уверенности и он шагнул вперед. Человечество воюет изначально и за несколько тысяч лет накопило столько знаний и опыта, что военное дело превратило в профессию. Десять профессиональных вояк, могут совладать с сотней не обученных. Подготовка новобранцев превратилось в неотъемлемую часть повышения боеспособности армии. Та страна, которая потратила больше времени и средств на обучение, та и теряет меньше своих сыновей. Другого не дано. Не мужество и отвага, не лозунги и призывы, не угрозы и расстрелы, а именно профессионализм военнослужащих. Гришу, как и других крестьянских парней, не обучили и даже теоретически не рассказали, как идти цепью и выдерживать направление, как каждому отделению держать свой ориентир, что бы не сбиваться в толпу. Их хотя бы пару раз, прогнали по полю в учебную атаку и уже потери в разы были бы меньшие. Но ведь не научили, не подсказали. И противник порезвился. Массу народа положили ни за понюх табаку. Об этих боях лета 1941 года, историки напишут и правду, и кривду. Теоретики, типа А. Исаева, расскажут о больших потерях и поставят свой вердикт – "они погибли, но внесли свой вклад в будущую Победу. Они задержали немцев, не дали им шагать свободно по нашей земле, уничтожили часть живой силы. Ценой своей жизни, дали возможность подготовить резервы". Ну разве не чепуха! Каких немцев Гриша и его товарищи задержали? Кому дали подготовиться? Их положили в спешке и в страхе.

Другие, типа гнусного В. Мединского, напишут еще надменнее, что в 1941- 1942 годах, наша армия училась воевать. А научившись уже напоминала хорошо сработанный механизм и чесала фашистов в хвост и гриву. Как научились воевать, если почти всех положили в землю? Что за новый вид учебы! И как чесали вермахт, если потери Красной Армии в конце войны, превышали (и намного) потери противника! Вольно или невольно те и другие оправдывают высшие власти, генералитет и таким, образом предают погибших и подготавливают будущие поражения. Причем и те и эти умолчат об отсутствии стимулов у солдат воевать, и об огромном количестве добровольно сдавшихся в плен, и о «винтовку добудешь в бою» и о прочих преступлениях «власть имущих» во главе со Сталиным. Наш герой бы точно погиб, но что- то у  противника сбилось, что- то пошло не так, а может, наоборот,     они  изменили  способ убийства на более результативный и это изменение    продлило  фронтовую жизнь  Гриши. Он даже постарался навести дуло в сторону врага и нажать на курок, но раздался выстрел или нет, не помнит. Огоньки выстрелов  внезапно потухли, пули  перестали жужжать.   Из нашей стороны  то же не стреляли. Да и каким образов из винтовки  на бегу   выстрелить?  Да еще прицельно!  Без навыка никак не возможно. Установилась тишина. Таинственная и страшная. Даже командиры перестали кричать «вперед!». Только  вздохи и  хриплые  выдохи из легких. В голове Гриши мелькнула спасительная  мысль – «струсили –драпанули.  Умницы командиры!  Применили психологическую атаку!»,  как раздался свист и взрыв,   земля  полетела  вверх. Потом еще свист и взрыв и еще.  В воздух летели комья земли, палки,  люди. А Гриша бежал,  бежал пока сбоку, близко не раздался очередной взрыв, его подбросило вверх и…  дальше темнота. Так погибают  солдаты. Миллионы простых солдат. Он не знал,  да и не мог знать о том, что   фрицы, отбив несколько атак русских, просчитали  ход дальнейших действий, заранее   подвезли минометы, которые   и перемешали  с землей атакующих.   Немцы воевать умели.

Итак,   за один день на передовой Гриша  один раз покушал, два раза сходил в атаку. Потерял (по-видимому)  хорошего друга,  вышел в командиры, возможно ни разу не выстрел, оказался подброшенным  вверх страшной силой и   обрушенным снова на землю.

Борьба за жизнь - начало

Новоиспеченный командир (хотя и без лычек) Красной Армии,  оказался живучим.   Его   не убило, а ранило и оглушило.     Через неизвестно какое время   парубок- боец начал   медленно   приходить в сознание. Вначале в голове  возник    монотонный и  низкий звук,  потом звук    стих, темнота не проходила,   а  в мыслях появились  уместные  вопросы: «где я? Что со мной?».   И  мгновенное просветление -  « нас гнали в атаку, я оглушен взрывом… и, радостное, -…я  жив». Чуть позднее  пришло осознание  в  том, что   тело его  распластано по земле,   рот чем-то забит, и пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже головой,  он не в силах.  Глазами,  вернее зрачками, насколько     можно,    поводил  по сторонам.    Тот же кустарник,   тела людей в разных позах, кое-где  безобразные  части  человеческих органов.  До слуха донеслись жалостливые, просящие человеческие голоса: «помогите»,  «мама», «боженька умилостивись»,   «ой-больно» и просто «братцы, братцы», а совсем    рядышком  тоненький, болезненный голос   просил «пить,… пить…». Именно жаждущий заинтересовал приходящего в себя оглушенного: «у кого он просит воды?  У санитара,  у товарища?     Хорошо, значит рядом люди.   Надо обратить на себя внимание  -   пошевелить чем ни будь, выдавить из себя звук, дать знать  о живой душе".      Он открыл рот, но вместо звука из него повалились   комочки земли,  тело  пулей пронзило острая боль   и  он  потерял сознание. Очнувшись,     услышал    ту же просьбу «пить…, пить».   Здравый смысл, подсказал, что  ни санитаров, ни просто людей вокруг нет.  Иначе давно бы  напоили.   Боец  в забытьи.  " Я  понапрасну потратил силы, пытаясь  привлечь   внимание.    В реальности  два варианта на спасение: надеяться и ждать или выбираться самостоятельно". Так молодой и неопытный "фронтовик" начал личную борьбу за выживание.

Шутник и аспид

Пора  плотнее познакомится с бойцом, который  бросил вызов смерти,  на покинутом поле брани. Гриша, появился на свет в  многодетной крестьянской семье.  Его можно считать   обычным деревенским пареньком, если бы природа не наградила  его    прекрасной памятью, умением  проводить в уме  все четыре  арифметические действия с двухзначными цифрами (складывать, отнимать, умножать и делить), логикой,   изобретательностью и… каллиграфическим подчерком, редкостным даром. Эти способности  беспощадно эксплуатировались: учителя знали, что стоит ему прочитать пару раз стихотворение и запомнить и потому  на концертах в клубе  Грише  поручали  декламировать длинные стихи. И  были спокойны -   прочтет  самое сложное стихотворение без запинки (не знаю почему, но тот чтец считался  достойным, который  ни разу не запнулся), хотя монотонно, без пауз и выразительности; учетчик,  упрашивал  помощи при расчете объемов зародов, в «закрытии» нарядов; продавец магазина,  приглашал  для составления отчета, так что бы все цифры по столбцам и строкам сходились до копеечки.    Буквы у него выходили ровненькими, мелкими,  читабельными, не надо перепечатывать на машинке, которой, кстати, в колхозе не было. Сам председатель  «ломал шапку», перед Николаем Филипповичем:

- отправь своего мальца в контору, пусть поможет  счетоводу составить  баланс и  сочинить бумагу в район, совсем запутался, бедолага.

Лучший ученик мог бы выйти в профессора (его так и иногда подкалывали « профессор») или даже академиком, да только в 1940 году тов. И. Сталин ввел плату на обучение в 8-10 классах. Размер - 150 руб. в год. Для колхозника, который трудился не за деньги, а за "палочки", сумма неподъемная. Тятя посоветовался с мамой и вынес короткий вердикт:

-сынку! В колхозе быкам хвосты крутить грамота не треба.

И после 7- лет обучения Гриша, как и его одногодки, пополнил трудовые ресурсы колхоза. Если бы он имел 8- лет и больше обучения, его, возможно, определили бы в привилегированные части (артиллеристы, связисты, летчики, танкисты), а так, как всех крестьянских парней направили в самый дешевый, опасный и массовый вид войск – пехоту. О его выходках и  проказах  судачили в конторе, перед разнарядкой, на полевом стане во время обеда, на зернотоке,  на лавочках старики и старушки. Шутили в деревне по-разному.  Часто вместо розыгрышей - издевательство, вместо шутки - унижение. Например,  Кривенко Сашка надел на гирю футбольную покрышку, договорился с таким же обалдуем Васей Черешней, подкараулили момент, когда в проулок въедет парубок на фургоне и разыграли спектакль с одиннадцатиметровым.  Хлопчика охватывает азарт, он  выпрыгивает  из  фургона и упрашивает:  «парни, дайте мне пробить, я забью». Ему милостиво разрешают. Он с разгона и ударил голой ногой по скрытой гире. Два месяца ходил хромая. А обалдуи  ржали  от души. Или  в  выходную трубу печи,  набросают кирпичей, а еще хлеще живую кошку.  Если кирпичи - печка дымит,  семья задыхается, если кошку -  из  печи дикий писк.  Хозяева -  в панике, а шутники опять хохочут, за животы хватаются. У Гриши и его подельников розыгрыши  с фантазией.  Идут девки вечером по улице Балдохина, в белых кофточках, черных юбочках, с гармонистом под ручку, песни напевают. Взрослые отходят ко сну, прислушиваются «а ведь славно  спивают».   Вдруг из- за избы поднимается великан в белой рубашке, маленькой головой, на которой ярко светятся глаза. Девки с визгом разбегаются.  Это его проделка.  Он с товарищем Лоцким  Мишей соорудили крест. К перекладине прибили простыню. На верхнюю часть креста  прилепили свечу, на свечу надели огромную тыкву, в тыкве вырезали отверстия.  Если  зажечь свечу, да взять в руки крест, то ночью, колышущаяся  простынь (рубаха и горящие глаза) перепугают любого смельчака. Хотя ничего   сверхъестественного в шутке не было, во многих деревнях,  таким образом наводили на старых и малых страху парубки. Или зимой с ребятами, ночью, у  Сицких  перетащили треть зарода сена в стайку, и протрусили   след  от  огорода Сицких к огороду Ельчихи.  У нее,  в свою очередь,    сено   накидали в арбу и припрятали    за забором.  Сицкий вышел  задать корму, а треть стога то и нет.  Покликал соседа Васю Белаша.   Принялись   расследовать  кто стырил  коровий корм.   Обнаружили   следы на снегу.  Следы привели к Ельчихи. А та  сама, озабочена пропажей то же сена. Начинается ругань:

-ты, всю ночь таскала наше сено!

- Сами носили, а следы не  додумались изничтожить и попались.

Как вдруг бежит Глаша  Сицкая, в любимой фуфаечке:

-нашлось, нашлось наше сено!

Чуть позднее нашлось и арба. Вся деревня со смеху умирала. Его шутки  частенько были  на грани фола,  потому  смертельных врагов  Гриша не нажил.

И вот  наш шутник,  неподвижно лежит на земле лицом вниз с ничтожными шансами на спасение.

Борьба за жизнь – продолжение

Крестьянский ум подсказал ему, как действовать в данной ситуации.   Первое на первое   определить   – что с ним?  Целы ли руки и ноги? Ранен он или  оглушен? Течет кровь или  запеклась?  Второе -  установить, что  происходит вокруг?  Ждать  своих или немцев?  Или не ждать никого. Гриша  пошевелил пальцами правой ноги -  они отозвались. Хорошо.  Согнул ногу в колене - получилось. Прекрасно. Он повторил то же с другой ногой. И на ней шевелились пальцы и она сгибалась.  Значит ноги целы, даже боли нет. «Ногами я уйду куда хочешь». А как с руками?  Он скосил  зрачок  на правую руку и она цела. Пошевелил пальцами  - отозвались.  Другую руку  не видел.  Но  почувствовал  повыше локтя  - мокроту, холодность, при  шевелении боль.   Гриша  сделал невеселый вывод – его ранило в руку и сильно оглушило.  А так здоров. Уже ладненько. Правда, ныл затылок. Почему? Взорвалось впереди, слева. А причем тут затылок? Теперь вторая задача -  выяснить что вокруг. Но как? Голову не поднять.  По  стонам, понятно- на поле боя.  Выручать не кому, надежда на себя. Через рану в руке  потерял много крови.  От потери крови у него слабость и  самому ему не пройти ни шага, ни даже встать.  Отсюда третья задача, беречь энергию-меньше шевелиться,   не стонать, не призывать, а  ждать, ждать и надеяться.  Бойня свершилась, раненных много и обязательно кто- то придет на поле брани. Или свои - выручать, или немцы - добивать. Гриша  спасал себя, ни Родину, ни партию, ни Сталина. О них у него не возникло даже и мысли.   Не возникли мысли  и о Боге, которого пришлось бы  упрашивать: «Господь помоги! Господь, выручи!»  и тратить силы. А в общем-то, он  умирал, как  умирало большинство бойцов, но боролся, то  приходя в сознание, то  забываясь.  В минуты просветления,    как ни  напрягался,  не мог поднять головы, оглядеться.   При  каждой попытке  кровь выходила из него и он понимал, что с кровью уходит  и  жизнь. А жить хотелось. Простой деревенский паренек  призывал  себя как можно меньше  напрягаться, шевелиться  и просто лежать. И думать о хорошем. О маме, тяте, братьях Степе, Илье, Миши, о сестрах, Ульяне, Нюре, Нине.   Где воюет Степа? Жаль не вместе,  старший брат бы его нашел.   Он такой.  Не один раз приходил на выручку.   Схватились  как –то   куринские парни  в драку с  хлопцами из  соседнего села Новомихайловка. Последние  в большинстве,  принялись  теснить  куринцев.  Те отступили, а Гриша- по моложе - отстал и   его моментально  окружили. И попинали бы вволю.   Да им помешал брат Степа. Он  возвратился, прорвался в круг и они вдвоем, получая тумаки, пинки,   крича и  кусаясь, прорвались из окружения. «И здесь бы,   день и ночь,  обшаривал местность и  обязательно бы нашел. Он такой, он брата никогда не бросит. Эх, жаль Степы нет». А  то,  что  дивизию, где служил брат  перебрасывают   с фронта на фронт и она чешет фашистов в хвост и гриву  младший брат  знать не мог, как и куда попал тятя. От воспоминаний родных, стало  буд-то бы легче.   Как  если бы побывал у себя в деревне.   И он принял здравое решение  лежать и вспоминать   что ни будь  веселое, светлое, ободряюще.   На память пришла знаменитая шутка с коровой.

Корова на крыше

За полночь,  хлопцы часто возвращались с посиделок   и приметили, как   возле дома Мамаева Бориса тенью   бродит вокруг дома тощая коровенка,  одни ребра и щиплет траву. Им стало жалко животное. Кто- то даже произнес:

- хозяин то же выискался. Издевается над животиной.   Ей, бедолаге,  ночью    отдохнуть бы, полежать, жвачку пожевать, а она пасется.

Я сразу же предложил, проучить нерадивого  владельца парнокопытного – затащить корову на крышу. Выставить на  всеобщее обозрение. Постыдить  за ленивость. Товарищи поддержали. Крыша у Мамая  односкатная, с  небольшим уклоном.  Нижняя сторона не высоко от земли.     Втроём и придумали каким маневром заманить голодную животину на верх... Вспоминая,  он, то отчетливо слышал стоны, то ничего не слышал,  по-видимому, сам терял сознание.  Когда приходил в себя, отмечал   светло или темно.  Светло- день, темно-ночь.   С каждым разом, стоны и голоса   доносились реже и реже. И Гриша понимал –раненные-  отдавали богу душу. Настанет час и  он умрет. Иногда он слышал скрип телеги – по видимому,  рядом находилась деревня.  Жители  проезжали и никто не догадался наведаться на место боя.  А ведь сколько солдат  уже умерло, сколько изошло кровью?  Им бы первую помощь, их бы просто перевязать. Отлежались бы и сами дошли, доползли до людей.  Мы, деревенские, не гордые, живучие, к трудностям привыкшие. И  мне бы кто перетянул руку жгутом и я бы нашел в себе силы  выйти к своим. Всего делов то. Плевое ж дело, вернуть бойца в строй. Без помощи остаётся надеятся на чудо, да на себя и не стонать,  не шевелится -  сохранять  силу и кровь.    Так на чем я остановился, а?

….Мамаевы мирно досыпали ночь  на полатях. Первой услышала  глас   из трубы мамаиха. Ничего не соображая толкнула в бок  главу семьи:

-Борис, проснись! Слышишь!

Мамай открыл глаза, прислушался, моментально подскочил   и  в чем был, в том и выскочил во двор. Глядь на крышу – труба развалена,  коровенка, расшеперев ноги ревет изо всей мочи.  Мамай   остолбенел, хотя крикнул в окошечко:

-Манька, выноси детей. Корова  забралась на крышу. Завалит! Я ее сведу на землю.

Манька  торопливо, поочередно,  вытащила двух ребятишек и положила на  телегу. Малолетки проснулись и заголосили. На неистовый коровий  рев, детский плачь прибежали   ближние соседи…

Новый  тип звука  отвлек внимание  Гриши от  приятных воспоминаний.   Он  уже  изучил на слух  окружающие звуки:  карканье ворон, шелест листьев, звон комаров, шум ветра. А тут тихий скрип телеги, тяжёлый топот сапог? Пришлось напрягся сверх силы,  приподнять голову. В глаза попались люди в  незнакомой одежде. Это же немцы! Вражьи солдаты сноровисто и даже воровато,   быстренько кидали на телегу своих раненных и мертвых. Так,  Гриша  не повоевав,  как следует, увидел  настоящих фашистов. Люди, как люди. Никаких рогов, свиных рыл, о которых рассказывали в  дороге  политруки. Почти как наши.   «Немцам хорошо, у них порядок», - с завистью подумал Гриша, - «а  у нас  - оружие добудешь с бою,   ранен  - выбирайся. Но откуда  здесь раненные фрицы? Их же не было? Что произошло, с тех пор как  меня оглушило? И  куда   наши запропастились? Почему не  подбирают  раненных тот кому положено?». Если бы Гриша знал о том, что служба спасения раненных в Красной Армии была, но  вся она в строю. И что тысячи раненных, которых  вынесли бы из поля боя и вылечили,   умрут.  «Ну их чертей,   лучше о деревне».

…  Легко сказать «сведу на землю», а как?  И вот картина -корова ревет,    Мамай  в серых от грязи  подштанниках  мечется, его жена  голосит,   дети рыдают,  а  со всех сторон подбегают       уже  далекие соседи,      подкатил,  на тарантасе,     сам председатель, прискакал конюх.   Переполох!  Никто не может сообразить,  что предпринять. Каким образом  вызволить животное из беды?   Люди   толкутся, переговариваются, показывают пальцем,  кое-кто посмеивается.      «И  я с друзьями   тут как тут и  то же хохотал…», а Мамай в панике, он    то заскочит на крышу и пытается тянуть  бедное животное за рога, то спрыгнет  на землю, что бы побегать, порыскать глазами в поисках неизвестно чего и снова   взобраться  на крышу, причитая:

- стерва!   Сука! Зачем ты туда забралась! Земли мало. Слезай, слезай  кому говорю.

Корова же человеческий язык не понимала, она продолжала призывно, вытянув шею, истошно мычать:-  му – му… Да если бы понимала, то  тяжелое животное  не приспособлено природой к прыганью  и скаканью. Корова не коза - прыгнет – поломает ноги. Ее предназначение – гулять по лугам, хрумкать травушку-муравушку,    вырабатывать молоко. Зря  Мамай  хотел ее столкнуть, покалечил бы  животину. А  мамиха, в   холщевой рубахе на голое тело, вопила:

- ой, люди добрые! За что   Бог наказал! Вот дура! Навязалась на мою голову. По крышам лазит.  На небо захотела!   Ни молока, ни покоя.   Ой, что делать! Завалит крышу,  мондавошка!  Манда парнокопытная, чучело  ходячее, кровопийца титькастая, бусурманка рогатая…

Люди любопытные (и не добрые)  смотрели, дивились богатому набору слов  и не понимали, то ли смеяться, то ли  проявить сочувствие.     Толпа росла.  Одни, увидев животное на крыше,   принимались хохотать, другие -  давать советы.  Чем больше народу, тем сильнее беспорядок.   Мамайха   продолжала  бесплатное представление:

-  соседи дорогие! – заламывала она  руки, -  разве не наказание. За что   Господь  прогневался!  У всех коровы, как коровы, а у нас дура дурой.   Взобралась на крышу. Ну делай ты хоть что, -  накинулась она за хозяина, - чего бегаешь,     балбес, народ смешишь. Два  сапога – пара - корова непутевая, да мужик  раззява. Навязались на мою бедную головушку.
Мамай   попытался надеть на  коровью голову узду и потянуть за поводья, как  лошадь. Корова  в уздечке –  картина  невиданная. Теперь уже хохотал и стар и млад.  Парнокопытное  уперлась ногами в землю, мотнула головой по сторонам, поводья вырвались из рук. Мамай обескураженный, спрыгнул и  присел на  бугорок  земли.  Особо  жёлчные подсказывали:

-зануздай! Зануздай.  Верхома  скаканешь….

Тяжело раненный повеселел. Но  стоило только улыбнуться, как потерял сознание.  Через некоторое время   пришел в себя, прошедшие картины возникли сами собой.

…Более степенные мужчины   принялись толковать -  каким образом   опустить  кормилицу с  небес на землю? Само собой  образовался кружок.  Одни  предлагали соорудить наподобие журавля на колодце,  на  короткий конец привязать вожжи,  пропустить  их под брюхом животного,  навалится всем миром  на  длинный  конец -  поднять в воздух  коровенку и   приземлить.  Другие   надумали  разрушить заднюю стену и крыша  упадет на землю вместе с   любительницей высоты.  Третьи, взять лопаты и насыпать к задней стене землю, по которой коровенка спуститься сама. Четвертые,  критиковали и этих, и тех. Мужское общество   вошло в ступор. Голов много, а придумать как  спустить напуганное животное с двухметровой высоты не могут. А тем временем, стараниями Мамая, коровьи копыта расшевелили  глину, которой обмазывали в несколько слоев крышу. Она теряла плотность и крепость. Еще немного и  копыта  до буравятся до досок и тогда….

- Мамай, Мамай,  крыша у тебя провалиться, - подсказывали доброжелатели, - ты  не тереби коровенку то. Мамай бросился в избу и выскочил, как ошпаренный:

-помогайте, че стоите, - накинулся он на мужиков, - рты поразевали. Все сыпется. Момент критический. Коровьи копыта все больше погружались в  глину, беда близко.  Я тогда  с надеждой принялся  прислушивался к  советчикам. А они кроме, как журавля  ничего путного не предлагали. «Ведь, так просто. Неужели не  додумаются. Сколько  голов…».

Освобождение животного из плена

Незаметно переглянулся с друзьями.  Печального исхода они  не  предполагали.   Догадаться, как затащить   рогатую скотину  на крышу, ума    хватило, а как   стащить     вниз?   Не подумали.     Что  предпринять? Как поступить?    Володя Ещенко тогда  прошептал:

-Гриша, как скажешь, так и сделаем.

Помню, как   замешкался.  Провести те же манипуляции в обратном порядке, значит выдать себя. Попадет и ему, и корешам.  Но другого выхода же нет.       Животина   может запросто провалить крышу, сломать ногу, упасть с высоты. Да мало ли что? Семья  лишится кормилицы и крыша над головой?  Начнут вести следствие, дознаются. Тюрьма!      Я тогда еще подмигнул Демину, затем  Ещенкову.  Отошли в сторонку:

-че, пацаны, выручим  коровенку?

Парубки переминались:

-дык же попадет. А в общем решать тебе.

-Ну мне, так мне.   Вы займитесь арбой и трапом,  а я смотаюсь за пойлом…

«Где сейчс мои дружки? Забрали их вместе, а потом рассортировали. Может так же лежат,  подыхают. А возможно чешут немца в хвост и гриву...

Гриша, боец Красной Армии не сдавался – боролся за жизнь – огромным подспорьем оказались   прежняя жизнь, вернее воспоминания о ней. Сказано сделано. Люди   шумели, спорили, матюгались  и не    обратили внимания на  исчезновение  трех парубков.  Заметили уже,  когда  арба с трапом оказалась недалеко от дома. Вся толпа замолчала и изумленно глазели на суету.  Хлопцы зачем-то подкатили к задней стенке дома  арбу, из соломы вытащили  трап и перекинули на  крышу.   В это время  появляюсь я,  с бадьей в руках  (Мама, как раз, готовила толченку свиньям.  Пришлось схватить свободную бадью, вылил в нее   месиво,    схватить за душки и  бегом к Мамаю). Вдвоем с Володей,  затащили    источавшую пар, посудину на  верх. Один  принялся  успокаивать животное,  почесывать  ее шею и бока, другой подставлять под морду  корыто.    Корова продолжала истошно мычать до тех пор, пока     пленяющий   запах  вареной картошки и обрата   не проник в ноздри и,     опустив  голову,  не увидела  собственными коровьими глазами  вкуснейшее блюдо.  Голод дал о себе знать.  Голод победил страх, животина     сунула голову  в корыто.  Далее дело техники – парни потихоньку двигали корыто  к трапу, а коровенка  мелко переставляя ноги  тянулась за ним.  Постепенно  ее заманили на трап, потом в арбу,  другие ребята, перекинули трап на другой конец с арбы и землю,   что бы  ничто не мешалось под копытами.  Селяне молчали. А ларчик-то  оказывается открывался просто.  Помню,  кинул взгляд на Мамая,   лицо его ничто не выражало, ни злобы, ни благодарности.  Пользуясь растерянностью,     я громко еще  сказал:

-ну хватит, своим не достанется. Парни помогите, -  и вся наша троица  с корытом вместе,  настороженно  оборачиваясь,  ретировалась с поля боя. На время их выручила   мамаиха, не врубившаяся в ситуацию:

-ебалызни, ебалызни,  ей  меж глаз, - тащила    она за рукав  главу семьи  к   приземленной корове, - в силу стресса, деревенские люди не стеснялись в выражениях,  – засвети ей промеж глаз, что бы не повадно было лазить по крышам. За что так обозлилась мамаиха на  самое  полезное животное во дворе     никто из   народа не понял. Ведь  без  кормилицы, ни одна семья не выживет. От  нее родимой  и молочко, и обрат, и сметана, и творог, и масло, и мясо. По видимому, рассудок покинул голову и  женщину понесло, и она  не могла остановиться. Убежали  они во - время, ибо даже малолетним стало  ясно, как в солнечный день,  кто   устроил   светопреставление. Самое интересное закончилось и люди  принялись  понемногу рассеиваться – дел у каждого по утрам  невпроворот. До парней доносились обрывки разговоров:

-вот черти! Додумались же-шкоды! - Энергию девать некуда. В   плуг их запрячь. Сразу бы ума набрались…

За что так обозлилась мамаиха на  самое  полезное животное во дворе     никто из   народа не понял. Ведь  без  кормилицы, ни одна семья не выживет. От  нее родимой  и молочко, и обрат, и сметана, и творог, и масло, и мясо. По видимому, рассудок покинул голову и  женщину понесло и она  не могла остановиться. Убежали  они во - время, ибо даже малолетним стало  ясно, как в солнечный день,  кто   устроил   светопреставление. Самое интересное закончилось и люди  принялись  понемногу рассеиваться – дел у каждого по утрам  невпроворот. До парней доносились обрывки разговоров:

-вот черти! Додумались же

-шкоды! Энергию девать некуда. В   плуг их запрячь. Сразу бы ума набрались…

Черви

От коровьей проделки, как буд-то прибавилось сил. Полуживой страстно не хотел умирать, цеплялся за жизнь. Продолжал ныть затылок. Он старался беречь каждую граммульку  жизненной энергии:    не стонать, не просить пить, не звать на помощь, не шевелиться.   "Зря -  вон сколько стонут, скрипят зубами, взывают о помощи. И что толку!".   Каждый   раненный    заслужил право  на то что бы подольше  остаться на белом свете.  Вдруг новые ощущения! Он почувствовал, как в руке повыше локтя,  что-то   зудит, буд-то бы там возникла какая-то иная жизнь.   Боли не доставляет, но  ворошится, даёт о себе знать. Голова сработала в правильном направлении– в ране завелись черви. Мухи, черви, вороны –  вечные  враги солдат. Мухи, приносят червей, черви, привлекают воронов, вороны выклевывают глаза. И прощай жизнь! Раненный не мог предполагать о том, как ему повезло с червями. Они высасывали  гной из раны и  препятствовали заражению крови.    Сердце усиленно гоняло кровь по артериям, сохраняя жизнь. И опять мыслями оказался в деревне.

...Мамай так и не понял намека. Не просто так же, именно его, Зорьку, заманили на крышу. Пусть еще скажет спасибо, что не увели совсем. Скотина так жадно набросилась на толчонку с молоком!....

Боец Красной Армии даже  втянул воздух  ноздрями, пытаясь представить вкуснейший запах:"ах! Сейчас бы    картошечки с молочком, побежал бы куды хошь не хуже коровы". Стоял ранний август и ночи  еще были теплые.  Однако,  сколько он пролежал  ни живым, ни мертвым, сказать не может.

…  Мамай    радовался! Но спасибо не сказал, черт…

Невозмутимый    односельчанин ходивший  и зимой и летом в фуфайке и шапке,    словно живой предстал перед его взором , казалось протяни руку и достанешь.  Стало  тепло, буд- то бы  побывал в своей степной деревушке.

…Сколько голов,  а не догадались, как  доставить корову на высоту. Мы  взяли арбу, предварительно смазали, солидолом колеса, что бы не скрипели, разобрали заднюю и переднюю стенки, застелили дно соломой, положили, заранее изготовленный трап из трех  пятиметровых  плах.  Подкатили арбу к задней части  саманушки,   потихоньку просунули трап на крышу. Получилась пологая дорожка. Поставили перед мордой животного корыто с толченой картошкой на молоке.  Вкуснятина!     Голодная коровенка и зашла сама  вслед за пойлом.  Оголодавшее животное  даже и головы не высунуло из корыта. Скоренько накинули веревку на шею, привязали к трубе,  раскидали вокруг  сено, из   корыта пойло вылили на сено и крадучись  сошли вниз по трапу.   Затем тихонько сняли трап, положили его на  арбу и откатили   на  конюшню.   И  довольные отправились спать. Все очень просто.   Коровенка сжевала   что было, прилегла и задремала. И думалось ей, наверное, «вот она каково настоящее коровье счастье!".   А утром, когда солнце встало, пригрело, дремота ушла,  животное открыло глаза и страшно напугалась. Она мотнула головой так, что   кирпичи посыпались.  Затем громко замычала…

«Черви  -  будоражат руку, но не больно, вороны  -каркают, смерть близко.   Скоро я умру, а как  мама, тятя, сестры?   Поплачут, горе  же! А если не умру, если выживу, попрошу прощения  у Бориса, задал я ему забот: трубу чинить, крышу  восстанавливать…». На этом решении на раненного навалился сон. Проснувшись, Гриша продолжил поддерживать свои силы веселыми проказами.

Проделка, грозящая тюрьмой

«А вот еще  нерядовая проделка. Как-то сговорил соседа Володю Ещенко и они  темной ночью, сняли  с   фронтона Сельсовета   лозунг, на котором было написано: «Верной дорогой идете, товарищи!» В.И. Ленин. Перетащили к единственному в деревне    туалету и молотками накрепко прибили  к  карнизу.  Сделав дело,   довольные, ушли домой. Идут  утром люди в контору на разнарядку, а на деревянном туалете на  два очка висит плакат с улыбающимся лицом    вождя. Смешно ведь.  Да, только, народ шутку не оценил, с юмором в колхозе  слабовато. Колхозники, неожиданно,  встали на защиту Владимира Ильйча,  чего Гриша  никак не ожидал.  В конторе шум: «хулиганы!   Судить их! Над кем надругались! Совсем совесть потеряли! Сообщить в милицию!».    Да что там люди,  даже  родной отец пришел из конторы и принялся рассказывать  маме (Акулине) о том, как какие- то негодяи  надругались над Лениным и как   секретарь партийной организации, принялся   накручивать ручку телефона, а  председатель   уговорил его погодить. Сам спешно направил людей,  ликвидировать посмешище…  Мама охала, причитала и повторяла « вот пакостники, вот безбожники, наказания для них нет…».  Я  все слышал, хотя прикидывался спящим.      Как только отец ушел  ринулся к дружку и строго настрого наказал никому ни при каких обстоятельствах не раскрывать тайны и даже в милиции стоять на своем:

- спал, мол. Ничего не знаю. Видеть не видел.

Гриша припомнил,  как он на конных граблях сгребал сено под горой Боиновкой  и  как подъехал на своем тарантасе  главный начальник деревни  и провел с ним беседу:

-ты, хлопец  озорной, шутить любишь. Я что тебе сказать хочу. Шутки шути, да знай меру.  Ты думаешь не дознаются?   И дознаваться не станут. Вон  у Матвея  Синякина, сломался трактор.   Кто-то сообщил в район. Приехали  карающие органы. Думаешь разбираться стали?  Пришили вредительство и увезли, даром, что один тракторист. И стоит теперь трактор. И  Матвея нет.  И семье горе. И колхозу убыток. У них понимаешь свой план. Как у нас собрать урожай, так у них посадить людей. Понимаешь!   Плакаты перевешивать – диверсия. Сам запомни и  друзьям накажи.   Ты можешь харьковать (лазить по огородам), озорничать с девками, шутить над верующими, чудить.  Дело молодое, понятное. Разберемся внутри деревни.  А   в политику не лезь.   Ни  отец тебе не выручит, ни я,  никто ….

Воспоминания приободряли  Гришу, но сил уже не прибавляли.    До его слуха уже не   доносилось ни одного стона, ни карканья ворона, уж не отличал в забытьи он или в сознании.  В мыслях были мать и отец, родная деревня и пустота.  Парубок-солдат  умирал. Умирал брошенным и  забытым.   Перед самой смертью начались видения.  Возник хор учеников Куринской начальной школы,  явственно  послышалась  песня:

- но от  тайги, до Британских морей, Красная армия всех сильней, - пели звонко, от души, как все дети поют. Видение исчезло и горькая мысль:  «а вот оказалось, что  винтовок  даже не хватает в Красной Армии.  Раненных и изувеченных некому подобрать. Отдали душу, бедолаги. Немцы, своих, гады, собрали.  А ведь многих, можно подлечить и опять на фронт, все дешевле, чем новых набирать». В  его мыслях сказывался крестьянский рачительный подход.

Итак, в бою  Гриша оказался оглушенным взрывом,  ранен в руку и до последних сил боролся  со смертью, проявляя  крестьянскую сообразительность и терпение.

В госпитале

В очередной раз, умирающий боец, очнулся и привычного вороньего карканья не услышал.  Поворочал, по привычке зрачками.  О матерь божья! Знакомый ландшафт исчез. Вокруг  сновали, беззвучно, живые, настоящие  люди в белых халатах,  на расстеленной соломе, телегах и  на земле лежали   такие же как он солдаты,  в  гимнастерках и галифе,  некоторые раздетые и   почти все перемотаны бинтами, тряпками и даже веревками.  Скоренько  возвращалось сознание, начинали доносится звуки: стоны,  зубовный скрежет и привычное «воды, пить...».   Гриша сообразил, он то ли   в медсанбате, то ли   в переполненном  госпитале,  опустил глаза и увидел   левую   руку. Она была забинтована и непривычно короткой. Сразу же    пришла мысль - "отрезали, вместе с червями".  Черви, черт с ним, а руку, конечно, жалко.  И ещё как жалко! На ум пришли слова песни, которые напевал его отец:
этой жизнью колыхаюсь,
занавеской на окне,
руки ноют, ноги ноют,
будто щас они при мне.

"Обрубок»  будет ныть на непогоду, точно".  Потом он принялся припоминать   каким образом попал сюда с поля боя. И вспомнить не смог.  Решил, что его или подобрал местный крестьянин-мародер,  или  долгожданная  похоронная команда появилась,  или сам  выкатился к людям. Других вариантов в голове не возникало. Свое появление в госпитале представил следующим образом: «Как в народной сказке Иванушку-дурочка спасали медведь, лиса и заяц, так и меня, ворон долбанул в звтылок, тело дернулось и он улетел. Спасибо птице. Потом появились черви и принялись очищать кровь. Мерзкие твари, а и им спасибо. Далее неведомая сила , доставила в госпиталь. Хирург слелал, что умел - отпилил часть руки. Есть, оказывается в русских сказках глубокий смысл». А как иначе он мог объяснить возвращение к жизни. В  этом переполненном  лечебном учреждении то ли санбате, то ли лазарете,  все  сосредоточены, заняты,  бегают туда сюда.   «У кого спросить?  К кому обратиться? Неудобно людей отрывать на глупые вопросы. Лучше  полежу, присмотрюсь, ознакомлюсь.  Подойдут,   кто-то же должен перевязать,   подать водицы».

Прощался, прощался Гриша с жизнью, а не простился.     И сейчас лежал  под  навесом, на брезенте, расстеленном по   мягкой соломе и наблюдал жизнь  лечебного учреждения. Вот длинная очередь  из  бойцов,  окровавленных носилок и таких же   телег со стонущими, мечущимися в лихорадке, грязными солдатиками. А  подальше врачи в бело-красных халатах, трудятся,  не разгибая спины. А очередь к ним  не уменьшается, прибывают и прибывают новые раненные. Мимо молчаливые  санитары,  проносят ведра и тазики, с  видевшими  человеческими конечностями.  По соседству лежат, такие же как он, забинтованные, перебинтованные, мучающиеся.  Это была жизнь! Она протекала как бы помимо Гриши и,   в то же время Гриша был непосредственным участником событий, живым свидетелем. И такое время препровождение увечному страшно понравилось, это    не лежать на поле боя, беспомощным, стараться веселить себя и  ожидать  вечной темноты, небытия. «А ведь не худо, - мелькнуло в его голове, - буду приспосабливаться». Хотя и начало августа, а по ночам  холодило, утром  рано светило солнышко, пригревало, к обеду - заходило и холодок не заставлял себя ждать.  По солнцу Гриша определил, в каком направлении Восток и, следовательно, родина, а  где Запад  -  откуда  опасность. Ему  страшно захотелось   домой.  С одной стороны, радость: «Вырвался из мясорубки, прощай  командиры,  посылающие  безоружных, необученных людей на убой. Зачем?  Накопи силы, вооружи людей и уж тогда «Ура! Вперед!». Немцы, гниды,   сумели подтянуть минометы, а где наши хваленые танки, орудия, самолеты?    Достаточно одного танка и  дело пошло бы веселее.  Немцам надо  наступать, пусть бы и нападали.  А мы бы  стреляли по ним».   Высшую военную мудрость с контратаками Гриша никак разгадать не мог, как ни силился. «Эх, не повезло мне! Плохие командиры. В других местах дела веселее. Ребята бьют гитлеровцев, и командиры у них хваты, и винтовок вдоволь, и патронов полно». С другой стороны,  молодой парень, а без руки.  Кому нужен?  Как к девкам приставать?  Кто за него замуж пойдет?  Чем вилы  держать?  Поднимать кули? Косить траву? Чистить стайки? В борьбе  грустных и радостных  мыслей, одерживало верх  природное жизнелюбие.  «Да и черт с ним, без руки, да человек. Не на такую войну он  рвался. Ты  безоружный, а в  тебя палят.   Увижу  маму, родную деревню уже хорошо!». На войну  Гриша ехал с мечтами о загранице, а теперь  все мысли  о доме. «Как там они?

Ведь   троих  мужчин забрали.    Дома остались  взрослые мама да сестра Ульяна, остальные малолетки:  Нюра, Илюша, Миша, Нина. Если здесь бардак и неразбериха, то  в колхозе не лучше. Трактора и лошадей -  на фронт. На чем пахать, сеять? Да и кому? Какой же он  эгоист! Уезжал… радовался. А о  матери, сестрах и братьях не подумал. Пропадут же. Любыми путями - домой». На  четвертый  день, к навесу  подошли люди в белом.  Принялись,  каждого   осматривать, у некоторых развязывали бинты, посыпали чем-то и снова завязывали. Работали молча и сноровисто, видно торопились. Солдаты от боли скрипели зубами, ойкали, вскрикивали, матерились. А  врачи и их помощницы,  не обращая внимания,  выполняли   важную медицинскую работу.  С Гришиной культяпки  то же размотали  окровавленную повязку,  помазали чем-то пахучим  и обратно забинтовали. Растревоженная рука  отозвалась болью. Вечером плохо поел, ночь спал  дряно. На рассвете   попытался подняться и сделать несколько шагов, получилось. Довольный прилег. Утром  госпиталь пришел  в движение: забегали   врачи и санитары; сестры  бросились собирать  развешенные бинты;   появились машины и телеги; солдаты принялись таскать носилки и  грузить тяжелораненных. Молоденькая медсестра  подбежала к навесу, подала  Грише небольшую котомку и скороговоркой выпалила:

- госпиталь эвакуируется. Здесь документы и материал для перевязки.  Ты паренёк комиссован, оправляйся домой, поздравляю, - и убежала. Коротко и понятно.  По-видимому, девушку привлекло   круглое и излучающее доброту лицо  Гриши.  Мелькнула мысль –«кисть потерял, котомку приобрел». Мелькнула и пропала. Медсестра единственное светлое воспоминание Гриши от пребывания и на войне, и в госпитале,  где  он даже   не успел разобраться, что к чему. И даже познакомится с кем ни будь,  перекинутся парой слов.   Что скажешь – время военное.    Его соседям повезло  меньше.  Их  безжалостно, как кули с картошкой, закидывали на подводы. И побрел раненный, пошатываясь, по единственной дороге, которая вела неизвестно куда. Шел не долго. Разбитая дорога привела к железной насыпи. На путях стоял эшелон из которого спешно выгружалась военная часть. Солдат спешно построили и они маршем отправились по той же дороге, в том направлении откуда только, что прибрел Гриша. Пришлось подняться по насыпи, кое как забраться в вагон и, паравоз тут же тронулся обратным ходом, набирая скорость. Вместе с Гришей разместилось некоторое количество раненных. У одних, не хватало рук, другие ковыляли на костылях, были и с изуродованными лицами. Ранения разные. Его рука давала о себе знать, но не она портила ему настроение. Осознание себя инвалидом, неполноценным человеком, предметом сочувствия окружающих огорчало его больше. И хотя он успокаивал себя тем, что другим хуже, что рядом настоящие калеки и что масса ребят осталась на поле брани навечно, дрянное состояние не проходило. Он не думал о том, как будет питаться, где перевязываться, каким способом добираться в Сибирь. Злость на немцев и на своих командиров перебивала. Поезд катил, давая гудки, люди в вагоне молчали. Каждый переживал трагедию сам по себе. Так бы и катить без остановки до самого дома. Настала ночь, народ потихоньку прикемарил. Утро встретили веселее, начали общаться, появились общие темы. Где здесь туалет? Как бы пожрать? Куда их везут?

Суматоха и неразбериха

Но вот поезд начал сбавлять ход, сильнее и чаще давать свисток. В окне замелькали закопченные кирпичные дома, люди. Состав почти остановился и они увидели строй солдат. Немедля в вагоне оказались все те же командиры с громкими голосами, приказывающие всем срочно покинуть вагон. Если кто-то замешивался, его подталкивали в спину. Все стало ясно. Состав совершал челночные рейсы. Выгнаные из вагонов раненные, оказались среди бушующего моря людей. Словно все человеческое горе собралось на этой прифронтовой станции: женщины с детьми, раненные, бойцы с оружием, гражданские в костюмах, цыгане. У всех лица испуганные, растерянные. Потолкавшись в этой стихии, Гриша, по обрывкам фраз, разговорам, определил, что люди хотели и не могли уехать подальше от фронта. Их паническое настроение усиливало отсутствие хоть какой то достоверной информации. Охрипшие железнодорожники сами ничего толком не знали. Между военными и работниками железки шла грызня. Мелькнула даже мысль «лучше бы остаться там, чем оказаться здесь». Одновременно получил и ободряющую информацию - на привокзальной площади работает перевязочный пункт, а у водокачки, бесплатно наливают кипяток. Значит кое какой порядок наводится, а, следовательно, начальство есть, оно старается, оно что-то придумает. Люди не брошены… К вечеру подошел состав, толпа ринулась занимать места и Гриша оказался то же в вагоне. Ехали опять очень медленно, словно чего-то опасаясь, всю ночь, а наутро на большой станции всех выгнали из вагонов. Попутчики подсказали, что они прибыли на транссибирскую магистраль. Здесь людей значительно больше, панических настроений меньше, неразбериха та же. Тонкая линия железной дороги явно не справлялась. Подвозить на фронт пополнение, вооружения, боеприпасы и так далее, вывозить обратно оборудование, технику на ремонт, раненных и беженцев, оборудование заводов Трансибу не по силам. В результате фронт воевал на голодном пайке, а масса людей ютилось на вокзалах, привокзальных площадях и близлежащих переулках. Огромная страна в хаотичном движении. Кто, куда едет и зачем едет не разобрать. Люди живут на вокзалах неделями. Тут же питаются "чем бог послал» и не подалеку ходят в туалет. Когда прибудет и отправится пассажирский, никто дать справку не может. О том, что бы купить в кассе билет, даже и не мечтали. В проходящие составы прорывались с боем. Некоторые умудрялись путешествовать на крышах вагонов. Они отличались черными от сажи лицами. Бардак. Среди этой массы ему требовалось выжить и добраться до дому. И все же пока в Кремле бонзы узнавали проблемы и их непозволительно медленно и даже лениво решали, народ сам организовывался, сам придумал правила, сам решал насущные вопросы. Патрули не вчитывались в документы, а с любопытством спрашивали

-как там, браток? Бьём фашиста? Сталин по радио объявил, что лучшие немецкие дивизии разбиты, скоро войне конец.

От таких вопросов Гриша предпочитал отмалчиваться - отводил в сторону глаза и кивал головой «да, - мол,- так и есть». Не мог же он перечить Сталину и с ухмылкой сообщать «расколошматили, держи карман шире, только не немецкие дивизии, а наши». Через несколько суток бестолочного шатания и безуспешных попыток прорваться в вагон, к нему подошел такой же почти как он солдат с рукой на повязке:

-один не уедешь. Давай к нам в команду. Последним будешь.

Команда инвалидов продавливала толпу, стараясь посадить своего- очередника. На его место подыскивали другого инвалида. На следующий поезд, уже садили другого очередника. Технология работала. На ней Гриша и убедился в преимуществе одноруких над одноногими. Его очередь подошла на третий день. Уезжая он махал коллегам пилоткой и совестливо размышлял: «я то, с горем пополам, уехал. А как же женщина с четырьмя малыми детьми. У них никаких шансов пробиться в вагон. Нехорошо! А безногий? Его ж в команду не примут. То же останется. Женщина пойдет побираться. Инвалиду везде плохо. Уедет он или останется". Поезд ехал медленно, с остановками. В вагоне тесно, душно, грязно. Одни бережливо перекусывали и запах сала, соленых огурцов, лука разносился по вагону, другие, как Гриша, плотнее закутывались в одежду, стараясь экономить энергию и заглушить недовольное ворчание кишек. Но ведь с каждым километром Гриша приближался к дому. Катил бы себе и дальше. Тесноту, смрад терпеть можно. А голод не перетерпишь. Несколько дней у раненного бойца не было ни крошки во рту. Вопрос о пропинании занимал все мысли, все существо. Просить, выпрашивать он не мог. Не позволяла человеческая натура. Да и у кого просить? Денег, что бы купить краюху хлеба не было и быть не могло Питание раненных на станциях не организованно. Выйти на станции, чтобы заработать он то же не мог. В душе жалел о том, что рядом нету Евлампия – с ним бы не пропал. В результате долгих рассуждений, он пришел к единственно правильно выводу - придется стибрить. И однажды решился. Поезд подкатил к какой -то крупной станции, Гриша взял свой рюкзачек и покинул вонючий, шумный, переполненный, ставший родным вагон.

Добывание пищи

Очнувшись на перроне, он задохнулся от свежего воздуха, голова закружилась, ноги подкосились. Пришлось прилечь. Слава Богу никто к нему не кинулся. Придя в себя, голодающий провел рекогнесцировку. На его счастье, станция оказалась узловой и все поезда останавливались, и города не было. Гриша потихоньку отправился по единственной дороге в неведумую даль. Через некоторое время двухэтажные закопченные дома закончились, щебенистое покрытие то же и перед ним оказалась обычная проселочная дорога с накатанной колеей, рытвинами и лужами. Грише того и надо, значит, он на верном пути. Скоро начались поля, на которых росли зерновые: пшеница, овес, ячмень. Но его глаза разыскивали зеленый цвет. За пригорком, вдалеке от тракта, мелькнул долгожданный цвет. Гриша свернул с дороги и пошагал по тропинке. Он подошел ближе, убедился в том, что перед ним поле картофеля. Сообразил пройти мимо залечь в ближайшем кустарнике. Он прекрасно понимал – "второй хлеб" манит не одного его. Потому, картофельные поля обязательно сторожит объездчик. Знания его не подвели – поля, действительно охраняли два объездчика и оба верхом. Близилась уборка и урожай колхоз строго оберегал. Похвалил себя за осторожность. На крестьянскую солидарность он не уповал – если застукают, то поведут как расхитителя колхозной собственности, под победоносный удар бича в контору. Вызовут миллиционера... И не посмотрят, что инвалид и голодный. И никуда не денешься – от коня не убежищ. А уж Гриша прекрасно знал, каких решительных и безжалостных мужиков отряжают в объездчики. Шансов уговорить, разжалобить никаких. Осторожность прежде всего. Он выглядывал из кустов, изучал передвижение и время появления охраны. Заодно, выстругал из ветки, что-то похожее на лопатку. Выбрав момент, согнувшись добежал до первых кустов. Заготовленное орудие с острым концом не помогало. Все же ничего лучшего, чем человеческая рука природа не придумала. Жаль, что она у него одна. Гриша потянул за стебель. Куст не поддавался. Сильнее тянуть, смысла ни какого - вытянешь, а картошка останется в земле. Пришлось интенсивно лопаткой углубить борозду вокруг куста. Опять потянул. Привстал огляделся. Еще раз прошелся по борозде. Культя уже не кровоточила, хотя при каждом неловком задевании острая боль пронзала все тело. Гриша вытащил нож и нажал на кнопку. Евлампий буд-то предвидел будущее и одарил не зря. С его подарком дело пошло удачнее - удалось вытащить несколько стеблей. На их концах висело несколько картофелин величиной с гусиное яйцо. Сознание отметило, что еще картошка не созрела, она крепко цеплялась за корни. Потому и вышла из земли. В сентябре плоды бы остались в земле. Рассуждать некогда, Гриша торопливо сорвал картофелины и рассовал их по карманам. Лезвием, для убедительности, прощупал почву. Котомку благоразумно припрятал в лесу. Если поймают, накажут за небольшое количество. Затем постарался шустро закопать куст обратно. Внимательный объездчик заметит проплешину. С добычей, пригнувшись вернулся в лес и сложил добычу в котомку. Опять лежал, выжидал, а в голове крутилась мысль: «готовились, готовились, а не приготовились. Каким образом раненный боец станет пробираться домой? Где питаться? На какие денежки приобретать билет? Вот так и приготовились, что боец Красной Армии вынужден мародерствовать».

Любому нарушителю, преступнику требуется моральное оправдание. Гриша оправдывал и набег на колхозное поле. «Это картошка теперь не принадлежит колхозникам. Принцип «все для фронта, все для победы» и урожай то же. Колхозники ее выкопают и увезут на фронт. Я просто сократил ее путь. Я же боец Красной Армии, хотя и демобилизованный». Гриша совершал рейсы «лес- картофельное поле» до тех пор пока не наполнилась котомка. Уже вечерело, когда он отправился с добычей в обратный путь. Довольно тяжелая ноша настраивала на хороший лад. Уже почти в сумерках, он свернул с дороги, набрал кучу хворосту и разжег костер. Когда пламя прогорело, Гриша разгреб палкой золу, высыпал в центр, половину добычи, вторую - приберег для обмена на огурцы, капусту, морковь. Очень сожалел о том, что не нашел старого ведра: в нем картошка сохраннее и печется равномернее. Аккуратно присыпал плоды углями и прилег на шинелишку. Усталость давала себя знать. Очнулся Гриша, уже под утро, угли давно потухли, он торопливо руками раскидал кострище- добыча и надежда не сгорели. Слава Богу! Аппетитнее и вкуснее он еще не ел. Подкрепившись, экс- солдат отправился на станцию бодрый и энергичный. Рано утром он появился на вокзале. Картошка, «второй хлеб» не даст умереть от голода. Станция хотя и крупная, но все же не город, здесь и народу поменьше, и порядок кое какой. Разведав обстановку, Гриша принялся дожидаться проходящего поезда. От нечего делать бродил по привокзальной площади. Заглянул в торговые ряды. Вдруг до ушей донеслось:

-куды путь держишь, «калека»?

Слово «калека» прозвучало приветливо, по свойски. На Гришу смотрел из-за прилавка давно не бритый мужик.

- в Сибирь.

-ой, браток как далеко. Ты какой будешь?

Гриша пожал плечами, растерянно взглянул на вопрошающего.

-Не понял? Тебя в каком месяце ранило?

Тут-то "калека"сообразил о чем спрашивают:

-в августе.

-а я июньский, - с гордостью произнес небритый, и продолжил:… небось денег нет, пайка - нет, а жрать хочется! Знамо дело. Он порылся у себя под прилавком, воровито вытащил огромную морковину и прошептал:

- вот тебе конский хрен. Спрячь.

Сообразиловки раненному не занимать так он и поступил. Как все крупные плоды морковка была сочной, сладкой и твердой. Гриша ее разделил на шесть частей. По одной части в день. Морковина добрая добавка к картошке! Чувство собственной значимости выросло на длину морковины. Он открыл для себя одну истину. «Мир не без добрых людей,- не раз слышал поговорку от родной матери. За всю дорогу ему встретилось немного таких людей, с десяток, не больше. Потому он теперь дополнял: "беда в том, что их катастрофически мало». Поезда, которые останавливались, а которые мчались без остановки. Те которые останавливались, стояли несколько минут. Гриша уже не смог прорваться в проходящий несколько суток. На четвертые полез напролом.

-Какой у него может быть билет, - защитил Гришу случайный доброхот, - его проездной, пустой рукав, будь, человеком, запусти в вагон.

И проводник, кинув взгляд на худого и бледного парня военной форме, нарушал правила пассажирских перевозок. Ох, долгая дорога! Хватит ли котомки картохи, что бы добраться хотя бы до середины? Гриша ехал ли в поезде или томился на станциях мысленно хвалил себя, за предприимчивость. «Второй хлеб» уже осенью 1941 года – ходовой товар. На рынках его можно было обменять на соль, яйцо, огурцы, капусту и даже хлеб. Нельзя сказать, что инвалид ехал с комфортом, побаливала рука, его так же высаживали из вагонов и он сутками жил на узловых станциях, но добирался все ближе и ближе к дому и с голоду не подыхал. Потихоньку приспособился к станциям, быту, прилавкам, торгующими однородной снедью, истошным крикам, измученным людям, ругани, плачу детей. Чем плохо ожидать поезд? Расписания нет. От вокзала далеко не отойдешь – пропустишь поезд и на вокзале тошно: ни присесть, ни прилечь. Инвалиды старались знакомится и поддерживать друг друга. Вместе ожидать проходящие поезда, добывать кипяток, протискиваться в вагон – сподручнее.

Привокзальные костры 1941 года

Ночами уже становилось прохладно и на небольших станциях старались недалеко (что бы не пропустить поезд) от вокзала разводить костры, дабы обсушиться, обогреться, спечь картофелину, гриб и просто скоротать время за разговорами. Около огня, развязывались языки и коллеги (если так можно назвать) откровенно рассказывали свои приключения. О! эти костры у вокзалах. Сколько там можно было наслушаться реальных человеческих историй, что записанные они внимательным слушателям, составили самый правдивый документ первых месяцев войны. Не один увесистый том. Пожалуйста, историки изучайте, потомки знакомьтесь. Инвалиды, отработанный материал, для власти только обуза. Его в бой не пошлёшь, к станку не поставишь. И ночью у привокзального костра раненные выкладывали свою душу, не боясь ни НКВД, ни милиции, ни особых отделов, ни многочисленных сексотов. Фамилии то же здесь никого не интересовали, в редких случаях имена, а клички давали самые разнообразные: «колченогий», «интеллигент» или» очкарик», «костыль», «танкист».

- Лежим мы в окопах и вдруг по нас начали палить из орудий, - передает пережитое, очередной рассказчик в шинельке, - выглядываю, вижу черные машины двигаются, рычат, изрыгают огонь. И прямо на меня. Что за страх! Я ведь даже трактора не видел. А по окопам истошные крики «танки! танки!». Мне не по себе, по спине мурашки, рук и ног не чувствую, голова ничего не соображает. Я и бросился наутек, и другие так же. Меня срезало. Лежу, а он мимо ползет, на гусеницах кишки. Танки страшная сила. Мне повезло, прогрохотал мимо. А других давил, как котят, проклятая немчура. В лазарете одну ногу восстановили, другую оттяпали. Я счастливчик из такого ада вышел живым.

-Куда ж наши танки делись? – задумчиво вопрошает голос из полутьмы.

-Куда, куда,- загорячился неприметный инвалид, - я лично видел колонну танков: стоят, как мамонты и никого вокруг. Разбежались три танкиста, три веселых друга.

-Да ну, скажешь то же!

-Че, да ну. Сам видел собственными глазами. Вот тебе и да ну.

-Может у них горючка закончилась. Не будешь же сидеть и ждать когда тебя заживо зажарят, вот и разбежались, - с надеждой вопрошает тот же голос.

-Ага, а пушки, пулеметы для чего? Мы голодные были, обшарили все. Нашли и снаряды и патроны, и горючее в бочках. Всего полно. Только жратвы не было. Ушли и ее забрали с собой.

-Танки что! Я собственными глазами видел артиллерию. Пушки стоят, ящики со снарядами лежат, а ни одной живой души, - подтверждает, массовое бросание техники хрипловатый, унылый голос.

-А мы, когда на нас напали, не сразу и сообразили, что надо стрелять. Немцы это ж наши союзники, нам так внушали. Предательство, братцы, предательство на верху, не зря говориться «рыба гниет с головы»…, -делился очередной "колченогий".

В те трагичные дни, правду о том, что творилось на фронте, можно было узнать только от раненных и увечных. Правду матку резали так, что уши заворачивались. Инвалиду – море по колено. Вместе с частью тела, каждый, словно, потерял страх. А на утро, такой правдоруб растворится на вокзале в людском море и ищи ветра в поле. Всего не упомнить, чего наслушался от своих коллег экс-боец РККА. Многое не укладывалось в голове. Но ведь товарищи по несчастью не могли врать и какой им смысл сочинять небылицы? И чем больше Гриша слушал невеселых солдатских историй, тем больше приходил к выводу о том, что не только ему не повезло с командирами. И на других участках фронта приходилось не слаще. И там гибли люди не за понюх табаку. У костра Гриша услышал довольно редкую историю.

Оптимистический рассказ

…. нашу часть отправили на фронт через неделю. Идем походным строем. Пехота марширует по полю, по дороге кони тащат пушки, паралельно грохочут танки, - говорившему трудно. Речь прерывалась каким то сипением и высоким просвистом. Костер затухал, подбросить дровишек добровольцев не находилось. Гриша очень хотел рассмотреть очередного рассказчика, однако, лень покидать пригретое местечко. А еле различимый коллега с трудом продолжал:

-стреляем, бежим, падаем, боимся, а наступаем. Немец не выдержал и бросился наутек. Наши танки палят, догоняют и давят. Страшно и радостно…, опять долгая отдышка, сипение и присвист, все слушают никто не торопит, уж очень необычен рассказ …,- всех бы перебили, да командиры начали кричать «Стой! Назад! Куда дураки прете!». В общем, остановили нас и повернули обратно. А жаль, мы бы им показали…. Рассказ увлек всех, слушали с интересом, никто не поторопил и не пошевелился. Слишком отличался от того, что каждый видел своими глазами.

Отдышавшись, от свистев, в очередной раз, рассказчик продолжил: … молодцы командиры оказались. Потом объяснили, что фланги открыли и могли попасть в окружение. Немец дюже умело окружает и сжимет "клещи"….

При этом рассказчик, старается смотреть лицом не на костер, а в сторону. Пришлось дать ему кличку "солдат-победитель".

-Потом нас перебросили на другой участок фронта. И там мы вдарили и опять германец на утек.

-ну и сочиняешь! Германец же не дурак.

-Не дурак, да только и он боится. Сила силу ломит. У нас была сила мы и ломили.

-А что потом?

-Потом у нас забрали артиллерию, а за ней отправили куда то танки. Как по мановению волшебной палочки налетели стервятники. Остатки техники расколошматили. И остались мы, пехота. А что пехота против брони, стали? Немцы нас и пропахали. Что я скажу? Дураки командиры. Они виноваты. Но скажу побеждать мне понравилось. Раненных и убитых много. А все равно гордишься.

В это время послышался гул, приближающегося поезда и все увечные, хватая котомки, заторопились к перрону. Грише очень хотелось рассмотреть солдата-победителя. На фоне общего уныния, неудач. И когда тот проходил мимо ему бросилось в глаза красная изуродованная половина лица, ее словно, снесли саблей. Отсутствовала щека, зубы и десны открыты, вместо носа, две маленькие дырочки, уха то же не было, на шее - безобразный бугор. Теперь понятно, по чему солдат победитель, отворачивал правую часть лица. Пару раз его красное, обезображенное лицо мелькнуло на вокзале. И пропало. Куда девался – уехал или ушел в город, вопрос не праздный. От встречи с победителем Грише вдруг полегчало. И в чем причина? Во-первых, вокруг уныние, пораженческие настроения, человеческое горе. И казалось они везде и навсегда накрыли нашу землю. Разговоры в основном о вчерашнем, свежем, только что пережитом. О поражениях, отступлениях, ранениях, колоннах пленных. И на лицах, плохо скрываемое тревожное ожидание: как примут дома? И как вообще строить свою жизнь, добывать пропитание? И вот, оказывается не все так плохо. И мы бьём германца! Значит, не все пакостно и бесперспективно. Во-вторых, не такое уж у него самого невеселое положение. «Зря я убивался. Я еду домой, меня встретят, не отвергнут, я способен трудиться. А если бы я оказался на месте солдата-победителя? С обезображенным лицом? Я бы еще подумал появляться на очи родных или нет? А если бы не хватило смелости, то кому бы пристал? куда бы путь держал? У меня полбеды, беда у него» - такие мысли пришли в голову. Встреча с солдатом-победителем придала молодому инвалиду уверенность, подняла его, как говориться, боевой дух. И еще он убедился, в который раз, как ему повезло и повезло сказочно и что его ранение не конец жизни. Да и не было на фронте солдата-окопника, который бы не мечтал о легком ранении. Ранение – марш с передовой, туда где тишина, сон, еда, жизнь. О легком ранении (оторвало кисть левой руки, повредило плечо, прошило ногу ниже колена) мечтали. Но и тяжелое то же давало шансы на жизнь. У привокзального костра Гриша встретил интересного попутчика.

Грамотей Игнатий

На очередном вокзале, название, которого он не запомнил, ближе к ночи, разглядел костерок. Туда и направился. Вокруг костра на чем придется сидели коллеги, грелись. Все небритые, потрепанные, замурзанные. Он снял котомку, долго возился с узлом. Костровики молча наблюдали. Гриша неловким движением вытащил три не крупных картофелин, потом еще столько же и еще раз. Непривычные движения причиняли боль, от которой лицо морщилось.

-Недавно ранило, давай к нашему шалашу, - прервал молчание голос из полутьмы.

В ответ он произнес:

-каждому по штуке.

Кто-то торопливо забрал, даренный в общий котел продукт питания, и положил в золу, приговаривая:

-вот это правильно, вот это настоящий боец, присаживайся, милок, не стесняйся.

Люди потеснились, Гриша уселся на освободившееся место, поставив драгоценную котомку меж ног. Слушатели вернулись к прерванному разговору:

-…Фрицы, значит, нас окружили. Кричат «рус, Иван, сдавайся», - рассказывает свои злоключения раненный, - а у нас командиры разбежались, винтовки не у всех, патронов кот наплакал. Мы и подняли руки. Куды деваться. Жить хочется. Все, весь полк или больше. Немцы нас построили в колонну, конвоировать поленились. Показали куда шагать, а сами, сели в мотоциклетки и покатили дальше. Мы винтовки побросали и пошли, а я взял да и свернул в лес. Зачем и почему, сам не знаю. Побоялся плена, наверное. Блуждал, оголодал. Вышел случайно к своим. Спасибо ребятам накормили. Не успел освоится, как налетели самолеты, принялись кидать бомбы и строчить из пулеметов. Меня контузило, глаз вышибло, - заканчивал с грустью оратор.

Слухи о колоннах сдающихся в плен, доходили до Гришиных ушей, однако им как-то не верилось. Он их отметал как глупости и относил к паникерским. Не может быть такого, что бы солдат РККА поднимал руки вверх перед врагом. А здесь костра их подтвердил очевидец, которому врать не было никакого смысла.

Кто-то, словно услышав Гришины мысли, просипел угрожающе:

- брешежь, пёс собачий!

И тут же раздался примиряющий голос:

-перестанте собачится. За какой хрен им воевать? За колхозы- крепостное рабство, за заводы с нищенской заработной платой, за стройки с системой выживания пота.

Вот загнул, «крепостное рабство», «система выжимания пота», грамотный, - отметил Гриша. А по виду ничем не выдающийся. Та же шенелюшка, истощенной лицо, рука на повязке, а ловкий на слово. А ничем не приметный солдатик продолжал:

…за землю? Так ее отобрали. За советскую власть? Так от нее все беды. За Сталина и коммуняк?

Его перебивает из темноты разудалый голос: «Коммунист, коммунист, вместо дела один свист».

-Правильно. Да, я никогда ни за одну партию биться не стану. Лучше посидеть в плену и вернутся живым, чем пасть на землю и сгнить. За что погибать? В германскую сдавалась в плен. Затем возвращались. Здоровыми и невредимыми.

- Складно ты говоришь. Я скажу проще. Был у нас одна семья, муж, жена и четверо парней. На своей мельнице зерно мололи. Так мельницу у них отобрали. А всех пятерых на войну загребли. Я собственными ушами слышал, как отец шептал ребятам: «дай Бог, немцы отменят колхозы, вернут мельницу…».

-Нам, братцы страшно повезло. Хотя и калеки, а живы. А сколько погибло! Сколько остались без рук, без ног и вообще «самоварами».

Перед глазами Гриши возникло поле, с валяющимися телами убитых, которых он вначале принял за овец.

-Да точно, готовились, готовились, да не приготовились,- подытожил разговор властный голос из темноты.

Тот же шустрый разгреб угли, хворостинкой протыкал и раздавал по очереди. Каждый принимал, обжигая пальцы, освобождал плод от кожуры. Кушали не спеша, стараясь растянуть удовольствие. Одна картошина пустой желудок только раззадорит. И все же пища. В конце, чей-то голос из темноты, властно, но не громко объявил:

- заканчивай рассусоливать. Пора спать.

Его послушались: кто прислонился к боку соседа, кто, положив руки на свои колени, склонил голову, задремали. Гриша так же уткнулся головой в колени, забылся, отмечая про себя: «а ведь правильно, готовились, готовились, да не приготовились». С грамотным он решил познакомится поближе. Утром, невыспавшиеся инвалиды потихоньку уходили на вокзал. Собрался и дюже грамотный.

-Собери двух одногогих,- быстрее не побегут, а собери двух одноруких, любому дадут сдачи.

-это точно, - приветливо отозвался, тот к кому предназначались слова, - нам повезло. Ты куда путь держишь?

-На Восток.

И мне туда же.

Познакомились. Грамотного однорукого звали Игнатий. И они стали добираться вместе. По дороге заводили разные разговоры, питались из картофельной котомки. Игнатий особенно ругал крестьян за колхозы:

-вы не глупые, вы неграмотные, темнота. Скажи, зачем крестьяне пошли в колхоз?

Гриша отвечал:

-а куда деваться. И ты бы пошел, не пошел, заставили бы. Рассуждать каждый горазд.

Игнатий гнул свою линию:

- есть же люди, не пошли и все.

Колхозник оправдывался:

-вы городские сильно умные. А сами? Трудитесь за гроши, ходите в лохмотьях, живете в бараках и еще нас поучаете…

-я считаю вас крестьян, виновными в бедах страны. Вернее не вас, а вашу покорность.

-как так?- невольно вырывается из деревенского жителя, - мы кормим страну, из нас набирают рекрутов, нас посылают на стройки! Мы соль земли русской.

- Отсталость деревни выгодна царю, военным и городу. Власть при всяких затруднениях выколачивает от туда средства. Бесконечное количество раз нападали на турок, несколько раз ходили на Наполеона… Вижу по твоему лицу не согласен. Тогда скажи, а что делал Суворов в Италии в 1799году? А армия Римского-Корсикова в Швейцарии? Мало этого, скажи, что делал Кутузов с Александром I в Австрии в 1805 и 1807гг.? Какого черта они там забыли? Не было бы у царей средств, хрен бы ходили в заграничные походы или мечтали о черноморских проливах. Занимались бы своей страной.

-Но ведь в русско-японскую войну, японцы на нас напали и мы защищались, - вспомнил Гриша курс истории.

-Не на нас, а на Порт-Артур, российскую военную базу. Заметь не на Владивосток, не на Петро-Павловск- Камчатский, не на Сахалин, которые брались голыми руками.

- Как! – воскликнул оторопевший слушатель, - они же половину Сахалина оттяпали.

-э, брат, не путай Сахалин - военная добыча. В русско-японской войне, опять же просматривается вина крестьянского населения. Царь и его придворные собрали деньги с села и, с дури, построили в Китае базу. Зачем? Японцы издревле считали Далянь, зоной своих интересов и потому объявили России войну.

-С властью понятно, а причем военные?- поинтересовался Гриша.

- Офицерье – жирует: получает высокие оклады, форму, казённые квартиры, рано выходит на пенсии. Повисли хомутом на шее трудящихся. Я тебе, мой дорогой деревенский друг, приведу один пример. Для того что бы обмундировать полностью гусара, требуется труд целой деревни в течение года. А уж тяжелой кавалерии – кирасир, конногвардейцев – не менее уезда.

-А город?

-Пожалуйста, город покупает у крестьян продукты дешево, а продает дорого. И еще кричит, почему продукты дорогие! И эти, и те, и третьи беспощадно эксплуатируют сельских жителей. В этом они солидарны, вместе они сила! При бунте крестьян выступают одним фронтом, подавляют беспощадно. Вдобавок презирают деревню: что власти, что военные, что пролетарий. Презрительно называют «неотесанной деревенщиной».

-А что делать? – растерянно спрашивает слушатель, который о таких вопросах даже и не задумывался.

- О, мой деревенский друг! Если бы я знал! Выскажу только свое видение, - в этом месте голос его затих и замедлился, затем последовала пауза, - прежде всего сам крестьянин обязан понять о том, что главный в государстве. Не офицер, не чиновник и не партийный бюрократ. Крестьянин - кормилец. Без него государству погибель.

-Так я об этом и толмачил! - поневоле вырвалось из Гриши.

-Толмачить мало, это же истина. Против силы, нужна сила. Поставить дело так, что бы военный приходил и упрашивал кормильца выделить средства на оборонные нужды, чиновник то же на свою контору и жалование. Сам царь, «ломал шапку» перед крестьянином и доказывал необходимость пополнение казны. Скажешь фантастика! Но так дело поставлено в Североамериканских штатах, в государствах Центральной Европы. Представители народа, парламенты, решают поднять налоги или нет. А наши крестьяне одурачены пропагандой, забиты, разъединены.

-Откуда ты столько много знаешь?- изумляется, бывший лучший ученик школы.

-Ходил в библиотеку, читал, размышлял.

Забегая вперед замечу важную деталь. Гриша доберется до дома. Его стараниями в деревне возникнет обширная библиотека. Самая богатая библиотека в области.

Так по каким причинам на нас напал Гитлер? – допытывался Григорий, - то же крестьяне виноваты или как ты говоришь их покорность.

-Про Гитлера я не расскажу, еще не дотумкал. Приведу один факт, а ты парень не дурак, сам сообразишь. И. Сталин отбирал у крестьян зерно и отдавал Гитлеру. Сами жили впроголодь, а фашистов подкармливали. Взращивали пса на свою шею. Почему? Это что? Близорукость? Предательство? Глупость? Ответь? И еще подлили масло в огонь, в 1940 году напал на Финляндию и на Бессарабию. И. Сталин послал армию и с народом не посоветовался. Армия есть, большая. У самого дури, как у дурака махорки. Дураки же, как правило, агрессивные.

Набег на колхозное поле

Так в разговорах и спорах перевалили Урал. Гришина котомка-кормилица опустела. Где –то уже под Новосибирском, он предложил сойти с поезда и повторить набег на колхозное поле. Голод не тетка и новый знакомый согласился. Довольно долго шли от стации по проселочной дороге, пока не показались посевы. Возле картофельного поля, залегли и долго высматривали сторожа. Томились. Ни кого в поле не появилось. Рискнули, заползли на ближайший край. Один посматривал по сторонам, другой добывал картошку. Гриша пришло на ум, повеселить и себя и попутчика.

-Готовились – и нож вонзается в землю с одной стороны куста, - готовились, - лезвие ножа входит в землю с другой стороны, - да не приготовились, - и нож уходит в землю с третьей стороны. Куст подрыт. Откладывает в сторону холодное оружие и единственной рукой вытаскивает подрытые стебли, на концах которых висят земляные плоды, величиной с добрый кулак.

-Добрая картошка и чистая, сибирская, - радуется добытчик.

- деревня! Дай- ка мне, сам наблюдай.

Игнатий взял в свою сухую и длинную ладонь, нож:

-смотри как надо: вот тебе маршал Буденный, вот тебе маршал Ворошилов, вот тебе товарищ Молотов и вот тебе рябой и усатый, - нож с каждой фамилией по самую рукоять входит в нетвердую землю. С последним ударом, попутчик тянет за стебли, словно мертвеца за волосы и торжествующие вытаскивает клубни.

С такой нескрываемой ненавистью к высшим начальникам страны, деревенский паренек встречался впервые. Лицо его даже зарумянилось. Однако, не желая ударить в грязь лицом, он поддерживает честь села:

-гляди, город! Вот тебе партия за мою руку, вот тебе советская власть за жизнь Евлампия, вот вам командиры Рабоче-крестьянской армии за бесславную гибель моих корешей.

-Молодец! Приободрил попутчик, - перенял нож и принялся подрывать куст, приговаривая:

-вот тебе власть за коллективизацию, вот тебе власть за индустриализацию, вот тебе власть за шашни с Гитлером!

Пара одноруких расхитителей колхозного имущества, забыв об опасности, стоя на коленях, азартно состязались в остроумии. Проклятий хватило, что бы наполнить котомки. Причем ощущали прилив сил и уверенности. Новоявленные карбонарии - отправились обратно по знакомой дороге. Как только до слуха стали доносится хорошо различимые  гудки паровозов, свернули в ближайший лесок. Выбрали подходящее место для костра и принялись таскать валежник и обустраивать место для начлега. Работа для одноруких не лёгкая. Грише повезло  он наткнулся на какую-то струю посудину. Управились до темноты. Разожгли костер. Гриша насыпал в посудину добычу, перевернул ее и обложил валежником. Спокойно возле костра, мирно. Сидели беседовали. А когда пламя исчезло, Гриша палкой расчистил золу вокруг ведра, Картошка получилась испеченной ровно, без пригорелости и сырости. Оба накинулись на бульбу.

-А я дорогой мой деревенский друг еще никогда не ел такой духмяной и вкусной картошки, - сделал паузу и добавил, - да что там говорить, после того как покинул дом, никогда так сытно и спокойно не кушал.

-То -то и оно, - торжествующее отвечал его товарищ, - а ты деревня, деревня. Без нас вы в городах давно бы передохли. .

-Да так, к слову. Я же и сам деревня

Уже по ночам холодало. Но если постелить одну шинелишку на ветки, другой укрыться, тесно прижавшись друг к другу, то заснуть можно. Где-то там, за тысячи километров, составы подвозят и подвозят новое топливо войны, ребят гонят вперед и они бредут, подставляя ноги, руки, груди, животы под свинец, а совсем рядом на вокзале встревоженные, растерянные голодные люди, детский плач… А здесь тишина и покой.

-Вот оно Григорий Николаевич что такое настоящее счастье!

-Да. Я как раз подумал об этом, - ответил Гриша, сквозь навалившуюся дремоту.

На утро, сытые и затоваренные экс-бойцы появились на станции, теперь сесть на поезд не представляло труда. Составы в восточном направлении везли оборудование, беженцев, раненных. Наши попутчики, запросто договаривались с охраной, печенная картошка –универсальный пропуск.

Беседы, а честнее просвещение лучшего ученика школы продолжалось. Откуда было знать деревенскому пареньку о том, что, и прошлые, и нынешние, да и будущие властители страны, постоянно хорохорились и постоянно оказывались не готовы к войне. Такое наблюдалось в крымскую компанию, русско-японскую, Первую Империалистическую, финскую, отечественную, в любую другую.

- Не верь, мой «деревенский кормилец» официальной пропаганде. Не будь примитивен. Относись критически. Обманывали нас власти и будут обманывать. Не готовы мы к войне ни в прошлом, ни сегодня, ни в будущем. Это наше перманентное состояние.

-Что такое перманентное, объясни мне, темному крестьянину? - иронизировал слушатель.

-Это значит, постоянное, одинаковое на все времена.

-А, понял.

-ну раз понял, чем мужик бабу донял, слухай дальше.

Приходилось слушать, даже с удовольствием и сожалеть о том, что такого учителя истории не было в Куринской школе. По ночам Гриша просыпался, или от громкого храпа, или невыносимо жалкого плача маленьких детей, или духоты и смрада. Колеса выбивали бесконечное «тук-тук», а в голове Гриши отстукивало «го-то-ви-лись, го-то-ви-лись, да не при-го-то-ви-лись» и горечь и обида заполняли все его существо. Так в беседах, питаясь «вторым хлебом» и коротали время в пути, пока не докатили до станции Ачинск. В Ачинске их пути расходились.

-Поеду к себе в Бурятию. Знаешь. какая на Байкале рыбалка, хариус!
Его соли, копти, употребляй свежим, вкуснятина!
Гриша попытался уговорить попутчика ехать с собой.
-а нас баранина, да свежая, да жирненькая, да приготовленная в котле - за уши не оттянешь.
- Да у нас  в Бурятии знаешь какие барашки?  Килограмм прд тридцать. О, курдючий жир, да мясо. А мясо на кости! Ел ел, утром встал, а остывшее  так и просится в рот - уминаешь, не хуже свежего хариуса.
Больше Хакасией попыток Гриша не предпринимал. Понял бесполезно.
Расставались без сожаления - так надо, у каждого свой дом. Гриша свободно сел в проходящий поезд и, наутро, добрался до Минусинска. Считай уже дома. За пару с небольшим месяцев он узнал столько, сколько бы не узнал за всю колхозную жизнь. До родной деревни (считай до дома) добрался уже видавший виды и уверенный в себе восемнадцатилетний мужчина. Не зря говориться -дорога – это жизнь.

Выживание колхозников

Быстрое  возвращение инвалида с фронта произвело  в деревне суматоху.  Иначе и быть не могло.   Ведь новости с далекого  фронта скудные, с базара, солдатская почта ещё на наладилась, газеты присылать перестали, радио не работало. Колхозники- в неведении, а  ведь из каждой семьи  мужиков забрали на фронт. Главным образом питались слухами от проезжающих. А они разные. Гриша первый кто  в тощем рюкзачке притащил нерадостную   правду. Он, не  таясь, рассказывал о том, что видел собственными глазами и  о   массовой гибели солдат  в боях, и об отсутствии  боеприпасов и  о   грубости  командиров. Родные оказались в шоке – на Гришу успела прийти похоронка. С ним уже  попрощались, а тут явился- не запылился. Явление во Вторую Мировую редчайшее и радостное.    Мамая, у которого он собрался просить прощение, забрили на фронт. И вообще   в деревне одни женщины, девки,  да дети. Грустно, малолюдно, тревожно, смутное предчувствие голода и холода. Как звери и птицы предугадывают землетрясения, так и советский крестьянин каким-то глубоким нутром предчувствовал наступление роковых перемен. Хотя ничего их не предвещало. Урожай почти весь удалось убирать и свезти в два огромных склада (подтоварника), а оттуда уже отправляли обозами в город. Выгребали все под чистую. Вот это как раз и настораживало. Хорошо, что на приусадебных уродилась картошка и овощи. Скот мирно пока пасся на пастбищах, на чем его кормить зимой? И не пойдет ли он под нож для нужд РККА?Вопросы. Работали детские ясли. На подтоварнике уже висел лозунг «Все для фронта, все для Победы». А в деревню зачастили проверяющие различных мастей (инструкторы райкома, сотрудники НКВД, милиционеры, члены партийного и рабочего контроля). Потому предвестники, наступающего голода появились уже осенью 1941 года. Фургонами, телегами, грузовыми машинами вывезли все, что родили колхозные поля и дало животноводство: зерно, растительное (конопляное) масло, мед, ранетки, яйца, коровье масло, мясо, шкуры. На трудодни никто не получил ни грамма продукции. С осени 1941 года началась ежедневная борьба, каждой семьи, вдовы, каждого дома за выживание и продолжалась она не только до окончании войны, но и после. К костлявой руке голода добавились холода Куринка – степное поселение – дров нет, уголь далеко и по лимитам, а местные источники энергии (кизяк, каргатник) малокаллорийные. Ради выживания в печах за время войны пожгли все дерево: заборы, фронтоны крыш, коновязи, туалеты, скамьи, лестницы, ставни и проч. Можно сказать, что мужья, отцы и братья на фронте бились с немцами, матери, сестры и дочери в тылу сражались с голодом и холодом. Общее состояние Куринки в войну прекрасно передается народной частушкой:

Девок много, девок много,

Девок некуда девать,

Когда кони передохнут,

Девок будем запрягать.

Здесь и об отсутствии техники, и женщинах, запрягающихся вместо тягла в плуг. Не зря, «власть предержащие», искрометное народное творчество, запрещало.

Председатель и счетовод

С приходом Гриши оживился председатель Зародыш Лазарь Ефимович. Если бы  ему дали право, отозвать одного солдата с фронта он бы выбрал завзятого писарчука. Война войной, а  бюрократию, отчетность,  никто не отменял. На данной стезе - бурная деятельность. Вышестоящее начальство требовало  подробных  отчетов, сводок, балансов, в последних счетовод путался, районники грозилось применить меры военного времени.     Зародыш  сразу же назначил   Гришу  счетоводом  и  взвалил не него сильно, запущенные  бумажные работы:   вести бухгалтерский учет,   мерить сажнем пашню,  составлять и отвозить отчеты в район, вести списки живых, больных и умерших     и так далее.   Он же посоветовал Грише:
-ты, хлопчик,   язык-то по прикуси. Напишут куда надо. Приедут и заберут. Не посмотрят, что комиссован.

Зародыш Лазарь  Ефимович, происходил из середняков, трудяга,  по характеру спокойный, любил справедливость и пользовался большим уважением среди односельчан. Зря советовать не станет.   С Лазарем интересно общаться. Новый счетовод с удовольствием принялся выполнять многочисленные обязанности. Теперь с восходом солнца, он шел на конюшню, запрягал коня, собирал работников и отвозил на дальние поля. На ближние - работники добирались пешком. На полях сажнем измерял вспаханную землю, собирал данные о выработке, мерил зароды, возвращался в деревню докладывал председателю. Потом уходил на ферму и помогал животноводам. А вечером до полуночи подбивал балансы, начислял трудодни, сочинял справки, заполнял статистику.  Вместе они «ломали головы» как не выполнить строгий, секретный Указ о ежедневной выработке трудодня, каждым колхозником. Значение не имело болел ли человек, хоронил ли родного ребенка, а трудодень выдай. Совместно ломали головы над тем, чем отапливать детские ясли, а так же курятник и помещение для молодняка крупного рогатого скота. Каким образом утаить хотя бы часть колхозной продукции? В общем саботировали сталинские Указы и распоряжения. Если же они бы принялись добросовестно выполнять все директивы, спускаемые с верху, то деревня бы уже зимой 1942 года вымерла, а следом за ней и героические бойцы РККА. Сельский тыл ковал Победу, вопреки указаниям Верховного и распоряжениям правительства. Как-то на поле Гриша спросил у председателя, по каким причинам людей согнали в колхозы, тот показал на два длинных ряда складов:

- гляди - они главная причина. Все что производится, что выращивается свозиться в них. И уже не наше. Главный резон - у колхозника легче отнять. Только разбойник мог придумать систему грабежа.

Гриша возразил:

- колхозы – совместный труд. Хорошо! Весело.

На что Зародыш улыбнулся:

-молодость - глупость. Частник пахал и пахал столько, сколько сил есть. Пропадал в поле с утра до ночи. А сейчас придумали нормы. Посадили учетчика, завскладом, сторожа, счетовода, объездчика. Они ж ничего не производят. Опять же работящий выполнит норму и перевыполнит. А лодырь найдет тысячи причин в поле прохлаждаться: лошадь устала, лемех тупой, стерня густая…. Знаешь сколько земли раньше обрабатывали частники? Сейчас колхоз половину не в силах осилить. А ты, колхозы - весело. Весело спору нет. Вся радость улетучивается тогда, когда на трудодни …

На второй год войны люди уже не доедали. Лазарь Ефимович   отважился   отпускать лежачим больным  кое какие припасы: то пол ведра пшеницы или картофеля, то литр  рыжикового масла, а иногда килограмм мяса.   За нарушение принципа «Все для фронта, все для Победы!»   на него донесли (и все  догадывались кто),  вскоре появились люди с кобурами на поясах, председателя  увезли  в Минусинскую тюрьму.

Суд над председателем

Через пару дней, в небе затарахтел самолетик. Происшествие редчайшее. Колхозники принялись вглядываться в небо. На удивление самолетик, снизился и сел на ровном поле перед кладбищем. Все побежали – посмотреть на летающую птицу. Заглох мотор, открылась дверь, из нее опустили на землю железный трап. Вначале по трапу спустилось несколько человек в шляпах и с портфелями. Затем, показался солдат с винтовкой, а позади него узнаваемый земляк Лазарь Ефимович. Насмешил людей другой солдатик. Через чур длинная шинель, а так же винтовка, с примкнутым штыком значительно превышали его невеликий рост. Солдатик наступал на полы, не мог протащить винтовку через дверь. По всему было видно, что ему ловчее управляться вилами, чем Мосинкой. Под охраной двух солдатиков, арестованного доставили в колхозный клуб. Вечером там же собрали  людей. Зажгли пять ламп (керосина не пожалели) и   устроили показательный суд. Судили по ненавистному, анти крестьянскому "закону закон о трех колосках" (от 7 августа 1932). С обличительными речами выступил областной  прокурор, затем районный  партийный секретарь и, последним,   единственный местный коммунист. Их речи нагоняли страху. Председателю «приписывали» (как говорили в деревне) «вредительство», «подрыв Советской власти», «пособничество фашистам», «диверсию», «государственное преступление».  Все время Зародыш сидел неподвижно на стуле, опустив голову и лампа еле освящала его серо-бледное лицо. Народу молчал. Под конец подсудимому дали слово. Лазарь долго молчал, собирался с духом. Затем обратился к доносчику:

-я умру - люди попомнят добрым словом, а на твою могилку и ворон не сядет. И детям твоим, и внукам твоим – позор. Попомнишь мое слово.

И замолк. Не стал просить, ни у людей, ни у власти прощения. И ни одного слова не промолвил в свою защиту. Понимал - все решено, судьбу не изменишь. На ночь, «государственного преступника» отвели в родную хату, у дверей поставили   тех же    двух солдатиков. Начальство коротало ночь в конторе. Летчик сторожил самолет.   Гриша, конечно,  мучился, над проблемой как  вызволить начальника из беды и придумать не смог, а    утром Лазарь Тимофеевич из дома не вышел…(это уж совсем другая история). К обеду, прилетевшие чины, представили кандидатуру нового  председателя, из местных, то же бывшего середняка Лихицкого Егора. Ему строго настрого наказали похоронить покойника скромно, народ не собирать, речей не произносить, креста на могилу не ставить, поминки не справлять.  Быстренько забрались в деревянно- брезентовый самолетик и улетели.

Лох – спаситель

Егор  немногословный,  не пьющий, представитель многочисленных  Лихицких. Он, как и  погибший,     так же оказался      между молотом и наковальней.  Молот- районное начальство, грозно требующее отдавать фронту все до единого зернышка , наковальня – колхозницы и их дети, которые     все чаще умирали от голода и болезней. Шел третий год войны, предчувствие голода не обмануло. Весь урожай, под строгим контролем, вывозили. На трудодни ничего не выдавали. Выживали кто как мог. Одни умудрялись в темное время (в светлое трудились на полях) возделывать огород и за счет него поддерживать жизнь, другие (пастухи) переходили на подножный корм (собирали в степи заячью капусту, щавель, лебеду, землянику, полевые огурцы, выискивать птичьи гнезда с яйцами, отлавливали и жарили сусликов. Третьи, по ночам таскали с полей, все что может сгодится в пищу. По вечерам в деревне рано  наступала тишина.  С наступлением темноты, люди гасили лучины и  ложились спать. Что бы спастись от холода  валенки и одежду  не снимали, накидывали на себя одеяла, фуфайки, полушубки, овечьи шкуры.  Некоторые семьи  загоняли в хату мелких животных собак, коз, овец.  Вонь, конечно, зато теплее. 

И только из  окошечка  конторы  мерцал слабый свет. В небольшой холодной  комнате – двое: председатель колхоза и счетовод.   Лихицкий морщит лоб,  старается припомнить  кто из женщин и  где трудился,   Гриша   записывает в конторской книге, щелкает костяшками счетов. Они   начисляют трудодни, на которые ничего не полагается, сочиняют справки в район, которые безбожно врут, заполняют амбарные книги, далёкие от действительности, подбивают балансы и итоги. В маленьком помещении конторы холодина. Обоих спасают от холода валенки, ватные брюки, полушубки. Уши у шапок опущены, а воротники полушубков подняты, так теплее. Иногда Гриша просит председателя: «брось в печь чего ни будь, чернила стынут». Легко сказать «чего ни будь». Председатель проявляет фантазию и находит то кусочек завалявшейся материи, то старую газетенку. Любая бумага начальству обязательно должна быть написана не карандашом, а чернилами.

-Что за дурные головы у начальников, - жалуется   главный начальник деревни, - умори всю деревню голодом, всех до единого и мне ничего не будет, пальчиком разве погрозят, а  отпусти  колхознику литр  растительного масла, спаси его от смерти, сразу же  загребут и в лучшем случае отправят на фронт.

-Да людей у нас не жалеют. На фронте  солдат бросают в огонь, как солому,- соглашается Гриша, - я думал мне не повезло, а пока добирался домой,  таких      горемык - инвалидов навиделся, сколько истории наслушался!…

- Масса проверяющих? Уполномоченные, инструкторы, НКВД. А толку!   Люди болеют, голодают, умирают, а им дела нет, - не отходит от болезненной темы председатель.

Гриша молчит, сверяется с предыдущей справкой. У него в семье трудятся все – от мала и меньше,  и то голодно и холодно, от ветра шатаются.    А  другим еще  горче. Санки, тележки почти еженедельно тянутся в сторону кладбища,  а  в  них покойники, завернутые в холстину.

Лихицкий не только ругает начальство, но и задает вопросы:

-что делать, Гриша?    1941 год еще  пережили, никто не умер, в 42 году уже начали болеть, а   зиму  43 года только успевай хорони …

-Ну вымрут и вымрут. Тебе же лучше, план уменьшат или  отстанут, -  подбадривает собеседника  Гриша.

-Людей жалко. Что они там наверху, совсем с ума по сходили, хуже фашистов.  Угля выделяют,  на неделю  по подводе, только и хватает  подтопить детские ясли, да курятник…

Голос его тихий, грустный. Время от времени, он  прикручивает фитиль, бережет  керосин. В конторе становится еще темнее.

- Нутром чую- не перенесут  следующую зиму, вымрут как мухи, от холода.  Что делать?

В свое время В. Ленин   опубликовал брошюру под названием «Что делать?».   В ней  он давал наказ членам партии.  Ее изучали в институтах.   Справедливые  мысли  высказывал вождь.  А  встал вопрос  власть или люди,   выбрал  первое:  послал продотряды отбирать зерно у крестьян,  чем обрек  их на голодную смерть.   Для Ленина и Сталина  никакого  угрызений совести -нет человека, нет проблемы. А малограмотный председатель колхоза  мучился сам и донимал помощника. И не один  он такой, десятки тысяч  руководителей  колхозов и совхозов  ломали головы над   проблемой сохранения жизни  подведомственного населения. К полуночи итоги  подбиты, справки  сочинены, трудодни разнесены - гаснет лампа, полуночники расходятся по домом. В  деревне мертвая тишина, ни скрипнет калитка, не залает собака, не зашумит  коловорот колодца. Люди  -  берегут энергию и тепло. Иногда приезжали чины из района и области. Собирали людей в клубе, выступали, призывали потрудится на благо родины, рассказывали о том, как на фронте солдаты героически сражаются и гибнут с именем Сталина на устах. А Гриша думал: «Призываете к патриотизму, к труду на благо Победы! А сами сидите в конторе. Идите в поле, помашите вилами, покажите пример. Видел я патриотов на фронте. Только начинались выстрелы – патриотизм ветром сдувало. Как побледнели бы вы, сжались и начали шарить глазами в поисках безопасного места». Гриша придумал,  наверное, единственный  выход из безнадежной ситуации. В очередной печальный вечер, председатель, жаловался:

-демобилизовали тракторы, автомобиль, коней. И чем убирать урожай, как его вывозить? …

Счетовод его перебил:

-давайте организуем отдельную небольшую бригаду из двух - трех надежных  женщин. Спрячем ее подальше от ненужных   глаз.  Пусть выращивают картошку, огурцы и капусту, что бы  особо нуждающихся  подкармливать. Егор  замотал головой:

Спрячем ее подальше от ненужных   глаз.  Пусть выращивают картошку, огурцы и капусту, что бы  особо нуждающихся  подкармливать. Егор  замотал головой:

-что ты, что ты! Прознаются. И все! Крышка. На Ефима самолета не пожалели.

-Да что мы, земледельцы,  инструктора района,  НКВДешника не обманем? Запросто, как два пальца…  Я   пару женщин   не буду включать в ведомости,   они  же считают по головам и сравнивают  со списками.  Все у них срастется.  А в конце года, внесу в ведомости и задним числом начислю трудодни. На них все равно ничего не положено. Никто и не пикнет. Ты дай согласие.

Председатель краснеет, молчит. Все же семья, сыновья на фронте да и трагичный пример, предыдущего председателя еще в памяти. Решится на явный обман советской власти не легко. Гриша не торопил – ждал пока плод созреет. Как ни странно помогла трудному решению сама власть. Из района пришло указание, отрядить подводу в Минусинск, за семенами. Вот это да! Никак не ожидали. Все привыкли к тому, что из колхоза только берут и ничего не выдают в обмен. И вдруг привычный ход вещей оказался нарушенным. Председатель отправился сам лично. На другой день, к вечеру привез, действительно, семена – картофеля. Не наши, а американские. И необычные. Не клубнями, а ростками, фиолетового цвета. Новые семена сразу же назвали «американкой». Утаить от надсмотрщиков, часть ростков не представляло трудностей. И Лихицкий решился:

-  слыхал! Пришла повестка Куманку. Одним соглядатаем меньше.  Займись бригадой,  рискнем!

В 12 километрах от деревни,  вдали от тракта,    существовала  когда –то кулацкая заимка, а после раскулачивания, там основали полевой стан. Местность называлась – Лох. После уборочной страды 1941 года, его забросили – пахать нечем и некому. Туда начальство сроду не заглядывало. И  как  только потеплело, учетчик   посадил на телегу  и отвез     на «поле боя»   секретную бригаду. Но  с этого времени, наступили тревожные минуты ожидания. Просигнализируют или не просигнализируют туда куда надо и кому надо. И до сих пор не выяснено, поступали ли доносы из колхоза «Украинский трудовик» и их клали под сукно, или не поступали. Пришлось бы повторить обман, оба бы отказались. Ожидать ежеминутно ареста, врагу не пожелаешь. Оба время от времени, бросали взгляды на гору Боиновку, со стороны которой могла прийти опасность. Да проявить здравый смыл, спасти людей, помочь фронту было не так то просто. Американка дала богатый урожай. Никогда еще так картошка в Куринке не родила. С куста почти по полведра. На следующий год, в личных огородах богато наросло «второго хлеба». Ленд-лизовские поставки сильно выручили во время войны. Образно говоря, спасли от голодной смерти массу людей. После войны «спасительницу» сажали до тех пор, пока не выродилась. Три  сезона (с 1943 по 1946год)   «секретная дивизия»   вскапывала землю,   садила огурцы, капусту, картошку. Урожай ссыпали там же в глубокую яму.  Когда  колхоз убирал с полей урожай,  а из амбаров вывозили все под метелку, "надзиратели"  забывали о деревне. До весны.    Гриша,  с женщинами, без боязно наведывались к заветной яме, загружались и  раздавали  лежачим больным кому куль, кому два-три ведра картошки, да еще  пару-тройку вилков капусты.    От  них     не растолстеешь, но и от голода не помрешь.  Председатель  и остальные колхозники, делали вид, что не в курсе.     Колхоз и  планы полнял и  убыль людей уменьшил.    После войны деревню постигла засуха, голод (1945-1947гг.) и Гришино «изобретение»    продолжало выручать колхозников.   После  1947 года оно модифицировалось – часть сена и соломы тайком распределялось  по  домам. Вот почему никто из наших жителей после войны ни разу не брал в руки косу. Гриша станет поджидать своих друзей-товарищей. Но ни один из них  не вернется: ни   Дороженцев Вася, ни Заико Вася, ни Пономарев  Шура, ни братья Бушуевы Ванька и Витька, ни почти отделение братьев Деминых,   ни Худяков Вася, ни Терещенко Гаврил,   ни Лоцкий Денис,  ни  Заика Максим, ни Грушев Володя,  … Да разве всех  перечислишь!    На одних придут похоронки, другие пропадут без вести, ушел и   с концами. Не придется ему больше почудить с лучшими друзьями Мишей Авдеевым, Андреем Бойко, Гавриилом Ещенко. Всех их положили, сгубили  в бесплодных контратаках   И. Сталин   и его маршалы.  Им бы  всем вместе,  во главе с генералиссимусом,  одеть арестантскую полосатую робу, встать на колени на площади и просить прощения у народа, как призывал великий русский писатель Виктор Астафьев.

Как только по деревне разносился слух о пришедшем солдате с войны, Гриша бросал все дела и шел в надежде увидеть бывшего коллегу по проказам, хохмам и играм. Даже не шел, а бежал, насколько позволяла культя. Демобилизованные войны наполняли деревню рассказами о войне. И рассказывали много такого о чем не напишут в газетах и не передадут по радио. Например, о том, что Гитлер не распустил колхозы. И он в который раз припомнил грамотного попутчика. Игнатий (да, и деревенский Зародыш) оказался прав. Действительно, колхозы создали, что бы легче было грабить крестьян. Разница в том, что И. Сталин обирал своих, а Гитлер грабил чужих. Следовательно, родной вождь и учитель И. Сталин хуже врага Гитлера. Вот это да! Открытие! С кем поделится, с кем обсудить? Игнатий неизвестно где, а Зародыш -в земле. Он, конечно, предпринял попытку вызвать на откровенность самого грамотного односельчанина, Терехова Мишу. Тот посмотрел на него с подозрением, покрутил пальцем у виска и прошептал:

-ты в своем уме! Каленым железом выжигали память о лучшей жизни при единоличном ведении хозяйства. И все мало! Находятся еще желающие, разобраться с прошлым. Мой совет - выбрось эту дурость из башки и забудь.

Гриша попытался обсудить тему с Щегловым Алексеем, приписанным в кулаки, за одну корову, лошадь и плуг. Алексей Степанович покачал головой:

-ты бы знал, каких мужиков выкорчевали? Каких хозяев уничтожили? Нам не чета! Их не вернешь, а старую жизнь не восстановишь. Не мучайся и не расспрашивай. Никто тебе ничего не скажет. Женись, заведи детей и живи как все. А время само расставит по своим местам.

Гриша начал хлопотать о библиотеке. Вечерами уговаривал председателя выделить побольше помещение, будучи в городе покупал на колхозные и личные деньги книги. Проявил внимание к улучшению жизни, приглашенной библиотекарши. Сам читал книги, увлек односельчан. Со временем библиотека стала лучшей в области, а куринцы, самой читающей деревней. Став  инвалидом, он не потерял того,  что дается от природы - чувства юмора. О его чудачествах,   снова  принялись рассказывать и сочинять легенды.     Передам     самую  достоверную.

Пришли фронтовики с войны, погуляли, как полагается вдоволь и включились в работу. А ее накопилось, как у несчастного окопника вшей в гимнастерке. Заборы чинить, крыши укрывать от дождей, разводить скот, не говоря уже о работах в колхозе.  Каждый час дорог. Потому никто не потратил время съездить в районный комиссариат и встать на учет, все откладывали: «после посева»…, «заготовки сена»…, «уборки картофеля»…, «с наступлением тепла»…. Нарушители? Безусловно! в Советское время военообязанному (а таковы были почти все мужчины) не вставшему на учёт в военном комиссариате в установленный срок срок, грозило серьезное наказание.

Танкист – соблазнитель

Под осень, в деревне появился бежавший от голода 1946-1947гг. из Саратовской области в Сибирь, бравый, фасонистый, в галифе и видавшей виды гимнастерке, над карманами, которой красовались Ордена «Красной Звезды и «Славы III степени», а так же ряд медалей, демобилизованный танкист Кускашев Иван. Первым делом, беженец, принялся наводить знакомства с местными мужиками. Он доставая картинным жестом из глубокого кармана галифе пачку сигарет «Беломорканала:

Первым делом, бывший вояка, принялся наводить знакомства с местными мужиками. Он доставая картинным жестом из глубокого кармана галифе пачку сигарет «Беломорканала:

- налетай, орлики, угощаю. Хватит вертеть самокрутки. Тов. И. Сталин нас фронтовиков уважает, за Ордена и Медали денежку подбрасывает.

За дармовщиной, естественно, тянулись. После самосада, отличавшегося крепостью, ядовитостью и вонючестью, дорогостоящее изделие табачной промышленности, верх блаженства. Конечно, любимый вождь (а других в природе не бывает) платил мизерные деньги. За самый дорогой Орден -25-30 руб. на них не купишь на базаре даже булку хлеба. А уж за медали и того меньше. Пара обуви в то время на рынке стоила 260 руб. Даже на заветный Беломор не хватало и щедрый танкист из Саратовской области, добавлял свой, фронтовые, но травил душу:

- деревня есть деревня. Че тянете, работу всю не переделаешь, отправляйтесь в военный комиссариат, предъявите награды и то же будете папиросы покуривать. От лени травите свои легкие.

Мужики-фронтовики курили, кивали головами, хвалили папиросы, но не торопились.  Ведь деревенские труженики    отродясь не получали от государства никаких преференций, привилегий, льгот, бесплатного проезда и другой  дармовщины. Наоборот, за их счет остальные  барствовали:  судьи и прокуроры, генералы и офицеры, власти и чиновники, режиссеры и артисты.  И вот, впервые  за тысячу лет существования России,  доплаты «хронтовикам»!  Работал или не работал, а  шагай  на почту, снимай деньги.  Ежемесячно!  Не верится! Быть такого не может! Правда,  ни за то, что ты  кормилец народа, за тяжелый труд.  А чохом, как всем фронтовикам, за награды. Но и то равенство, и то  справедливость. В конце концов танкист добился своего, не зря говорится капля камень точит. Среди фронтовиков началось брожение:

-А че, дело толкует сержант. Хватит гробить здоровье! Пальцы и зубы желтые от махорки. Дети отворачиваются. Надо ехать становится на учет. Товарищ Сталин, нас уважает. Участникам войны   требовалось только  прибыть в военный комиссариат и подтвердить  документами, медалями, орденами  свои заслуги. И все дело сделано. Но вот проблема! С доказательствами - беда.  Дело в том, что  ратники   награды  не  ценили, серьезного значения им не придавали и по  возвращению с войны, отдавали детям   в качестве игрушек.    Медали подвешивали  перед младенцами в люльках.  Черно-оранжевые ленточки солдатских орденов Слава, заменяли девочкам цветные тряпочки.   Металлическими   Орденами, пацаны,   играли в чику,  пристенок, зоску.       С документами дело обстояло еще хуже.  Жили бедно, мебель   в домах  отсутствовала. В свое время, в каждой избе, в переднем углу, стояла божничка, за которую прятали   важные  бумаги,   за   иконы   теперь срамили.   Бывшие солдаты   туго перевязывали   фронтовые  документы  резинкой или  шпагатом, кидали    пачку   на деревянную полочку в сенях, брали литовки в руки и шли на луга  совершать подвиги на трудовом фронте. Глиняные крыши протекали, вода попадала на  бумагу,  чернила   расплывались, кроме того   мыши зубками превращали бумагу в труху.  В общем, у всех до одного  ни целых документов, ни самих наград. Как подтвердить?  И принялись   куринские участники, боевых действий,  чесать затылки, думать,  искать выход.   Небольшие деньги, а  деньги же. Про  то  время говорили «было время и цены снижали». Поразительное лицемерие.  В 1947 году провели грабительскую денежную реформу,  а затем  вместо заработной платы, добровольно-принудительно втюхивали облигации.  Так что  хоть снижай, хоть повышай - денег у народа все равно нет, покупательная способность на уровне папуасов Новой Гвинеи. Простые калоши купит не на что,  а уж о мясе,  рыбе, масле и не мечтали. Пачка махорки – цена бросовая – копейка – так и на  ее грошей нет, самосад «дюже крепкий» сеяли и курили. И те копейки, которые родное правительство решило выплачивать за награды, для крестьян кое что значили. Одни, как  Грушевой,  предлагали послать запросы в военные  части.  Но   языком легко сказать, послать запрос в военные части. Это же надо его грамотно написать,  купить конверт, бумагу, узнать адрес,  поехать на почту  и так далее. А кто умел писать? Где взять адрес части?  Как отпросится у председателя    на поездку в район? Вторые,  советовали, посылать запросы через   районные комиссариаты: "-они власть,  на то поставлены. Путь сами наводят справки". И опять таки, для этого надо ездить в районный комиссариат, писать заявления. А кто позволить оторваться от работы? Да, кроме того,  как указать уже забытые номера и адреса военных частей? А если солдата переводили из части в часть, куда обращаться? Третьи, как  Заико Иван, тихий и спокойный чабан, вообще махнул рукой:

-живы и слава Богу.  Правды в нашем государстве  не добьёшься.

И все же  мечты о халяве   не давали покоя.  Нет, нет, да  в разговорах и  проскальзывало:

- на табачок! Как бы бесплатно.

- а я Беломорканалом побаловал  бы себя.

-А я бы хоть раз в жизни курнул Герцеговину Флор.

«Мечты, мечты, где ваша сладость?», - сказал поэт. Гришино лицо, при таких разговорах, выражало ухмылку. Оно как бы утверждало «-вояки!   В головах   не мозги,  а мякина. Дело же  проще пареной репы».

Посмеивался, посмеивался, да  накликал беду  на свою голову. Как-то вечером, он чистил двор (приспособился управляться лопатой).  Вдруг подала голос    Жучки.   Пришлось отложить инструмент и выйти. На завалинке дожидались трое. Сразу же сообразил: "просители".    Один, уже скрутил цигарку:

-кури, браток.

Гриша затянулся крепкой махоркой, соображая, что ж им надо от него. Грушевой сразу же и выдал:

- у тебя башка -  дом Советов,  выручай. Пожалей людей,  воевали, а деньги   получить не можем.

Ваня Лоцкий добавил:

-Григорий Николаевич,   на тебя надежда. Как быть с  железками и  бумагами?

«А вот зачем пожаловали, - промелькнуло в голове, - понятно».  Вежливое обращение польстило и  он,  словно во хмелю,     произнес:

-я помогу. Только все должно быть шито-крыто. Ясно! И  вы должны мне помогать, - за которую потом винил сам себя.

Делегация   мгновенно повеселела:

-конечно Григорий Николаевич…, как скажешь Григорий Николаевич…, все сделаем Григорий Николаевич…,  никому ни гу-гу Григорий Николаевич….

- тогда потихоньку сообщите  остальным, да принесите мне все, что у кого что сохранилось. Я  посижу, поломаю голову, может  и помогу вашему горю. Довольная троица  удалилась.

«Восстановление» документов

И уже следующим вечером на улицу Балдохина (где жил Гриша)  фронтовики повалили валом. Введу в курс дела, во Вторую Мировую войну  солдатам выдавали солдатские книжки,  орденские книжки и удостоверения к медалям.     Грише нанесли  - кто листки погрызанные мышами, кто  только  сохранившуюся обложку, а кто наполовину  истлевшую, наполовину уцелевшую солдатскую книжку  и вообще  непонятные лохмотья бумаг, а кто просто  пачку крепко сросшихся  бумаг.  Засиженные мухами, загаженные муравьями, пахнущие мышиной отвратительной  мочой  письменные свидетельства воинских подвигов. И все это надо было разобрать, рассортировать, привести в божеский порядок!   Работа предстояла колоссальная,   но назвался груздем,  отступать поздно.  Григорий Николаевич, теперь, только так и не иначе,  выпросил  у местного фельдшера Синякиной Ольги пинцет и осторожно, кропотливо все выходные и  вечера   разбирал  макулатуру. Потихоньку  на столе вырастало три кучки.  Знакомясь с бумагами, Гриша поразился неразберихе в   наградных документах и вообще в солдатских книжках.  В  одних  награды вписывались чернилами, и даже карандашами, рукой неумелой,  в других вообще не вписывались. В некоторых наградных листах,   просматривались только буквы, напечатанные машинкой, в  других   -  расплывчатые пятна от химического карандаша.  Попадались обрывки  документов, заверенные одной или двумя подписями и даже  штампом,  и  попадались документы без росписей и штампика, и даже  с   не заполненными  страницами. Печати  также встречались  редко,   а  вместо положенных росписей командира и  политрука, зачастую стояла одна.    Удостоверения к наградам оформлены еще проще и небрежнее –или  корявый  неразборчивый подчерк,  или чистая строка, без  указаний, чем награжден и  за что. Обычная маленькая книжечка с  звездой на лицевой стороне и все. Вписывай что хочешь!  «Неразбериха войны, - решил Гриша, - я ничего не пойму,   а как тогда военкомат разберется?». Рассматривая наградные документы, Гриша поразился подвигами своих односельчан. Так в наградном листе Максимова значилось «героически проявил себя на поле боя. Подбил фашистский танк, затем артеллерийское орудие и огнем из табельного оружия уничтожил пятнадцать фашистских автоматчиков…». Додумался спросить у самого Максимова «каким тому удалось положить столько гитлеровцев?». Тот, будучи человеком честным, добродушно признался:

- писарчук придумал. А я этот танк в глаза то и не видел.

Гриша, при случае, попытал своего брата Степы, про награды, который и просветил:

-все зависит от командира. Понравишься, захочет поощрить, скажет писарчуку, а уж тот распишет, дай Бог. Бумага стерпит. Максимову оторвало ногу. Вот командир и помог ему, чем мог. А не захочет командир, хоть лопни, подбей самолёт, а Ордена не видать».

Логика подсказала, начинать придется с легкого – с восстановления поврежденных страниц. Проще всего их убрать и вставить  новые. Но где  взять  нужного цвета и качества бумагу? В колхозе из бумаги были только разлинованные  конторские книги, да  черные чернила. Гриша    упросил  Мишку Варнашкина (то же инвалида)  подменить его по работе.   А сам   на добром коне, запряженном  в тарантас с рессорами, помчался в город.   Там он на колхозные деньги,  подкупил  разной серости и плотности бумагу,    канцелярские скрепки,  синие   чернила, а так же  тушь,  карандаши, линейку и даже рейсфедер. Мужики, а точнее  еще молодые парни,  переговаривались,  шептались,  собирались небольшими группами и привлекли к себе внимание. В деревне вообще трудно, что то скрыть   от глаз народа,  а уж такое! Кто-то шепнул другу,  другой под большим секретом  разболтал  жене, те в свою очередь, то же под большим секретом, передали  другим надежным людям.    Тайна перестала быть тайной скоренько.  Люди с чрезвычайно огромным  любопытством следили за всеми перипетиями наградной эпопеи. Сам председатель, выделил Грише стол, разрешил вечерами в конторе жечь керосин.  Теперь домашние работы не отрывали его от деликатного труда.  Бывшие фронтовики помогали,  чем могли.   Все вечера Гриша занимался  тонким и творческим трудом. Тем, у кого книжки не сохранились – изготовил новые:  разлиновал страницы, скрепил их скрепками,  обрезал  края.  У кого  бумага подмокла, а чернила расплылось, заменил  испорченные  страницы.   Тушь, конечно, черная, линейки выглядели свежо, привлекали не нужное внимание. Гриша развел сажу с кипятком в разных пропорциях и красноармейские книжки, удостоверения к Орденам, смотрелись правдоподобнее. Особую трудность доставила обрезка краев. Пришлось  привлечь к работе    мастеровитых мужиков. Те соорудили специальные тиски, зажимали в них бумагу и   острейшим, как бритва, тесаком   отрезали  лишнее. Не легко, оказалось вписывать ордена и медали. Пришлось у каждого  бывшего война расспрашивать какими  орденами и медалями награжден.    Мезин Митька, Лихицкий  Иван, Точилкин Илья, Букин Иван,  Федя Синякин, Иван Качур  да и все остальные честно  называли  или медаль  «за Отвагу», или «орден Славы III-ей степени», или медали «За взятие Будапешта»,  «За взятие Кенигсберга», «За  освобождение Польши».  Гриша, сохраненной рукой старательно  вписал  в первую солдатскую книжку то,  что ему назвали и сам же  расписался.    А потом смикитил  о том,  что подчерк  не может быть одинаковым, наметанный глаз сходство сразу же обнаружит на  разных документах одну и ту же руку. Пришлось ездить по соседним  деревням  и уговаривать  грамотеев. За зиму  все испорченные  листы удалось восстановить,  а вместо,  не подлежащих восстановлению, изготовить новые.   Готовых документов  набралось  на полную  хозяйственную дерматиновую сумку.  Можно  бы порадоваться и передохнуть. Но возникла  очередная трудность.  Она заключалась в звездочке.  Обычной  небольшой звездочке,  красного цвета, украшающей  лицевую сторону  красноармейской книжки. Ее штамповали на типографии.  Типографии в деревне  не было.  Но нет трудностей, которые бы не преодолели  смышлёные  крестьяне. Они  испокон веков  боролись  с властью.  Власть надумало  обрезать огороды, крестьяне  принялись  распахивать  вдали от деревни  секретные деляны, власть, обложила налогами каждую голову скота, каждую птицу – крестьяне  наловчились припрятывать  часть скота, власть, распорядилась  уменьшить выдачу норм сена и  соломы на каждый двор, крестьяне принялись ночами возить их  с полей, власть додумалась уменьшить выплаты по трудодням, крестьяне начхали на трудодни и стали больше трудиться в личном хозяйстве.  И так далее, в общем в деревне с властью шла известная борьба ядра и брони.   И если бы крестьянство не придумывало пути преодоления дурацких распоряжений правительства–    оно бы вымерло.

Бывшие фронтовики потратили много времени и все же  додумались  как поставить на бумагу злополучную звездочку.  Для чего  пришли   к помощнику  кузнеца Земцову Косте,  показали  образец и попросили изготовить  подобной формы и размера  из железа. Костя вначале отнекивался, мол,   малюсенькая,  опыта нет,  инструмент соответствующий потребуется, да и  зрение не то.  Но, братва    под насела, угостили  чем надо и уговорили. Конечно, если бы кузнец  узнал для каких целей, он бы отказался. Дело подсудное.  Но он же, как бы,  не того...не знал.  Над заказом Костя трудился  с месяц,   раз за разом показывал образцы и  каждый раз их выбраковывали.   Заговорщики  уже отчаялись, уже  собрались  ехать в соседнюю деревню  к другому  более искусному  молодцу. Однако,  Костя  сам не отступался -  от так  потратил  много времени, изготовил специальные щипчики и молоточки, что  стало жалко своего труда. Кроме того  им завладел спортивный азарт «смогу или нет, победю или  опозорюсь».   И  не отступился пока не  изготовил железяку что  надо. Но опять таки с недостатком. Если присмотреться в центре звездочки изображены серп и молот, а их кузнец никак изобразить не смог. Пришлось Грише напрячь свои извилины. Они и подсказали вырезать их из бумаги и прикрепить на звездочку.   Работа тонкая, филигранная для обычного человека, а для инвалида втройне сложнее. Но, слава Богу работа сладилось. Далее дело техники.    Кто ни будь из мужиков  лицевую сторону звездочки (кроме бумажных серпа и молота) подкрашивал, заранее  подготовленной крошкой от кирпича, прикладывал    ее   в  нужное место на  листе бумаги, другой ударял молотком по   обратной стороне,  с такой силой, что  бы на бумаге оставался отпечаток, и вот она, желанная звездочка - не отличишь от настоящей.  Успех  воодушевил, заставил  поверить в    задуманное предприятие.  

 Дармовые деньги –  некоторым снились – протяни руку и достанешь. Однако, радоваться, торжествовать еще не время.  На всех новых документах не стояло ни печати, ни простого штампа. Солдатская книжка или  удостоверение к медали без печати или  самого простенького штампика –  вызывает подозрение. В колхозе была печать, но ведь ее  не поставишь. Самим  изготовить печати или штампы – невозможно. Нет ни материалов, ни умельцев, ни знаний. Гриша перебрал массу вариантов, плохо спал, мучился,  экспериментировал.  Можно, конечно, было отправляться в военный комиссариат, с   тем что есть, тем более на  уцелевших документах стояли  злополучные   штампики. Но очень уж ненадежно. Для больше уверенности,  на подписях обязаны стоять  синенькие, кругленькие печати или невзрачные прямоугольные штампы. Им вера.  Есть печать- никаких вопросов. Нет печати –  опасайся разоблачения. И Гриша придумал.  Все гениальное просто. Я выдам секрет  моего дяди, только вы им не злоупотребляйте. Печать и штемпели   оказывается возможно  поставить на документы, с помощью обычного куриного яйца.   Для этого  сваренное в крутую яйцо очищается  от скорлупы, горячим прикладывается  к  оттиску печати, на белке появляется точно такая же копия.  Не мешкая прикладывайте    ее  к нужному месту на бумаге.   И вот она, печать, штапм, которые  даже наметанный глаз, не отличит от настоящих. Технология довольно в мире известная, придуманная  мошенниками. Но в деревне же  о ней не знали.       И  вот печати поставлены, документы готовы, комар носу не подточит. И тем не менее, велено каждому  поносить в грудном кармане, что бы приобрели поношенный вид. После   преодоления последних препятствий,  да же самые  непримиримые скептики, окончательно  поверили в успех задуманного  дела.  Еще бы – документы ни за что не отличишь от настоящих, со звездочками,  росписями, печатями. Фронтовики даже  в уме  принялись  подсчитывать деньги.  Цифра приятно грела душу.    Само собой возникла мысль -  почему бы  количество  дармовых денег не увеличить. Очень же просто. Приписать себе лишнюю медальку, а лучше Орден. К Грише обратились двое (фамилии не называю):

-впиши мне Орден Красного Знамени, чего тебе стоит.

-а  мне Богдана Хмельницкого.

А Гришу  подучил заранее  старший брат Степа:

-  уж я  Гриша натерпелся от особиста.  Пойдут  к тебе с просьбами, чует мое сердце. Не вздумай, жульничать!

Потому Гриша   резко отказался:

- кому надо, вписывайте сами, а от меня отстаньте.   Сказал, не буду, значит, не буду.

И был прав,  восстанавливать документы одно, а  подделывать- другое. Если за первое могут пожурить, оштрафовать, то   второе – уголовно наказуемо. И все же он совершил  ошибку, нельзя было  говорить «вписывайте сами». Его слова поняли  как приказ.  И принялись фронтовики вписывать, на свой страх и риск, ордена Красного Знамени, Александра Невского…     Что, конечно,  нанесло непоправимый  вред столь  благородному  начинанию.

Что сказать о проделанной работе? Труд проделан большой, кропотливый, творческий, полезный. Слава рабочим рукам, что пахнут мышинным пометом, чернилами и бумажным клеем. Труд затрачен не впустую и должен воздастся. За пахотой и  сеянием зерновых  прошла весна.  В начале лета, бывшие  фронтовики предстали перед председателем  Лихицким, с просьбой дать подводу и отпустить  на целый день в  районный комиссариат. Председатель  ответил  просто:

- посевная  не закончилась,  остались еще многолетние травы.  Закончим полностью, перед сенокосом  возникнет пара свободных деньков,  тогда и поезжайте.

Поражение

И слово сдержал, как только  посеяли  последние гектары    -    выделил лучших лошадей и то же понятно, что бы быстрее  обернулись. Оставлять деревню без мужиков плохая примета, да и начальство нагреет шею.  Желающих  курить бесплатный Беломорканал набралось на две подводы. На одной- молчаливый  Катков, степенный Точилкин, шумный и певучий Терехов, доброжелательный Лихицкий Егор, здоровяк Букин  и другие ивановцы.  На  другой-  разместились  куринцы: Авдеев Николай, Петя Каменщиков, Дороганов Захар,  Румянцев  Иван, Колька Зуб,  Федя  Синякин  и др. Простите,  если кого  запамятовал назвать. Мужики волновались. А вдруг облом!  Ну не может же быть что бы тебе платили не за труд.  Не зря же пройдоха Григорьев  нагло, глядя в глаза, рассмеялся:

- держите  карман  шире. Нет уж, я время даром терять не буду. Пойду лучше косой помахаю. Не верю ни И. Сталину, ни правительству. Дурят они нашего брата, а вы рты поразевали…

Но больше всего Гришу  расстроил  родной брат Степа. Он, как всегда в делах и заботах, руки всегда заняты или вилами, или литовкой. И поговорить-то некогда. Но младший братишка все же ухватил момент. В ответ услышал:

-некогда мне  тратить  время на ерунду, это ж целый день пропадет!
Пришлось  искренне   удивится:

-у тебя  же Орден Красной Звезды, Ордена Славы II и III cтепеней, две медали «за Отвагу»,   а еще за  взятие Кёнигсберга, за Победу над Германией и другие уж не помню какие. Это ж  сколько  денег!

На что братан мудро отвечал:

- власть дурная, да! Вначале  медали раздавала, а затем за них платить? Нас фронтовиков миллионы.   В  полку, писарчук, сколько хотел, столько и выписывал   себе наград. И таких   тысячи. Никаких денег в государстве  не хватит.

Гриша уговаривал:

-Кускашев же получает.

-Слухай больше. Кускаш еще не то наговорит. Выкормлю порося - мое, не выкормлю- зубы на полку. Никакой «отец народов» гроша ломанного не подаст.

Гриша к Моте, жене брата:

-помоги, уговорить. Не верит что дадут деньги за награды.

А та будучи женщиной домовитой ответствовала:

-дадут, держи карман шире, а потом догонят и еще поддадут.

И как всегда, женщина, оказалась права. Так он не добился от брата согласия. С подпорченным настроением, но с песнями, шутками  и  оптимизмом  остальных  подводы поднялись на Боиновскую гору. И тут случилось необычное. Молчаливый Лавриков, соскочил с телеги, закинул  рюкзачок на  плечо:

- хлопцы! Ехайте   без меня. Ну их к черту, начальство это. Не люблю я их, - и зашагал в обратном направлении. Останавливать, уговаривать не было никакого смысла.  Ездовые  подхлестнули лошадей и кавалькада двинулась  вперед. Уход Лаврикова, восприняли как плохое предзнаменование. Песни  орать расхотелось, хорошее настроение  как корова языком слизнула. И чем ближе подъезжали к Белому яру, тем  больше напряжение проступало на лицах. Это в степи, на поле, дома,  крестьяне сильны, смелы и остроумны.  А в начальствующих кабинетах  тихи,  робки, немногословны.

В военном комиссариате, в его темном коридоре, толпится народ, раздаются зычные голоса офицеров,   идет  особая жизнь, не похожая на крестьянскую.  Хорошо, что приехали  толпой, один бы посидел, посидел, да плюнул бы на  все надбавки и отправился  восвояси. Все вместе  заняли очередь,  кучей завалили в тесный кабинет начальника  1-го отделения.   Гришу оставили в коридоре. Суровый и доброжелательный  мужчина, в чине  капитана  рассадил всех на стулья и сразу же объявил:

-за то что вовремя не стали на военный учет, понесете наказание,… - голос властный, командирский, даже Гриша в коридоре услышал. Понурили фронтовики головы, … а за то что военные документы, сохранили в аккуратности, огромное спасибо. Другие приносят, мышиную мочу, в руки брать срамно.

Посетители приободрились. Офицер принялся листать солдатские книжки, изредка задавая вопросы:

- за что  медаль за Отвагу?  или – а где сам Орден?

Получал робкие  ответы и продолжал, перелистывать странички, вчитываться и чем больше листал, тем больше хмурился. Опять уныние на лицах посетителей «чего хмуриться? Что не нравиться?».

А у начальника отделения свои мысли: "Работы много, до вечера. Отпустить – пусть побродят до конца рабочего дня? Так может не успею. Зря продержу людей. Может отправить домой, что бы через пару-тройку дней наведывались?".

Куринские фронтовики, вели себя словно ученики с невыученным уроком перед строгим учителем.  Краснели, потели, мяли кепки раздавленными работой ладонями, переглядывались, в душе, каждый проклинал себя на мухлевание и    мечтал выскочить из кабинета на  свежий воздух, на раздолье. Так и не приняв решения офицер посмотрел в окно. Знакомый мотоцикл с коляской начальника районной милиции и соседа по дому, на месте. Позвоню ему, что бы дождался, а то придется на обед топать на своих двоих. Он   повернулся к приставному столику, стоящему  по правую сторону от стола  и  принялся  энергично накручивать  ручку  аппарата:

-барышня! Барышня, дайте милицию! Услышав слово «милиция» бывшие вояки запаниковали. А ведь войну прошли, некоторые в атаку ходили. Откуда такая робость? С царских времен? Или большевики страху нагнали? И ведь начальник отделения не велика шишка. Так или иначе сбежали, почти позорно покинули поле боя куринские орденоносцы. Почти потому что сообразили прихватить с собой пачки документов. Гриша, подхваченный общим потоком, то же оказался у коновязи. Когда военком обернулся –  стулья пусты,  документов нет и только гулкий звук тяжелых кирзовых сапог, доносился из коридора. Догонять, возвращать уже поздно, да и не зачем. Беглецы   районный центр, прокатили быстро и молчаливо.  Мысли у всех были одинаковые «Где прокололись? Хорошо отделались! Скорее бы домой. Григорьев- то не дурак!».

Услышав слово «милиция» бывшие вояки запаниковали. А ведь войну прошли, некоторые в атаку ходили. Откуда такая робость? С царских времен? Или большевики страху нагнали? И ведь начальник отделения не велика шишка. Так или иначе сбежали, почти позорно покинули поле боя куринские орденоносцы. Почти потому что сообразили прихватить с собой пачки документов. Гриша, подхваченный общим потоком, то же оказался у коновязи. Когда военком обернулся –  стулья пусты,  документов нет и только гулкий звук тяжелых кирзовых сапог, доносился из коридора. Догонять, возвращать уже поздно, да и не зачем. Беглецы   районный центр, прокатили быстро и молчаливо.  Мысли у всех были одинаковые «Где прокололись? Хорошо отделались! Скорее бы домой. Григорьев- то не дурак!».
Возле солонцов, остановились  испить ключевой воды и  попоить коней. Гриша из соломы, достал бутыль мутноватой жидкости. Все оживились:

-у  кого взял?  Как догадался! Не голова, а дом Советов!

Гриша наливая в стакан, отвечал:

- у Ельчихи, для обмывания.

Федя Синякин,  одной ладонью (пальцы  потерял  на войне),  зажал стакан, произнес тост:

-без пальцев  тружусь, живу, дочерей ращу. Без ихних  копеек то же проживу.

И он, действительно,  изловчался запрягать и управлять лошадью,   орудовать лопатой, выполнять многочисленные крестьянские работы. И вырастил и поднял четырех дочерей.

-Советскую власть захотели обмануть! – скопировал голос  начальника 1-го отделения, Точилкин Илья, -  то что она нас всю жизнь   обманывает, как бобиков, ничего!

-Ишь, как покраснел у  него нос, как у тваво  индюка,   Иван!

-Ага,   расценки доведут одни, а к зарплате уменьшат и ничего,  - подтвердил красноносый Кравченко.

- Могли иметь  дармовой табачок, а погнались за сигаретами, офицерскими. В результате, ни того, ни сего, - горевал   Белик Иван, - вот беда-то.

-Ребята, я хочу сказать о том, что нас предали. Какой-то гад накатал «телегу», высказал предположение Николай Зуб.

Гриша слушал, посмеивался, да наливал  стакан за стаканом  деревенского  наркотика.

- А на фронте, потерпите, потом отдохнете. Сколько угробили, народу…, - Федя Заяц.

-Этим  бы салом, да по их мусалам.

-Да подавись они со своими копейками. Я больше ни ногой в район, жил около коней и буду жить - крикнул на всю степь  Митя Мезин, -и я, и я…, - поддержали другие.

С тех пор никто из наших фронтовиков даже ногой не вступил на порог военкомата.   Вот почему по данным военкомата,  куринские фронтовики, без военных орденов и медалей

-Хлопцы, дознаюсь кто на нас накатал,  умоется кровью, -не  унимался  воинственный Зуб.

Между тем, бутыль подошла к концу,   под июньским солнышком народ, хмелел, забывал о фиаско, начинал хорохориться. К деревне уже подъезжали с песней:
Одержим победу, к тебе я приеду,
На горячем, боевом коне..

Голоса звучали  воинственно, залихватски. Странный характер у степняков. В район  отправлялись с  частушками,  обратно возвращались  на конях не горячих и не боевых, а порядком измученных,  но с радостью и оптимизмом, хотя и потерпели поражение. К "родителю документов"  никаких претензий. Они выправлены   грамотно.

«Сталину мы не нужны»

В  конце войны из Германии разрешалось высылать посылки. Так солдатам  установили норму не более   8 кг.,  в месяц, а офицерам   16 кг.  И как объяснить разницу? Чем офицер лучше солдата? Может больше рисковал? Нет, скорее, наоборот. Возможно профессиональный защитник родины больше обнищал? Конечно обеднел, но гораздо меньше солдата. Так за что двухкратная привилегия? На этот вопрос логического ответа нет. Плата за награды то же разная: за офицерские - выше. Однако, в этом случае объяснение нашлось, правда изуитское, кастовое, генеральское: «солдат же долго на фронте не живет. Всего несколько дней. И за столь короткое  время платить  деньги, никакой казны не хватит». Один маршал так и выразился «обойдутся копейками и еще спасибо скажут». И все же признаем, Гриша потерпел поражение. Он посчитал его временным. И все лето уговаривал фронтовиков «повторить» поездку в район. Праздновать труса рано. Но тут случилось неожиданное, хотя и закономерное. В деревне каждая мелочь отмечается людьми. Бравый танкист, вдруг перестал угощать «дармовым» Беломорканалом и перешел на обычный самосад. Курящий народ принялся подкалывать:

-зажилил. Денежку жалко на папиросы, а еще «танковые войска, танковые войска…».

Бравый танкист отмалчивался, вздыхал, отводил глаза в сторону. И не выдержал:

- отменил Генералиссимус доплаты. Была нужда, были нужны. Нужда отпала, стали не нужны. По получали, пора и честь знать.

И в голосе его слышалось столь досады и горючести, неизвестно на кого, что курильщики постыдились ерничать. В деревне над  «хронтовиками»  посмеивались: «могли  иметь маленькие деньги,  а погнались за  большими и остались на бобах».

Постепенно наградная эпопея стала забываться, ей на смену пришли более серьезные новости – налоги на домашнее хозяйство, добровольно-принудительная подписка на облигации внутреннего займа, денежная реформа, обрезание огородов, смерть вождя. Тема ушла из разговоров, как исчезает вихрь среди бела дня. Ни с того ни с сего возникнет, пошумит, покрутит и тут же затихнет. Так наградная эпопея подошла к своему логическому концу.

Люди легко прощают, других людей, которые хотели им   счастье. Москвичи  обожали Лжедмитрия I, за   хорошее отношение   к простому народу, крестьяне полюбили Никиту Хрущева, за что    снизил налоги (на первых порах).  Гриша, правда, не    царь  и  не  Первый секретарь КПСС, но  и не последний человек в деревне.    Он так же хотел людям  благо. Его  уважали по-прежнему

"Ваньки не имеющие родства"

Потихоньку и как-то незаметно инвалид освоился в жизни и своей неполноценности почти не замечал. Работы полно – хоть учетчиком, хоть счетоводом, хоть учителем. С девками то же проблем нет – после войны мужики в спросе. Он, на ровне с здоровыми, принимал участие в обще деревенских гулянках и торжествах, спорах и танцах. Правда, когда дело доходило до драки, а какая гулянка без нее родимой, отходил в сторонку, зато и не красовался с разбитой мордой. Главное наловился управляться по хозяйству: запрягать лошадь, ухаживать за скотом, гонять верхом, управляться в огороде. А еще веселее стало, когда власти додумались присылать инвалидов войны в колхоз. Пусть, мол, отъедятся на колхозных харчах. Прибывали в деревню, и одноногие, и однорукие, и с вывихнутыми шеями, и обезображенными лицами, и с тяжелейшими ранениями черепа и др. К неполноценным привыкли, инвалидность не стала чем-то не обычным. В 1948 году пришел тятя. При советской власти повелось брать не умением, а числом. Николая Филипповича после войны не демобилизовали, а направили в трудовую армию (были такие). Три года волохал на восстановлении заводов, зданий и шахт.

-Дурни и есть дурни, нагнали народу…, толкаемся… роем канавы, таскаем камни…. Жрать нечего. Народ мрет, трупы подбирают, хоронить не успевают. Там же целый город. Сами все бы сделали. Вот дурни! А у нас семьй, домой тянет. Продукты производить треба. У начальства тямы нет, о-це, дурни.

Николай Филиппович высказывал правду по своему, по крестьянски, грубо и точно. Каждый должен был заниматься своим делом. Шахтеры, металлурги, жители городов восстановили бы заводы, шахты и домны сами. Солдаты- крестьяне рвались домой, к семьям, а их в трудовые армии. После войны главное еда. Накормить, подлечить, соединить разлученные на годы семьй главная задача. Та же Польша, разорена не меньше Украины и Белоруссии, а восстановились быстрее и лучше. И без мобилизационных армий и Голодоморов. И без И. Сталина с Молотовым. Наши полуграмотные бонзы устроили Голодомор 1946-47гг. И до войны творили глупости, и после войны продолжили. И никакого спроса. Только литавры в честь вождя.

Прошло время. Фронтовики   потихоньку уходили на тот свет,  состав деревни  менялся.  День Победы  принялись праздновать в 1965 году. В  девяностые годы,  государство возвело в деревне  стелу в честь  участников ВОВ, когда уже ни одного из ветеранов не осталось в живых.   И перед нами, возможно, потрясающая, а, скорее всего, обычная история с привычным финалом. Кому как. Дело в том, что ни фамилии, ни имени наших героев на стеле не указано. Ни Зародыша, ни Лихицкого, ни Гриши. И на кладбище ни крестика, ни могилки не сохранилось. И на торжествах посвященным Победе они не упоминаются. Их как бы не было. Как бы не жили, не спасали людей от голода и болезней, не умирали и не рисковали личной свободой.

А что бы вы не сомневались  в правдивости истории,  в качестве доказательства представляю единственную фотографию  Гриши 1962 года, чудом   найденную. На ней наш дядя Гриша никогда не унывающий и с юмором. Я ее не ретушировал, не обновлял, а оставил такой, какой она сохранилась до наших дней.

Остается добавить о том, что многие очевидцы излагали правду о том времени, но их в советское время не публиковали. Я ничего не придумал, не исказил и не приукрасил. Описал только то, что видел собственными глазами и слышал своими ушами. Читайте, знакомьтесь, познавайте.