Особый путь России

"Когда человек не знает, как обосновать ху#ню, появляются лишенные смысла термины вроде “генетической памяти народа” или “генетического рабства”.

Все равно, что “лишняя хромосома” и прочий “особый путь”.

Это одно и то же состояние мозга, даже если люди, в нем пребывающие, выдают противоположные по смыслу идеологемы".

Александр Феденко

Интервью Золкина, который чуть не потерял психическое здоровье, препарируя мозги россиян, натолкнули меня на мысль: россиянин не является целостной, самодостаточной, гармоничной личностью, они существуют только как составные части чего-то великого, некой системы винтиков, каждый из которых сам по себе нежизнеспособен. Нас такими сделали, нам это внушили. Поэтому вместо того, чтобы строить свою жизнь, мы строим родину, величие, светлое будущее — все, кроме своей жизни, своего счастья. Мы строим механизм, потому что без этого механизма мы не видим себя, у нас отсутствует смысл нашей жизни без “родины”, “духовности”, “величия” и всего этого бреда, внушаемого нам с детства.

Мы — нули без палочки. Каждый из нас ничего из себя не представляет. Не потому, что таким родился, а потому, что добровольно с этим согласен.

Для оправдания собственной никчемности мы цепляемся за исключительность того механизма, винтиками к которому мы являемся.

В Википедии читаем: “миф о собственной исключительности (личный миф)” — это убеждённость подростка в уникальности своих внутренних переживаний и в собственной неуязвимости”.

Обратите внимание — подростка, то есть еще только формирующейся, незрелой личности.

Народы, также как и люди бывают зрелые, а бывают застрявшие где-то в пубертатном периоде, когда хочется доказать всем, что ты не хуже взрослого. Особенно если по недоразумению, ты вымахал ростом под два метра и весишь, как две среднестатистические бабульки. При этом за грозным фасадом скрывается незрелая подростковая психика и еще более незрелые мозги, требующие доказательств: “Я — лучший!” или хотя бы “Я — не хуже других”.

Читаем далее: “Из-за ощущения неуязвимости такой индивид ведёт себя рискованно и не боится опасностей (“ужо я вам покажу”). Подросток чувствует себя всемогущим (“вторая армия мира же”), отчего уверен только в своей правоте (остальные — “фашисты” и “сатанисты”). Ощущение уникальности и особенности (“у нас особый путь”, “все нам завидуют”) может подтолкнуть к одиночеству и непониманию” (“весь мир против нас”, “нас хотят захватить и уничтожить”). Сюда же хорошо вписываются загадочность (“умом нас не понять”). По мнению автора канала “Хроники сдыхающей империи”: “термин, которым русские, проживающие в российской федерации (и не только — С.Ч.), прикрывают граничащие с инфантильностью неадекватные, нелогичные поступки. По мнению этих людей, такие поступки придают им особый шарм и загадочность”.

Откуда взялся особый путь России?

Я бы начала эту историю со знаменитого спора Иосифа Волоцкого и Нила Сорского на рубеже XV-XVI веков о том, какой должна быть в России (тогда еще Московии) Церковь.

При поддержке Ивана III победили иосифляне, которые доказывали полезность монастырского землевладения, отстаивали необходимость украшать храмы росписями, богатыми иконостасами и образами. Разумеется, исключительно в целях осуществления монастырями широкой просветительской и благотворительной деятельности. Таким образом, РПЦ того времени первой пошла по "особому" от Византийской церкви пути — по пути не молитвы и уединения, а службы государю и отечеству и непосредственного влияния на дела государства, позже это вылилось и в благословение опричнины.

Оппонент Иосифа — Нил Сорский открыто критиковал церковных патриархов и обвинял их в растущих аппетитах на землю и прочее материальное имущество, ведь это противоречило нормам христианской морали. Доставалось и светским властям, что привело к опале “нестяжателей” и обвинению в ереси.

Позднее, уже при Иване IV на Стоглавом соборе 1551 года иосифляне решительно отвергли программу нестяжателей и выступили в качестве официальных идеологов православной церкви и монархической власти.

Надо сказать, что московские великие князья, начиная с Ивана III притязавшие на царский титул, позиционировались как преемники римских и византийских императоров. Им требовалась идейная доктрина, которая обеспечивала бы легитимность этих претензий, и Церковь, идущая “особым путем” была очень кстати и получила царскую поддержку.

Доктрина строилась на теологическом обосновании возникновения государства и божественного происхождения царской власти, а также на утверждении преемственности Русского государства, оставшегося единственным оплотом православия после падения Константинополя в 1453 году. Представитель этого течения псковский монах Филофей был популяризатором концепции митрополита Московского Зосимы "Москва — Третий Рим", выдвинутой им еще в 1492 году. На этой концепции строилась официальная идеология русских царей, и в течение века она вышла за рамки чисто монархических интересов и стала ведущей геополитической концепцией России, особенно при решении “восточного вопроса” — то есть аннексии земель ослабевшей Османской империи и борьбе за выход к Черному морю. Именно в это время в обиход вошло выражение "Святая Русь".

После Отечественной войны 1812 года любовь ко всему французскому у русской интеллигенции сменилась всплеском патриотизма, появилась навязчивая потребность в определении “русского духа” и национального призвания.

Мысль о сочетании самодержавной власти, православной веры и опоры на русскую народность обнаруживается уже в труде историка Карамзина "Записки о древней и новой России" — его называют первым манифестом российского консерватизма. "Всякая новость в государственном порядке есть зло, к коему надо прибегать только в необходимости", — внушал он Александру I. Там же Карамзин высказался за незыблемость крепостного права, задав риторический вопрос: "Будут ли земледельцы счастливы, освобожденные от власти господской, но преданные в жертву их собственным порокам?"

Именно нарисованная Карамзиным картина русской истории надолго стала канонической. Будущие декабристы обвиняли историка в чрезмерном почитании царской власти. Тот же Пушкин выдал едкую эпиграмму ("В его “Истории” изящность, простота/ Доказывают нам без всякого пристрастья/ Необходимость самовластья/ И прелести кнута"). На склоне лет Карамзин даже говаривал, что уедет в Турцию, если в России отменят цензуру. При этом он позволял себя и критику некоторых монархов, но… за излишнюю склонность к "преобразованиям, потрясающим империю, благотворность коих остается сомнительной".

Позже среди творческой интеллигенции зародилось славянофильство — литературное и религиозно-философское течение русской общественной и философской мысли, оформившееся в 30-х—40-х годах XIX века и ориентированное на выявление самобытности России, её типовых отличий от Запада (естественно, в лучшую сторону), в общем — на поиск лишней хромосомы. Основоположником теории “особого пути” стал Алексей Степанович Хомяков.

Надо заметить, что это был цвет российской интеллигенции того времени. Ранние славянофилы были наименее радикальными сторонниками "особости" по сравнению, скажем, с Уваровым, Победоносцевым и Ильиным. Умные, образованные, искренние Патриоты (с большой буквы), они действительно верили в свой народ, свою страну, желали ей счастья и, главное, не только на словах. Сейчас ровно такую же ошибку делают “хорошие русские” во главе с Юлией Навальной и Ильей Яшиным. При том, что находясь вдали от родины, абсолютно никакой пользы ей не приносят.

Интересно, что появились славянофилы во многом под западным влиянием. Петр Чаадаев в письме к Шеллингу указывал, что “философия Гегеля породила на русской почве зловредную национальную реакцию”. За основу была взята и восходящая к Гердеру немецкая мистическая идея "национального духа", впоследствии развившаяся в доктрину "особого пути Германии".

Славянофилы выступали за развитие особого, отличного от западноевропейского, пути, вступив на который, по их мнению, Россия способна будет донести православную истину до впавших в ересь и атеизм европейских народов. Славянофилы настаивали на существовании особого типа культуры, литературы и даже языка, возникшего на духовной почве православия. С тех пор их последователи используют термины “православная наука”, “православная философия”, “православная психология”... ну, вплоть до “православного садоводства”.

Славянофильство особый акцент делало на русском крестьянине, в котором по их мнению заключался "ключ нашего национального существования", "разгадка всех особенностей нашего политического, гражданского и экономического быта… От материального, умственного и нравственного состояния нашего крестьянства зависели и будут зависеть успехи и развитие всех сторон русской жизни". Интересно сколь глубоко плевать было русскому крестьянину на национальное самоопределение и политическое развитие родных болот?

Со временем изначально более-менее прогрессивная идея “особого пути” превратилась в откровенно реакционную и мракобесную.

В 1830-х министром народного просвещения Уваровым создается “Теория официальной народности”. В её основе лежали консервативные взгляды на просвещение, науку, литературу, обосновывалась необходимость сохранения в России империи абсолютистского типа в неизменном виде.

Если славянофильство шло "от души" интеллигенции, то Теория официальной народности уже была создана как государственная доктрина, которая в период царствования Николая I становится государственной идеологией Российской империи .

Кратким девизом сторонников этой теории стало выражение "Православие, Самодержавие, Народность", которое являлось антитезой другой формуле: “Свобода, равенство, братство”, включавшей основные идеи Французской революции. Российские консерваторы считали их органично неприемлемыми для русского народа. Таким образом эта доктрина должна была обеспечить идеологическое единство духовного, политического и национального начал и была призвана защитить страну от европейского свободомыслия.

На Министерство народного просвещения возложили функцию накачки молодежи правильными идеологическими установками и ограждения ее от тлетворного влияния запада.

Согласно специальному указу нельзя было учиться за границей с 10 до 18 лет, а также посещать с научными целями иностранные государства до 18 лет из опасений, что молодые люди "подвергаются пагубному воздействию европейского просвещения, и часто оказываются ведомыми антирусскими, либеральными идеями". Россию нужно было защитить от "тлетворного воздействия" стран Запада, в которых в тот период происходило несколько крупных революций. Кроме того, консерваторы считали, что западный либерализм и демократия развращали народ, отвращали людей от проблем страны в пользу самих себя.

На протяжении всего XIX века "теорией официальной народности" болела добрая половина русской интеллигенции. С конца 1890-х годов позние славянофилы в рамках своего спора с западниками активно развивали идею Уварова о наличии принципиальных и навсегда предопределённых различий русского народа и наций Запада. Они также отвергали тезис своих оппонентов — представителей западничества о том, что Пётр I возвратил Россию в лоно европейских стран, и она должна пройти этот путь в политическом, экономическом и культурном развитии. Имеющие место, по их мнению, особенности русского национального духа, включающие терпимость, сердечность, душевность, великодушие, соборность, они противопоставляли обобщенному образу западного духа, которому приписывался вечный эгоизм, жадность, лживость, холодная расчётливость.

Одним из самых ярых защитников триады был Константин Победоносцев, главный идеолог реформ Александра III, “серый кардинал” его правительства и один из самых жестких консерваторов.

Именно он ратовал за теорию официальной народности, как идею единения царя и русского народа, которое происходит благодаря наличию связующей православной веры и безусловной любви у последнего к России и императору. Именно им в 1881 году был написан антиконституционный манифест “О незыблемости самодержавия”, где царь единолично брал на себя обязательство "утверждать и охранять" самодержавную власть "от всяких на нее поползновений". Этот манифест забил последний гвоздь в деле укрепления шовинистической имперской идеологии России и похоронил надежды либералов на конституционные изменения государственного строя.

В начале 1900-х годов Победоносцев активно выступал против реформы церковного управления и расширения веротерпимости. А после категорического неприятия Октябрьского манифеста, провозгласившего в 1905 году гражданские свободы (неприкосновенность личности, свобода слова, собраний, союзов) и созыв Государственной Думы, он был уволен с должности личным указом императора, неограниченную власть которого он так яростно отстаивал.

Бердяев написал о нем в некрологе: "Этот призрачный, мертвенный старик жил под гипнозом силы зла, верил безгранично во вселенское могущество зла, верил в зло, а в Добро не верил. Добро считал бессильным, жалким в своей немощности".

Однако Победоносцев с его тараканами был не один.

Редактор "Московских ведомостей" М. Н. Катков, признавая идею уникальности пути русского народа, видел возможность его сохранения только в условиях крепкой самодержавной власти императора при недопустимости её рассредоточения.

Ф. М. Достоевский, полагал, что реформы, проводимые в стране, должны сообразовываться с православной верой русского народа, единственной унаследовавшей истинные идеалы христианства, которые должны оградить Россию от влияния социалистических и капиталистических идей.

К. Н. Леонтьев находил уравнивание людей в правах губительным, выступал против "усреднения" человека.

Н. Данилевский предлагал сделать из “освобожденного” от турок Константинополя “новый Царьград”, столицу Всеславянского Союза. Сама же Россия, по его мнению, должна была стать лидером этого союза.

В XX века это направление получило развитие, но и было вынуждено перенестись из Советской России в эмиграцию. Наследником славянофильства стало евразийство, которое сложилось в качестве идейного течения в русской эмиграции в 1920—1930-е годы. Это учение исходило из идеи, что Россия занимает срединное положение между Европой и Азией и являет собой особый социокультурный мир, соединяющий Запад и Восток, где, однако доминирующую роль играет Восток. Сталинский СССР евразийцами рассматривался как продолжение Российской империи, они не придавали особого значения его коммунистической идеологии. Вслед за славянофилами и евразийцы продвигали антизападные взгляды. Н. С. Трубецкой считал, что Запад давно утратил моральное право на мировое лидерство, но при этом постоянно оспаривает главенствующую роль России в Евразии, мешая выполнению её исторической миссии "моста" между восточной и западной цивилизациями.

Государственный же курс на “православие-самодержавие-народность” был отменён Лениным, однако суть основополагающей государствообразующей идеи отнюдь не поменялась.

Российский культуролог и философ, доктор философских наук, профессор Андрей Анатольевич Пелипенко так характеризует переход к “новой” философии, которая на деле оказалась старой: “Идеократическая империя, изжив православную догматику трансформировалась в империю советскую, перекодировав нетрансформируемый образ Власти из православного монарха в партийного вождя, Опонское царство — в коммунизм, богоизбранный народ — в избранный социальный класс-гегемон и т.д. В этом, если продолжать рассуждать в духе исторического детерминизма, и заключался главный императив обновлённой на марксистский лад идеократии”.

“В разные времена, — видим тот же тезис в “Тюменской правде” за 2014 год, — должное имело разные наименования: Опонское царство и Русская мечта, Беловодье и Святая Русь, Вся Правда и Коммунизм, Русская идея и Духовность. Эти лики меняются в зависимости от эпохи и социального слоя, но всегда сохраняют глубинную суть. Для городского обывателя 1950-х годов русская Шамбала представала в образе Страны дураков, у входа в которую висит лозунг “Каждому по потребности”. Для шестидесятника должное казалось картиной единения согласно возвышенным идеям, нормам и идеалам. От поколения к поколению изначально не слишком четкий образ туманился, растворялся, но обыватель советской эпохи верил в светлое будущее".

Наверное, поэтому спустя двадцать лет после революции курс на “православие-самодержавие-народность” был возвращён Сталиным. Сначала самодержавие. Потом, с началом нападения Германии на СССР пришлось вспомнить про народность: патриотизм, национальное сознание — это то, что надо, чтобы поднять народ защищать власть царя. А в 1943 было возвращено и православие.

Уже в постсоветское время социологи Юрий Левада и Лев Гудков вывели ряд идеологем, говорящих об "особенностях" "простого советского человека", к которым отнесли:

исключительность или особость "нашего" (советского, русского) человека;
его превосходство над другими народами или, по крайней мере, несопоставимость с ними;
"принадлежность" государству, то есть взаимозависимость между социальным инфантилизмом (ожиданием "отеческой заботы" со стороны начальства) и контролем над собой, принятие произвола властей как чего-то должного;
уравнительные, антиэлитарные представления, соединение превосходства и ущемленности (комплекс неполноценности).

Постсоветский же человек по мнению ээтих ученых обладает следующими "особенностями":

массовидный, усреднённый ("быть как все"), подозрительный к новому и своеобразному, неспособный оценить другого;
приспособленный к существующему социальному порядку, принимает произвол "государства";
"простой" человек, ограниченный, а также выдвигающий свою примитивность и бедность в качестве "достоинств", превосходства над другими;
иерархический;
хронически недовольный, а потому разочарованный;
считающий себя вправе обманывать всех;
демонстрирующий лояльность властям и окружению;
неуверенный в себе, имеющие комплекс недооцененности, коллективной ущемлённости;
разочарованность и чувство неполноценности компенсированы сознанием коллективной исключительности, превосходства через причастность к "сверхзначимому" и "надындивидуальному" — великим державе, империи, народу;
ностальгирующий по идеализируемому прошлому, куда им относятся все несостоявшиеся мечты;
склонный к страхам вплоть до ксенофобии и параноидальной уверенности в наличии внешних и внутренних врагов, тёмных сил и "заговоров", направленных против России;
жёсткость нормативных требований и правил компенсируется двоемыслием, лукавостью и коррупцией, различными послаблениями и привилегиями.

Сейчас триада “Православие-самодержавие-народность” снова прочно входит в нашу жизнь, уже не под стыдливыми эвфемизмами, а как есть. Идеократия, характерными симптомами которой являются догматизм, обезличивание индивидуумов, пресечение инакомыслия, консерватизм и проникновение мракобесия в науку и культуру, как будто и не уходила из сознания и бытия русского населения.

Православие вновь становится нравственной основой русского народа, влекущей за собой и домостроевский традиционные ценности. Самодержавие — видимо, единственно возможная и необходимая форма правления в России. Народность — единение императора и народа, опять проходит красной линией в сознании россиян. Есть император — есть народ. Нет императора — нет народа. Один народ — один император.