Как убивалась советская наука
Почему умные в России не в чести
"Только фанатики, скоты и совки могут быть здесь счастливы. Мыслящий человек быть счастлив в России не может".
Валерия Новодворская
"Раньше миром управляли умные. Это было жестоко. Умные заставляли тупых учиться. Тупым было тяжело. Теперь миром управляют тупые. Это честно, потому что тупых гораздо больше. Теперь умные учатся говорить так, чтобы тупым было понятно. Если тупой что-то не понял, это умного проблема. Раньше страдали тупые. Теперь страдают умные. Страданий стало меньше, потому что умных становится всё меньше и меньше".
Михаил Жванецкий
“Россия мне напоминает огромный КАМАЗ с бочкой дерьма, который едет по городу. На дне этой бочки находятся несколько бриллиантов. Так вот: стоимость этих бриллиантов значительно выше самой машины и дерьма в бочке. Однако по городу едет КАМАЗ с дерьмом, а не с бриллиантами”.
Некто Ветеран, из комментариев в канале Хроники Сдыхающей Империи
Нечего удивляться низкому уровню интеллекта в стране, когда умные люди на протяжении всей ее истории нещадно уничтожались, а тяга к знаниям убивалась.
Замечательно о “массовом оглуплении населения России” написал Владимир Пастухов:
“Что является источником этого феноменального мгновенного массового оглупления?
На мой взгляд, у этого процесса два основных источника: возвышение глупцов (глупость натуральная) и мимикрия умников под глупцов (фальшивая, ситуационная глупость).
Эти процессы приятно дополняют друг друга, вместе создавая неповторимый колорит современной русской жизни.
Что касается первого, то, грубо говоря (такой уж предмет дискуссии), дураки есть везде, да и были всегда. Физиологическую глупость исследовали “великие умы” — Сербский, Кандинский, Ганнушкин.
Все в целом сводится к тому, что глупость – это когда интеллект снижен, но признать невменяемым нельзя.
В этом проблемы нет — не всем же быть умными. Проблема в том, что только в такие исторические периоды, как тот, который сегодня переживает Россия, (а разве остальные периоды сильно отличались? — С.Ч.), именно эти люди с пониженной интеллектуальной ответственностью становятся элитой и опорой власти, ее главным активом.
В принципе, ничего особенного в этом нет, но многолетняя практика отрицательной селекции начинает давать первые зримые плоды: количество, так сказать, переходит в качество. Для человека, не погруженного в эту реальность повседневно, картинка выглядит так себе, будто попал внутрь экранизации “Корабля дураков”.
Со вторым сложнее. Как учат нас те же светила психиатрии, глупость – то есть неспособность человека самостоятельно мыслить и принимать рациональные решения — может быть не только врожденной, как у первой категории, но и благоприобретенной”.
Именно над этим “благоприобретением” всегда старательно работала власть в России.
Я — начальник, ты — дурак. Немного истории
“Сила правительства держится на невежестве народа, и оно знает это и потому всегда будет бороться против просвещения”.
Лев Николаевич Толстой
“Очевидный вред различия во взглядах и убеждениях. Вред несогласия во мнениях. Всякому русскому дворянину свойственно желать не ошибаться, но, чтоб удовлетворить это желание, надо иметь материал для мнения. Где ж этот материал? Единственным материалом может быть только мнение начальства”. Проект: о введении единомыслия в России”.
К. Прутков
Чем меньше человек знает, тем меньше он осознает свое невежество и некомпетентность (эффект Даннинга-Крюгера), а значит — меньше думает, ни в чем не сомневается, не задает вопросов. Таких людей невозможно переубедить, они начисто отрицают все аргументы и факты, которые не укладываются в их систему координат. А значит — им достаточно внушить с помощью пропаганды все, что нужно власти — и далее они станут защищать эту власть от любой внешней “угрозы”, причем яростно и бескорыстно.
Мало того, чем безграмотнее народ, тем более безобразно он будет себя вести, в чем тоже власть заинтересована (помните про искусственную девиацию?).
Поэтому любое тоталитарное государство заинтересовано в глупом народа. Наше государство другим никогда и не было, так что население России имеет многовековые “благоприобретенные” навыки тупоумия.
Да, народ наш поглупел отнюдь не при путине: у умного народа и не появился бы такой царь. Если посмотреть на нас глазами иностранцев, побывавших в Московии в прошлых веках, мы убедимся, что даже до пришествия к власти Шариковых недостатка в дураках в стране не было.
Еще в XVI веке английский мореплаватель Ричард Ченслер удивлялся нелюбви московитов к просвещению. “Вся их служба в церквах совершается на родном языке. У них есть Ветхий и Новый Завет, который ежедневно читается, но суеверие не уменьшается: когда священники читают, то так странно, что никто не может понять их, да никто и не слушает их; пока они читают, народ сидит и болтает. Когда же священник совершает службу, никто не сидит, а все гогочут и кланяются, как стадо гусей…”
Его современник шведский дипломат Петр Петрей пишет: “Они ужасно неприличны, неучены и не умеют ничего ответить, когда их спросишь что-нибудь из Библии, или из святых отцов, или об их вере, ордене и жизни: они говорят, что не могут отвечать на это, потому что должны держать себя в простоте и невежестве, и не умеют ни читать, ни писать. А тоже напиваются допьяна и держат себя, точно какие свиньи; говорят, что патриарх, митрополиты и епископы — их духовные защитники, перед ними они и будут отвечать, потому что не сделали ничего кроме того, что им велят они делать”.
Адам Олеарий в том же XVII веке удивляется осознанному невежеству наших предков, которые “вовсе не любят свободных искусств и высоких наук и не имеют никакой охоты заниматься ими. А ведь между тем сказано: „Доброе обучение искусствам смягчает нравы и не дает одичать“. Поэтому они остаются невеждами и грубыми людьми!”
Невежество подмечает и путешественник и дипломат Яков Рейтенфельс ”Что касается всего возвышенного, то они в этом до сих пор оказываются глупыми и неспособными. Эта тупость поддерживается в низ климатом и весьма грубым напитком водкой, которой они постоянно напиваются”
Даже Юрий Крижанич, хорватский богослов, историк, мечтавший о единении славян, приехав в Россию в XVII веке, разочаровался в своих восточных собратьях и утверждал, что “москвитяне не имеют познаний в свободных искусствах и благородных науках и едва умеют писать” и “удивительно невежественны во внутренних науках”. “Если рассмотреть натуру, обычаи и образ жизни русского народа, то русских по праву можно назвать варварами, ибо [они], пренебрегая благородными науками, пребывают в прирожденном невежестве, глупости и грубости. …Причина всех этих недостатков и пороков — праздность и пьянство, в коем они окончательно потонули”
С годами ничего не менялось. Французский мыслитель, писатель и публицист эпохи Просвещения Франсуа Мари Аруэ, более известный как Вольтер, допетровскую Россию описывал, как “варварскую страну”, в которой “веками господствовал обычай и отсутствовало всякое стремление к усовершенствованию”. До Ивана же Грозного она, по словам Вольтера, вообще представляла собой страну ”диких полухристиан, рабов казанских татар”. "Русские были менее цивилизованы, чем мексиканцы при открытии последних Кортесом; рожденные все рабами господ, таких же варваров, как и сами, они закоснели в невежестве: им не были известны ни искусства, ни промышленность". “Здесь царствовала скудость, не существовало промышленности, не было ни одного каменного дома”. “Обычаи и нравы в России всегда имели больше сходства с Азией, чем с Европой”, “в придворном обиходе была показная восточная роскошь”. В качестве свидетельств “пучины невежества” Вольтер приводит летосчисление “от сотворения мира”, начало года в сентябре и отсутствие арабских цифр.
В XVIII веке французский путешественник Жан Шапп д’Отрош на страницах своего “Путешествия” представляет Россию варварской страной, не заслуживающей права участвовать в жизни Европы, а также подчёркивает неспособность русских занять какое-то место в европейском цивилизованном мире. А в XIX французская баронесса Анн-Луиз Жермен де Сталь пишет, что “вследствие невежества, какое господствует в их среде, требования нравственности развиты слабо”
“Умных, образованных, очкастых — вон из страны”
Серость всегда борется с разумом. Когда серость приходит к власти, особенно если это воинствующая серость, эта борьба приобретает государственный масштаб.
В 1917 году пришла “передовая” власть рабочих и крестьян, которая дала народу грамотность и образование. Как это сказалось на общем интеллектуальном фоне страны? Наверное положительно: стало больше грамотных людей, каждый смог получить образование.
Однако в СССР были нередки случаи, когда даже на серьезные посты назначались люди без профильного образования. Нарком обороны Клим Ворошилов окончил, по разным источникам, от 2 до 4 классов сельской школы. Лазарь Каганович — два класса. Ежов отучился три года в начальном училище. Сталин был исключен из духовной семинарии.
А куда же делись образованные люди, которых в дореволюционной России было немало? Вместо того, чтобы подтягивать отстающее безграмотное население до их уровня, власть решила просто избавиться от лучших людей страны, чтобы на их фоне не выглядеть дегенератами.
29 сентября 1922 года из Санкт-Петербурга отошел в Германию рейс парохода "Oberbürgermeister Haken", на котором Шариковы выгнали из России более 30 виднейших представителей интеллектуальной элиты. Вскоре было сделано еще не менее четырех рейсов, названных после "Философским пароходом". Высылки осуществляли также на пароходах из Одессы и Севастополя и поездами из Москвы в Латвию и Германию.
Всего было приговорено к изгнанию около 81 представителя интеллигенции, вместе с семьями почти 300 человек.
Среди "ненужных" оказались будущий изобретатель вертолетов Сикорский, создатель телевидения Зворыкин, философы Николай Бердяев, Иван Ильин и Сергей Булгаков, философ и литератор князь Сергей Трубецкой, социолог Питирим Сорокин, историк Нестор Котляревский, профессор МВТУ Всеволод Ясинский, и несколько его коллег, математик, автор широко востребованного в своё время учебника “Курс исчисления конечных разностей” Дмитрий Селиванов.
Операция была проведена по инициативе Ленина в рамках борьбы с инакомыслием (хотя по мне, так приставка “инако-” здесь лишняя). В мае 1922 года "вождь мирового пролетариата" предложил заменить применение смертной казни для активно выступающих против советской власти высылкой за границу, назвав их "явными контрреволюционерами, пособниками Антанты, организацией ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи".
По воспоминаниям Федора Степуна — одного из пассажиров, всем "высылаемым разрешалось взять: одно зимнее и одно летнее пальто, один костюм, по две штуки всякого белья, две денные рубашки, две ночные, две пары кальсон, две пары чулок. Золотые вещи, драгоценные камни, за исключением венчальных колец, были к вывозу запрещены; даже и нательные кресты надо было снимать с шеи".
"Мы этих людей выслали потому, что расстрелять их не было повода, а терпеть было невозможно", — сказал после в интервью американской журналистке Троцкий. Он назвал эту акцию "гуманизмом по-большевистски", а высылаемых "политически ничтожными элементами", которые однако являются "потенциальными орудиями в руках наших возможных врагов".
Большая российская энциклопедия указывает, что кампанию проводили в рамках культурной революции. В Россию после вернулись лишь трое. И неудивительно: всех оставшихся Советская власть решила уничтожить если не физически, то морально.
“Красный террор”
По мнению американского историка науки, профессора Массачусетского технологического института и исследователя Гарвардского университета Лорена Грэхэма, в СССР “ученые были изолированы от студенчества сознательно, дабы не допустить инфицирования неокрепших умов “вредными” идеями”. Большевики с самого начала сомневались в политической верноподданности профессуры, унаследованной ими от царского режима, и потому затолкали ее в Академию, откуда она не могла активно воздействовать на учащуюся молодежь”.
Мало этого, сразу после установления советской власти началось преследование и травля слишком “умных и очкастых”. В годы “Красного террора” многие ученые, которым не повезло уехать, оказывались в тюрьмах, ссылках, подвергались казням, умирали от пыток и от невыносимых условий содержания.
Трижды арестовывался Александр Александрович Кизеветтер, позже высланный в Берлин на "Философском пароходе". "Верю, что через море Русской Революции не выпуская из рук „нашего“ руля, вернемся мы снова в нашу родную Россию, на землю дорогой родины — ее пахать и возделывать", — отметил в своей записной книжке, глядя вслед уплывающей от него родины. Однако так и умер в эмиграции в Праге, всю оставшуюся жизнь читая лекции по отечественной истории и активно участвуя в жизни русской колонии.
В сентябре 1919 года он проходит по делу "Национального центра" — антибольшевистской подпольной организации. По этому делу были расстреляны супруги Алферовы: Александр Данилович — русский педагог, деятель народного образования, и Александра Самсоновна — основательница и бессменная начальница частной гимназии для девочек в Москве, математик Александр Александрович Волков, и инженер-гидравлик Александр Иванович Астров, профессор, основатель научной школы гидравлики в Императорском Московском техническом училище (будущая Бауманка), автор учебника по гидравлике — всего 67 человек, представители политической и научной интеллигенции России.
В 1920 году началось еще одно дело — “Тактического центра”, который объединил критиков большевистской власти. По нему были арестованы и осуждены философ Н. А. Бердяев, биолог Н. К. Кольцов, экономист Н. Д. Кондратьев, историк С.П. Мельгунов, дочь Льва Толстого, основательница и первая руководительница музея в Ясной Поляне и Толстовского фонда Александра Львовна Толстая.
Все преступление участников Центра состояло в том, что они обсуждали сценарии жизни страны после возможного падения большевиков. “Терроризмом”, то есть вооруженным сопротивлением режиму Центр не занимался и его не поддерживал, точно как и нынешняя российская оппозиция.
В конце 1919 года Центр распался, но в начале 1920-х ЧК провела аресты его участников. Максим Горький и ученики Кольцова отправили властям письма в защиту арестованных, но Ленин резко ответил писателю, оправдывая жесткие меры в отношении “кадетской интеллигенции”. Суд над участниками встреч Центра проходил в августе 1920 года, многим грозил расстрел. В итоге власть заменила высшую меру условными наказаниями, а в 1921 году участников процесса и вовсе амнистировали. Некоторых выслали, у других жизнь сложилась по-разному.
***
Николаю Константиновичу Кольцову не вспоминали событий 1920 года и дело “Тактического центра” ни при Ленине, ни позже. Однако в 1929, в "год великого перелома", началось наступление на "старую" профессуру. Общество биологов-марксистов исповедовало классовость в науке. Выявляли "классовых врагов, засевших за микроскопами". В список учёных, авторов "вредительских теорий", к концу 20-х годов попадут все крупные биологи, включая Кольцова. Его кафедру упразднили, самому Кольцову в Университете "даже стула не оставили", хотя он и продолжал в нем работать. В 1932 году в он сумел отстоять институт, когда возникла угроза его ликвидации. В 1934 ученый участвовал в экспериментах, изучающих воздействие на живых существ в стратосфере, создал научное шелководство, развивал генную инженерию. Его учениками и продолжателями его дела были Тимофеев-Ресовский и Рапопорт — оба номинанты на Нобелевскую премию.
Добила ученого уже лысенковщина. В январе 1939 года газета "Правда" назвала Кольцова "лжеучёным". После ареста Вавилова, Николай Константинович неоднократно допрашивался как свидетель, но нужных показаний не дал. В ноябре 1940 года ученый отравился в ресторане, по одной из версий — не без помощи органов НКВД. Через несколько дней его не стало.
***
Сергей Петрович Мельгунов, арестованный по делу "Тактического центра", как и многие другие, был приговорён к смертной казни, позже заменённой десятью годами тюремного заключения. Освобождён он был под давлением научной общественности, позже эмигрировал.
Мельгунов был первым из российских историков, выступившим против террористических методов управления государством, предпринятых коммунистическим руководством, пришедшим к власти. Поводом для лишения его гражданства стали публикации за рубежом его книги "Красный террор в России", написанной в том числе при использовании материалов Особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков при генерале Деникине, вывезенных из советской России в 1920 году. В 1990 году "Красный террор в России" впервые вышел в СССР. Книга была переведена на многие иностранные языки: немецкий, английский, испанский, голландский, французский.
Мельгунов утверждал, что "Сталину нельзя верить", что "надежда на мирную эволюцию большевистской власти, на мирное сожительство с красным самодержавием — утопия".
При этом считал, что русский народ не имеет никакого отношения к террору, творившемуся главарями большевизма в России, что "красный террор" не был террором пролетариата, но являлся типичным партийно-групповым террором РКП(б), партийной и идеологической диктатурой власти.
Петроградская боевая организация
В 1921 году рассматривалось дело “Петроградской боевой организации”, когда массовому расстрелу вместе с убитыми при задержании, подверглись 103 человека — представители научной и творческой интеллигенции, в основном Петрограда.
Самой знаменитой жертвой дела ПБО стал арестованный 3 августа и расстрелянный в конце того же месяца поэт Николай Гумилёв. Был убит и инженер-химик, профессор М. М. Тихвинский.
Секретарь Ленина, а позднее заместитель Ягоды, Яков Агранов, возглавлявший следствие по этому делу, так объяснил жестокость, проявленную даже к непричастным: "В 1921 году 70% петроградской интеллигенции были одной ногой в стане врага. Мы должны были эту ногу ожечь".
В 1929 году начались перемены в отношении официальной идеологии к старым русским интеллигентам. Властью преследовалась цель отдать руководство наукой в руки воинствующих идеологически правильных дилетантов. Велась борьба с самоорганизацией и международной коммуникацией ученого сообщества, последовала массовая ликвидация научных обществ, чудом выжило Московское математическое общество, разгромили краеведение, славистов, “вычистили” Академию наук.
“Дело академиков”
Михаил Михайлович Богословский — русский историк и преподаватель, академик, которому удалось избежать ареста по делу “Национального центра”, скончался 20 апреля 1929 года. Вскоре после этого начались репрессии против историков в рамках "Академического дела". В число заговорщиков и контрреволюционеров посмертно был "зачислен" органами государственной безопасности и Богословский.
Формирование дела Академика началось в связи с провалом на выборах в члены Академии в январе 1929 года трех кандидатов-коммунистов, за что академики были обвинены в контрреволюции. Через несколько месяцев начался следующий натиск на Академию. Были уволены более 600 сотрудников. Основной удар был направлен на учреждения, возглавлявшиеся историком академиком С. Ф. Платоновым, составителем школьного учебника по истории.
В сентябре начались аресты, в основном историков-архивистов. В Москве в это время шла активная подготовка к будущим показательным процессам "вредителей". ОГПУ “создал” из арестованных учёных "монархическую контрреволюционную организацию", координирующую создание военных ячеек и складов оружия, обеспечивающую связь с агентами иностранных разведок, путем организации зарубежных поездок ученых с целью имевшей целью “свержение Советской власти” и восстановление монархии. В январе 1930 года в Ленинграде были арестованы Платонов и все его ближайшие сотрудники, в том числе бывший профессор Петроградской духовной академии А. И. Бриллиантов и историк академик Е. В. Тарле, который был также обвинён в принадлежности к «Промпартии» и сослан в ссылку. Всего было арестовано свыше 100 человек, главным образом специалисты в области гуманитарных наук, группа научных сотрудников учреждений Академии наук, Русского музея, Центрархива, священники, издательские работники. Судьбу арестованных решила во внесудебном порядке коллегия ОГПУ. 29 человек были приговорены к различным срокам заключения. Одних академиков было арестовано и осуждено четверо, а также девять членов-корреспондентов. Четверо из них умерли в ссылке, включая самого Платонова.
Все историческое направление науки было разгромлено, “Дело” нанесло ущерб исторической науке в СССР, под запретом оказались исследования народничества, истории церкви, дворянства и буржуазии, а советские историки стали послушным орудием пропагандистской машины.
“Монархическая организация краеведов”
В 1929 году к руководству Центральным бюро краеведения вместо ученых с мировым именем приходят "краеведы-марксисты". Краеведение, как и историческая наука в целом, превращается в арену идеологической борьбы, и старым ученым наклеивают антисоветские ярлыки. Журнал "Краеведение" сменяется "Советским краеведением", многие номера которого пестрят статьями типа "За большевистскую бдительность в науке".
Ученых заставляли отчитываться о том, "насколько учебная и научно-исследовательская работа кафедр приспособлена к задачам социалистической стройки", с них требовали "увязать научную и учебную работу с общественными и хозяйственными организациями". Воронежского краеведа М. Н. Крашенинникова, специалиста в области древних языков и античной литературы, задача поставила в тупик. “Я долго думал и не мог связать мою кафедру с хозяйственными организациями. Я нашел только один пример. Некогда, по просьбе профессора Якушкина, я перевел с итальянского языка брошюру о сахарной свекле. Может быть, это — связь с хозяйственными организациями?”
Его коллеге, профессору Г. А. Замятину ставили в вину то, что его работы по истории России посвящены борьбе за московский престол и избранию на царство Михаила Романова, следовательно, они далеки от современности, да к тому же у него "отсутствует достаточное освещение марксистских явлений".
Научные публикации еще одного воронежского доцента С. Н. Введенского были объявлены "равными нулю". В результате Введенский был уволен из университета, а вскоре воронежские краеведы, благодаря их сотрудничеству с московскими академиками-“врагами народа” оказались в камерах ОГПУ за то, что якобы "подготовляли свержение Советской власти". Вскоре чекисты посчитали, что десять человек мало для организации, ставившей целью реставрацию монархии. В феврале-апреле 1931 года были проведены дополнительные аресты в Тамбове, Курске, Орле, и других городах, а в Воронеже, где краеведов на свободе уже не осталось, забрали большую группу бывших чиновников, дворян, купцов, преподавателей. Всех оптом объявили членами “Воронежской областной монархической организации”. Не тронули лишь некоторых стариков.
Предъявили ученым пропаганду монархических идей среди населения, создание контрреволюционных групп с использованием научных учреждений как легального прикрытия, захват в этих учреждениях руководящих постов с антисоветскими целями. Пятеро приговорены к расстрелу, подавляющее большинство к заключению в концлагерь сроком от 3 до 10 лет.
Репрессиям подверглись и члены “Общества изучения русской усадьбы”, большинство из которой составляли москвичи, но были также участники в Ленинграде, Смоленске, Тамбове, Рязани и Казани. 20 августа 1930 года постановлением НКВД общество было ликвидировано по причине того, что осуществляло "свои задачи вне всякой связи с задачами социалистического переустройства". Последовали аресты, которые привели к утрате архива Общества. По различным сфабрикованным делам был репрессирован целый ряд членов ОИРУ. Среди них: А.Н.Греч, А.В.Григорьев, Г.В.Жидков, М.А.Ильин, И.М.Картавцов, В.К.Клейн, В.М.Колобов, В.А.Мамуровский, Н.И.Милонова, А.И.Некрасов, О.И.Пенчко, Д.В.Поленов, Б.С.Тришевский, Г.А.Тюрк, А.А.Устинов, О.Э.Чаянова, Ю.Б.Шмаров и другие. Не все из них дожили до освобождения.
В 1937 году решением Совнаркома СССР все краеведческие организации были упразднены. Традиции изучения местного края прервались до середины 1950-х годов.
***
В том же 1929 году был репрессирован Евгений Иванович Шпитальский — советский физикохимик и электрохимик, профессор МГУ. В январе 1929 года он был избран членом-корреспондентом АН СССР, а менее чем через месяц был арестован, лишен всех званий, исключен из Московского университета и осужден. “Измена родине” заключалась в том, что Шпитальский пытался получить в Германии патент на изготовление взрывчатых веществ из солей хлорной кислоты, а также на способ производства фосгена. Закрытый суд приговорил Шпитальского к расстрелу, однако затем расстрел был заменён на 10-летнее заключение в одиночной камере. Во время заключения Евгений Иванович продолжал руководить строительными работами на Ольгинском заводе, куда он должен был ежедневно ездить из тюрьмы. Умер 23 ноября 1931 года от инфаркта.
***
Химику Владимиру Ипатьеву повезло больше. Не приняв социалистическую революцию и оставаясь приверженцем конституционной монархии, Ипатьев отвечал категорическим отказом на все предложения о выезде из России. Причиной была беспредельная любовь к Отечеству, желание работать во благо и во славу его, в уверенности в лучшем для страны будущем.
Академиком он стал, не достигнув 40 лет, еще до революции начал создавать в России химическую промышленность. В 1930 году повальные аресты коллег, учеников и близких заставили Ипатьева принять очень тяжелое для него решение. До последнего, несмотря на неоднократные предупреждения о неминуемом аресте, он не хотел уезжать из СССР. И даже выехав, надеялся вернуться: поддерживал связь с оставшимися на свободе учениками, направлял свои работы в советские издания, посылал в советские исследовательские учреждения дефицитное оборудование и материалы.
В 1936 году он был лишен почетного звания действительного члена Академии, а вскоре — и гражданства СССР “как отказавшегося выполнить свой долг перед Родиной”.
Его исследования после выезда из России заложили основу для развития американской нефтехимии. Он стал обеспеченным и известным человеком: никто из русских ученых в XX столетии не удостаивался стольких почетных международных титулов и наград. Но все эти годы Ипатьев считал себя в Америке иностранцем и жил мыслями о Родине. Он снимал скромный номер в гостинице, не приобрел ни дома, ни машины, ни яхты, принимал на работу только русских и владеющих русским языком. Андрей Громыко, бывший в первой половине 40-х годов послом СССР в Вашингтоне, описывал в мемуарах, как престарелый ученый плакал у него в приемной, бессильно повторяя: "Поймите, мне нет жизни без России".
“Дело славистов”
Меж тем гонения на мыслящих людей в стране не прекращались. В 1933 году началось сфабрикованное уголовное “Дело славистов” по обвинению большого числа представителей интеллигенции в "контрреволюционной деятельности" .
По этому делу были привлечены ленинградские и московские искусствоведы и этнографы: заведующий украинским отделением Русского музея Б. Г. Крыжановский, его коллеги Н. П. Сычев и В. В. Дроздовский, реставратор и архитектор П. Д. Барановский, которому за особо рьяную защиту архитектуры, церквей и музеев пришлось отсидеть несколько лет в лагерях, этнограф-украинист Н. И. Лебедева, несколько человек из кружка Г.А. Тюрка, где изучалась русская архитектура. И, наконец, самая многочисленная группа московских славистов, академиков, членов-корреспондентов и профессоров: Н. Н. Дурново с сыном, Г. А. Ильинский, А. М. Селищев, писатель В. С. Трубецкой с дочерью, В. В. Виноградов, К. В. Квитка, П. А. Расторгуев, Н. Л. Туницкий, И. Г. Голанов, В. Ф. Ржига и другие.
В Ленинграде были арестованы 37 этнографов и искусствоведов, а также химиков и геологов: В. Н. Кораблёв, специалист по украинской литературе К. А. Копержинский, С. А. Щеглова и А. Б. Никольская, Р. Ф. Куллэ. Также по делу проходили работники двух крупнейших музеев страны: Русского музея и Эрмитажа: искусствоведы П. И. Нерадовский и Ф. И. Шмит, создательница школы советских копиистов произведений древней живописи Л. А. Дурново, крупнейший специалист в области византийского и русского искусства Н. В. Малицкий, кавказовед А. А. Миллер. Также были привлечены химики и геологи Г. А. Разуваев, И. А. Андреевский, М. Г. Валяшко, Б. Л. Личков.
Среди арестованных был видный учёный Г. А. Бонч-Осмоловский. Кроме того, собирались доносы на М. С. Грушевского, Н. Д. Зелинского, Д. Н. Ушакова, Д. П. Святополк-Мирского, Н. К. Гудзия, М. В. Щепкину, академиков Н.С.Курнакова, В.И.Вернадского и уже уехавшего Ипатьева.
Арестованные обвинялись, в частности, в "ведении широкой националистско-фашистской пропаганды панславистского характера”, с использовнием в этих целях “легальных возможностей научной и музейной работы", создании и сохранении экспозиции залов, посвященных русскому искусству дореволюционного периода, которые "тенденциозно подчеркивали мощь и красоту старого дореволюционного строя и величайшие достижения искусства этого строя". Руководил ими из-за рубежа, по версии следствия, “лидер фашистского движения за границей — князь Н. С. Трубецкой”.
"Фашизм" князя заключался, видимо в том, что он был непримиримым противником коммунизма, воцерковленным православным христианином, и даже выполнял обязанности старосты русской Никольской церкви в Вене. При этом Трубецкой выступал против национал-социализма, видя в нем своеобразный "биологический материализм", столь же несовместимый с православным мировоззрением, как и марксистский "исторический материализм". За свои "фашистские" взгляды в 1938 году (после аншлюса Австрии) подвергся притеснениям со стороны гестапо, вызывался на допрос, был арестован на трое суток, его квартиру обыскали. От концлагеря его спас только титул князя. Однако значительная часть его научных рукописей была конфискована и впоследствии утрачена. Не перенеся этой потери, Николай Сергеевич Трубецкой скончался от инфаркта.
Судьба его российских коллег также была трагичной. По “Делу славистов” было осуждено более семидесяти человек. В частности, Личков, Разуваев, Р. Фасмер получили по десять лет лагерей, Кораблёв — десять лет ссылки, Дурново и Ильинский — девять лет лагерей, Селищев и В. Трубецкой — пять, Бонч-Осмоловский — три. В ходе следствия покончили жизнь самоубийством С. А. Теплоухов и Н. Л. Туницкий, погиб от несчастного случая Ф. А. Фиельструп, не пережил пыток В. И. Долголенко.
Уже после вынесения приговоров были арестованы академики М. Н. Сперанский и В. Н. Перетц и приговорены к трём годам ссылки.
Судьбы участников дела сложились по-разному. Личков после многочисленных ходатайств Вернадского был освобожден досрочно. Виноградов, сосланный повторно в 1941—1943 годах, после войны был избран академиком и получил Сталинскую премию, а после "дискуссии о языкознании" в 1950 году стал фактически во главе советской лингвистики.
В 1937—1938 гг. Н. Н. и А. Н. Дурново, А. А. Синцов, В. Э. Розенмейер, Г. А. Тюрк, В. С. Трубецкой, В. В. Трубецкая, Б. Г. Крыжановский, А. А. Устинов, Г. А. Ильинский, В. В. Дроздовский, Ф. И. Шмит, Р. Ф. Куллэ, А. А. Автономов были вновь привлечены к ответственности и приговорены к расстрелу. Вторично арестовывались Н. В. Малицкий, П. И. Нерадовский и А. Б. Никольская. Малицкий умер в Каргопольском лагере в 1938 году. После смерти Сталина все ученые были реабилитированы.
“Культурная революция” в математике
Многим из тех, кого не выслали из страны и не привлекли к уголовной “ответственности”, всячески препятствовали в научной деятельности. Ученых лишали научных званий, исключали из Академии наук, не давали вести научную работу. Проводились грязные пиар-кампании в газетах против людей науки, практиковались репрессивные действия против целых наук и отдельных научных работ.
5 июня 1931 года Всероссийская конференция по планированию математики приняла резолюцию "О кризисе буржуазной математики и о реконструкции математики в СССР". В докладе и резолюции советский математик и академик Николай Лузин обвинялся в идеализме, приводящем к "кризису основ математики".
Чуть раньше президент Московского математического общества Дмитрий Егоров поплатился за духовную независимость и религиозные убеждения. После его отставки и ареста в Московской математической школе произошла "культурная революция". Власть захватили молодые идейные “ученые” и они провозгласили программу реорганизации математики и "сближения с задачами социалистического строительства". Николай Лузин, чтобы не сталкиваться с "пролетарским студенчеством", уклонился от руководства Обществом и покинул университет.
Публичная официальная политическая травля Лузина была начата анонимными статьями в газете "Правда". Статьи характеризовали Лузина, как врага, "своей деятельностью за последние годы принесшего вред советской науке и Советскому Союзу". С высокой вероятностью это означало длительное заключение или даже смертный приговор, но после из решения-приговора исчезли слова "приносил вред Советскому Союзу", а потом заменены еще более мягкой формулировкой : "… поступок Лузина является недостойным советского учёного…"
Лузин не был признан вредителем и не был исключен из Академии — ему "давали возможность исправиться". Дело не переросло в судебное, он остался на свободе.
Однако клеймо "врага в советской маске" осложнило последние четырнадцать лет жизни Лузина. В 1939 году его принял на работу Виктор Сергеевич Кулебакин в Институт автоматики и телемеханики АН СССР. И здесь, когда травили другого исследователя, Георгия Владимировича Щипанова, Лузин заступался за него.
Щипанов — доцент МВТУ имени Баумана, советский инженер, учёный, специалист в области теории автоматического регулирования, автор теории инвариантности автоматических систем. Специально созданная комиссия признала его работы абсурдными, несмотря на зафиксированное особое мнение Кулебакина и Лузина. Лишь позднее "условия компенсации Щипанова" были признаны научным открытием.
После "дела Лузина" советские ученые сократили публикации за границей, зарубежные контакты были взяты под контроль. По стране прошла волна региональных кампаний и дел. Но никто тогда не мог подумать, что основной ужас ждет впереди. Надвигался “Большой террор” 1937-38 годов.