Культурка на службе государства

Рука Отечества

С тех пор как культура выросла из Житий святых и иконописи и лишилась церковной опеки, государство пыталось сделать из нее рупор пропаганды. Еще в царские времена произведения, ставившие под сомнение пользу самодержавия и вертикали власти подвергались запретам, а их авторы — ссылкам.

“Просвещенная” Екатерина II своим указом приговорила Александра Николаевича Радищева, выступавшего против рабства и сословных привилегий, к 10-летней ссылке в Илимский острог. Позже за высказывания об отмене крепостного права поэту вновь пригрозил ссылкой уже Александр I. Сломленный Радищев решает покончить жизнь самоубийством и выпивает яд.

Поначалу Александр снял запрет на ввоз иностранной литературы, вернулся законный статус вольных типографий, отменил предварительную цензуру, “науки” и “художества” вышли из зоны ведения полиции. Однако Отечественная война 1812 года изменила настроения внутри страны — народ в награду за победу жаждал отмены крепостного права, и реформаторство быстро сдало прежние позиции. Начался период, который историк Павел Рейфман описал как “попытку возродить Средневековье, крайний национализм, мечту о восстановлении господства Рима, религиозную экзальтацию, мистицизм”. Вскоре Александр I отправил в ссылку Пушкина за то, что тот “наводнил Россию возмутительными стихами”. Не помогло заступничество Карамзина, Жуковского и Вяземского.

Однако самый большой вклад в “отмену” русской культуры и борьбу с просвещением внес Николай I Палкин. Прозвище это он получил за строгие телесные наказания: в его правление часто провинившихся запарывали насмерть — восстание декабристов наложило отпечаток на его правление и царь везде видел заговоры. В те годы во многих европейских государствах бушевали восстания и революции — и естественно Николай Павлович не хотел для своего трона судьбы своих европейских коллег, поэтому цензура была представлена на высшем уровне. Особенно ужесточению способствовали Июльская революция в Париже и Польское восстание, за освещение которых в журнале "Литературная газета" серьезно влетело  главному редактору журнала Антону Дельвигу. Когда статья Ивана Киреевского “Девятнадцатый век”, посвященная сравнению путей культурного и просветительского развития Европы и России не в пользу последней, вышла в журнале “Европеец”, она сразу стала объектом доноса. В ней усмотрели политическую ангажированность: журнал закрыли, а ответственный цензор — писатель Сергей Аксаков — был вынужден уволиться из Цензурного комитета.

Реакцией на новую волну революций в 1840-х стали ссылка Михаила Салтыкова-Щедрина, Ивана Тургенева и полицейский надзор над Константином Аксаковым, Алексеем Хомяковым и Иваном Киреевским.

Николай держал под личным контролем освобожденного им из ссылки Пушкина. Лермонтов при нем поплатился за стихотворение на гибель Александра Сергеевича — его сослали на Кавказ. Там перманентно шли войны, так что вероятность вернуться оттуда живым была невысокой. По преданию, когда Михаил Юрьевич погиб, император произнес: “Собаке — собачья смерть”.

Достоевского чуть не расстреляли за участие в кружке петрашевцев, порицавших излишнее обожествление правителей и рассуждавших об отмене крепостного права, свободе слова и книгопечатания.

Чаадаева объявили сумасшедшим за “русофобию” в его произведениях. Сам Николай I воспринимал любое слово, сказанное против государства, как признак сумасшествия.

В 1834 году Герцен и Огарев вместе с другими членами кружка революционно настроенной молодёжи, где читали запрещенные стихи Пушкина, были арестованы. Благодаря влиятельным родственникам Огарёва выпустили на поруки, но 31 июля арестовали вторично из-за писем, написанных “в конституционном стиле”. Оба писателя позже уехали за границу, где стали выпускать знаменитый “Колокол”, программа которого оглашала: “освобождение слова от цензуры, освобождение крестьян от помещиков, освобож­дение податного сословия от побоев”. При этом состояние Герцена оставалось в России под негласным арестом как собственность эмигранта. 10 октября 1861 года Герцен и Тургенев, также обосновавшийся в то время за границей, получили одинаковые письма от “неизвестного друга”, в котором сообщалось, что “третье отделение” — КГБ того времени — “готовит попытку похитить вас или, если это понадобится, убить”, однако этого удалось избежать.

***

Но некоторых деятелей культуры и их произведения удавалось поставить на службу пропаганде. Надо сказать, что Отечественная война 1812 года всколыхнула самосознание русского народа, пробудила интерес к собственной истории, сюжеты на русские исторические темы стали весьма популярны. Тогда в культуре всплывает другой народный подвиг — борьба с польской интервенцией в 1612 году, завершившаяся воцарением Романовых. Ровно как сейчас государство, ведя войну, пытается возбудить в народе патриотизм памятью о прошлых подвигах, также тогда, для борьбы с набирающим силу революционным движением, были вытащены из пыльных сундуков истории имена прежних героев — князя Дмитрия Пожарского, старосты Кузьмы Минина, патриарха Гермогена, крестьянина Ивана Сусанина.

Одним из первых опытов использования использования искусства в качестве идеологического оружия, а также “знаменем” официальной народности эпохи Николая I — то есть сплочения народа вокруг своего царя — стала историческая драма Нестора Кукольника "Рука Всевышнего Отечество спасла", поставленная в 1934 году в Александринском театре в Петербурге.

Своей пьесой Кукольник наилучшим образом укреплял миф о беспредельном могуществе российского самодержавия  и одновременно создавал новый — о его общенародном представительном характере.

Пьеса описывает события конца Смутного времени, предшествующих восшествию на престол династии Романовых. Согласно  пьесе, Бог возлюбил Россию, спас ее от внутренней крамолы и внешнего врага, даровал ей истинного царя, единство, мир и народное благоденствие. Словом, "рука Всевышнего" в определенный исторический момент вмешалась в движение истории и предопределила судьбу Отечества.

В последнем акте “Русский Бог” предстает в коллективном облике Собора воевод, бояр, дворян и выборных людей, которому предстоит выбрать кандидатуру нового царя. Но у всех на устах одно и то же решение, продиктованное свыше. После вступительной речи Пожарского все пишут на лоскутках имя кандидата. Читающий записки Минин поражен: на всех – одно имя Михаила Романова (что абсолютно противоречило истории). Тут же в палату врывается народ московский с требованием "единогласным сонмом" поставить на трон того же Михаила. Совершенно так же, как "единогласно" и "всенародно" в памятные времена избирали на высшую должность всех генеральных секретарей.

Николай I, присутствовавший на одном из представлений, аплодировал бурно и часто. Кукольник получил высочайшее одобрение. Пьеса была канонизирована в качестве образцового патриотического сочинения. Последующие спектакли вылились в некие ритуальные манифестации. Театр был наполнен придворными, военными, чиновниками. Восторженное приятие пьесы стало как бы показателем благонадежности и патриотизма. Зрители яростно хлопали, кричали "браво". Подобного рода "разрешенные" эксцессы уже давно стали российской традицией.

Тех же, кто посмел критиковать пьесу или автора, ждала опала. Появление даже "осторожной" критики официально признанного и высочайше оцененного патриотического сочинения, тем более сочинения, связанного с насущными проблемами внутренней политики и идеологии, было недопустимым: сам факт написания подобной рецензии диагностировался как сумасшествие. Так был закрыт либеральный журнал "Московский телеграф", и до этого публиковавший крамольные статьи. Критическая рецензия на напыщенную верноподданническую драму чашу терпения переполнила. Граф Уваров писал о журнале: "Это проводник революции, он уже несколько лет систематически распространяет разрушительные правила. Он не любит России". Профессор Погодин, выпускавший "Москвитянин", в 1852 году был отдан под надзор полиции за критическую статью в адрес другой пьесы Кукольника.

***

Еще один пример — опера Михаила Ивановича Глинки, прославившей подвиг Ивана Сусанина в 1936 году.

Надо сказать, что Глинка не был “квасным” патриотом и не разделял имперских воззрений. Он старался выучить язык той страны, в которую приезжал. В Италии он нанимал учителя по итальянскому, в Испании — по испанскому. Композитору легко давались языки, и через короткое время он уже мог понимать разговоры на улице. Однако это не отнимало у него любви к Родине. Живя в Италии в 1833 году Глинка в письме домой признавался: "Я искренно не мог быть итальянцем. Тоска по отчизне навела меня постепенно на мысль писать по-русски".

Его опера, изначально задуманная для прославления подвига народа, была использована для утверждения популярного в то время идеала Русской государственности — “Православие. Самодержавие. Народность” и должна была безоговорочно подтверждать: русский народ — со своим Царем. Победа над поляками 1612 года соответствовала антипольским настроениям — не так давно было подавлено восстание в Польше.

Репетиции начались под названием "Иван Сусанин", но потом пришлось переименовать оперу в "Жизнь за Царя", за что Николай I “милостиво” похвалил композитора. Было предложено и другое название — "Смерть за Царя". После совещаний было принято решение, что "за царей" надо только жить (эвона!)

Идейной кульминацией оперы был кант "Славься, славься, Русский Царь" в  эпилоге, почти целиком посвященном прославлению великого рода Романовых. Впоследствии он станет неофициальным гимном.

Самому же автору отказывают в загранпаспорте для выезда за границу в 1856 году. Ему удается выехать через Польшу и, пересекая границу, он “разделся... догола, бросил на землю платье, чтоб и духу русского с собой случайно не прихватить, плюнул на русскую землю и крикнул: "Дай Бог мне никогда больше не видеть этой мерзкой страны и ее людей", — так вспоминала сестра композитора. Умер Глинка в Германии.

***

При Александре III заканчивается период "оттепели", случившийся при его отце. В глазах сына трагическая кончина отца была прямым следствием его реформ, поэтому при новом самодержце ужесточается цензура, закрываются издания, упразднена автономия университетов, начальные школы передаются церковному ведомству.

Разумеется, всех думающих людей, особенно тех, которые были известны и распространяли свое вольнодумство на весь народ, Александр III считал личными врагами и врагами отечества.

Например, царь сослал без суда на Север оппозиционную писательницу и публицистку Марию Цебрикову за то, что она опубликовала в Париже "Открытое письмо" с острой критикой внутреннего курса монарха. Позже ей было запрещено появляться в Москве и Петребурге.

Узнав о смерти вольнодумца Тургенева, царь с удовлетворением заявил: “Одним нигилистом меньше!”

Однако Иван Сергеевич и после смерти причинил немалое беспокойство императору. “Когда тело Тургенева, скончавшегося во Франции, везли в Петербург, власть заволновалась, — пишет доктор филологических наук Юрий Левин. — Всеми способами старались воспрепятствовать прощанию с прахом покойного на станциях по пути следования. В Петербурге в департаменте полиции для предотвращения возможных "беспорядков" разрабатывалась специальная инструкция, регламентирующая порядок похорон. Число речей было ограничено, а текст их заранее проверен. Вывешивание траурных флагов запрещалось. В день похорон 27 сентября 1883 года для сопровождения погребального шествия был назначен усиленный наряд полиции и жандармов. Кроме того, в процессии и на кладбище находилось более двухсот переодетых агентов. Независимо от полиции было послано свыше пятисот казаков, а во дворах домов и в казармах по пути шествия находились войска наготове”. Впрочем, мы с вами видели подобное в феврале 2024 года.

Самодержавная власть боялась не только мертвого Тургенева.

“Правители царской России всегда боялись мертвых писателей, — продолжает Левин. — В этом не было, впрочем, ничего мистического. Умирая, писатель как бы выходил из-под их власти. Его нельзя было уже ни арестовать, ни сослать, ни запугать, ни подкупить. А то, ради чего он жил, – его произведения оставались. Смерть как бы подводила итог жизненного пути, и общество с особой силой осознавало значение его творческого подвига. Оно также припоминало все преследования и гонения, которым подвергался умерший со стороны правительства. И похороны писателя становились изъявлением народной скорби и одновременно молчаливой демонстрацией протеста, который страшил самодержавие.

Вот почему царские власти тайком увозили из Петербурга тело Пушкина, засылали шпиков на похороны Добролюбова, принимали срочные меры для "пресечения и недопущения могущих быть беспорядков и противоправительственных акций" после смерти Льва Толстого”.

***

“Чисто писано в бумаге, Да забыли про овраги, А по ним ходить…”

Писатели, бывшие еще и офицерами, критиковали армейские порядки, бездарность военного руководства и варварские методы ведения войны русской армией. Разумеется, это не сходило им с рук.

В начале XIX века карьере Дениса Давыдова помешала ехидная басня про голову и ноги. Сочинение “возмутительных стихов” причислило его к числу неблагонадёжных. На первый раз он отделался легким испугом — ему “объяснили” недопустимость подобных поступков для гвардейского офицера. Однако он пишет еще две басни с явной критикой самодержца. После этого терпению императора пришел конец, и Давыдов за такое вольнодумство исключается из гвардии.

Продвижению по службе Льва Толстого повредили те самые стихи из эпиграфа, ставшие впоследствии “пословицей”. Писатель увековечил в них бездарность русских штабов при обороне Севастополя. В августе 1855 года в рамках Крымской войны, где Толстой командовал батареей, было предпринято наступление на высоты, которое закончилось полным провалом — русские войска были разгромлены.

Российская империя проходила через болезненное поражение в очередной “маленькой и победоносной”. Опять. “Севастопольские рассказы” Льва Толстого, рукопись которых находились у редактора “Современника” Ивана Панаева, допустили к публикации лишь после нескольких обращений в Главное управление цензуры.

В 1905 году вышло наиболее значительное произведение Куприна — повесть “Поединок”, носившая антивоенный характер и имевшая большой успех. Автор критиковал "индюшачье презрения к свободе человеческого духа" российских офицеров. Как писала потом советская пропаганда, повесть стала “беспощадной пощёчиной царской России, её насквозь прогнившему офицерству, корыстности её высших чинов. “Поединок” кричал на всю страну о позорном поражении под Цусимой…”

Соцреализм

Советский Союз разрушил до основания старый мир, взяв из него, однако самые гнилые традиции — не только цензуру и ненависть к слишком умным, но и умение из всего делать пропаганду — в том числе и из культуры.

Образ "великого октября" создавали кинорежиссеры Сергей Эйзенштейн и Михаил Ромм, поэты Владимир Маяковский и Александр Блок, писатели Максим Горький и Демьян Бедный.

Единственно возможным течением в культуре был объявлен так называемый “соцреализм”, в котором реально происходящее в стране отражалось мало. Не отражались репрессии, голодомор, Соловки, Беломорканал. Зато в красках рисовались любые, даже самые незначительные успехи советской власти, воспевались ее герои: Мересьев, Стаханов, молодогвардейцы и панфиловцы. Если героизма было недостаточно, не считалось грехом подрисовать и ретушировать недостатки.

В 1937 году Мариэтта Шагинян чуть не попала под репрессии, когда опубликовала отрывки из романа "Билет по истории" с родословной вождя. Шагинян обнаружила, что у Ленина — калмыцкие корни, а дед был крещеным евреем. Сперва роман получил положительные отзывы, но так как информация о происхождении политика могла подорвать репутацию советской власти и самого Ленина, было принято решение снять с поста редактора, изъять книгу Шагинян и вообще запретить публикацию других изданий о Ленине без согласования с ЦК ВКП. Играть Ленина в кино и театре доверяли только избранным: в фильме “Комедия строгого режима” дана довольно правдивая пародия на “кастинг”. Помню, что в школе нам запрещали рисовать Ленина. То есть, кривую и косую маму ребенок рисовать мог, а Ленина — нет.

Во время войны для поднятия патриотизма культура была поставлена на промышленные рельсы. Многие литераторы воевали сами, фронтовыми корреспондентами были Александр Твардовский, Константин Симонов, Михаил Шолохов, Борис Полевой. По радио транслировались патриотические песни: "Священная война", "В землянке", "Катюша". Театры ставили патриотические спектакли, снимались фильмы про прошлые победы. Цензура тщательно работала в поисках антисоветских идей и пессимистических настроений.

После войны надувание мифа о мощи Советской Армии продолжилось. Все время Советской власти культура держала народ во враждебном тонусе к Оплоту Мирового Империализма — Соединенным Штатам. Тот факт, что мы вынуждены были пойти с “заклятым врагом” на временный союз, и проклятые америкосы помогли нам ленд-лизом нужно было поскорее забыть, тем более, что уже к 1950 году мы сошлись в поединке на Корейской войне. За слишком восторженные воспоминания о помощи врага, ставшего временным союзником давали 10 лет, а литераторы и режиссёры продолжали дуть в меха, раздувая величие второй армии мира. Досталось даже Корнею Чуковскому, который, сочинив детскую сказку “Одолеем Бармалея” слишком много внимания уделил в ней роли союзников главного героя.

Во второй половине 1940х - начале 1950х написаны такие книги, как "Сын полка" Катаева, "Повесть о настоящем человеке" Полевого. Вскоре после войны Фадеев пишет роман о подпольной организации "Молодая гвардия". Книга была подвергнута резкой критике власти за то, что в романе недостаточно ярко выражена "руководящая и направляющая" роль Коммунистической партии. В 1951 году свет увидела вторая редакция романа, тщательно отредактированная и наполненная коммунистическими лозунгами и откровенной пропагандой режима.

В то время, как настоящих героев с инвалидностями вывозили на Валаам – чтобы не портили картинку счастливой жизни, пропаганда восхваляла часто придуманных персонажей и, главное — товарища Сталина, без которого победа в войне была бы невозможна,  На экран в эти годы выходят такие киноленты, как "Это было в Донбассе", "Небесный тихоход", "Адмирал Нахимов", “Великий перелом”, “Сталинградская битва”, "Подвиг разведчика", "Рядовой Александр Матросов". Это во времена хрущевской оттепели книги и фильмы о войне уже не были такие пафосные, а демонстрировали нелицеприятную изнанку “победоносного шествия Советской армии” — “Летят журавли”, “Судьба человека”, “Баллада о солдате”, “Чистое небо”. Однако несмотря на то, что фильмы были выпущены в прокат и имели успех, режиссер двух последних — гуманист Григорий Чухрай, был не слишком обжалован за них властью. Фильм “Чистое небо” уже в 1970-х положили на полку из-за резкой критики сталинской политики, “Баллада о солдате” шла лишь "вторым экраном", то есть в небольших кинотеатрах вдалеке от республиканских центров. Последующие фильмы режиссера "Жили-были старик со старухой" и “Трясина” отправились на полку. Первый — снова за критику Сталина, второй — за то, что рассказывал о матери, укрывающей своего сына от армии во время войны.

Уже в бытность “дорогого Леонида Ильича” главой государства, ради восхваления самого Брежнева, принимавшего участие в этих боях, был сильно преувеличен и приукрашен подвиг защитников Малой Земли. Так назывался плацдарм площадью около 30 квадратных километров на западном берегу Цемесской бухты, в районе южной окраины города Новороссийска, который в феврале 1943 года отвоевал наш десант. С момента выхода книги, написанной Брежневым, подвиг защитников Малой земли стала настоящим культом, а сама значимость эпизода в истории войны была невероятно раздута советскими исследователями.

Придворные поэты и стахановцы культуры

"— Так вот, чтобы убедиться в том, что Достоевский —  писатель, неужели же нужно спрашивать у него удостоверение? Да возьмите вы любых пять страниц из любого его романа, и без всякого удостоверения вы убедитесь, что имеете дело с писателем. Да, я полагаю, что у него и удостоверения-то никакого не было! Как ты думаешь? —  обратился Коровьев к Бегемоту. — Пари держу, что не было, — ответил тот"
Михаил Булгаков.

“Созданный в 1934 году Союз писателей на десятилетия стал прокрустовым ложем для всех тех, кто не вписывался в железные рамки соцреализма”.
Виктор Ерофеев

Придворные поэты на протяжении всей истории восхваляли государя. Анну Иоанновну восхвалял Василий Тредиаковский. При Екатерине и ее наследниках им был Гавриил Державин. Во время царствования Николая I эту роль исполнял Василий Жуковский, время от времени сочинявший "народные песни" во славу государя.

При советской власти, разумеется, все было совсем не так. Поскольку культура принадлежала рабочим и крестьянам (ну, как и все в стране), делить писателей, художников и прочих творцов на правильных и неправильных должен был не царь, а специальные органы. Такими стали в СССР различные творческие союзы — писателей, художников, кинематографистов, композиторов…

В 1934 году был образован Союз советских писателей — корпорация со своей иерархией, руководством, зарплатами, собственностью и отдельными от других граждан СССР социальными гарантиями — очень неплохими. Отдельную квартиру, машину или государственную дачу, например, писателю было проще получить, чем инженеру. Союз также предоставлял творческие командировки писателям и оплачивал их бюллетени, лечение, и отдых на Пицунде, в Ялте, Гаграх, Коктебеле, Дубултах, не говоря уже про подмосковные Переделкино и Голицыно. Писателям выдавались пыжиковые шапки, что интересно обыграно в пьесе Войновича и Горина "Кот домашний, средней пушистости".

При этом без членства в Союзе писателей просто невозможно было ничего издать, а исключение из СП означало голодное существование. Так, например, остранили от кормушки Анну Ахматову и Михаила Зощенко, Ольгу Берггольц, Александра Солженицина, Владимира Войновича, Виктора Ерофеева. А вот Василий Аксенов сам вышел из него в знак протеста после исключения последнего. Пастернак был исключен за получение Нобелевской премии, Галич за поддержку Пастернака. У Галича было 3 инфаркта, но от литфондовской поликлиники всё равно отстранили. Лидия Чуковская была исключена из Союза писателей, на её публикации в СССР был наложен полный запрет. Исключен, а потом расстрелян был Павел Николаевич Васильев.

А вот Булгакова на удивление приняли в Союз, предварительно доведя до нищеты. Такой вот Хэппи энд ждал Мастера, в отличие от героя его романа, которого Массолит довел до психиатрической лечебницы.

За исключение голосовали “всем коллективом”. И практически все голосовали, пытаясь сохранить для себя и своей семьи те блага, которые они получили. Никто не хотел остаться без куска хлеба. Если не ты, то тебя. Такая вот круговая порука.

Сергей Довлатов писал, что “есть писатель, который состоит в Союзе, получает зарплату, а есть писатель, который занимается любимым делом по вечерам, в остальное время пытается писать в районные газеты, может быть в роли разнорабочего выступает. Или, например, как замечательный поэт-драматург Геннадий Шпаликов работает сценаристом”: он покончил с собой в 37-летнем возрасте.

В Союзе состояло около 10 тысяч писателей. Были те, которых читали, любили, за ними стояли в очереди в книжных магазинах, в библиотеках. Однако абсолютное большинство писателей народ даже не знал в лицо.

Попасть в СП было сложно. Чтобы стать "избранным", надо было иметь изданные книги, а чтобы тебя издавали, надо было быть членом Союза. Поэтому вся надежда была только на рекомендации.

Мэтры, по словам Матвея Тукалевского "удобно сидели в Союзе и как спасённые с затонувшего теплохода, попавшие на надувной плот, лихо отрывали руки барахтающимся в воде и пытающимся забраться на этот благословенный плот". Брежнева, например, приняли за его ”Малую землю”, а вот Мандельштама и Высоцкого не приняли. Бродский по рекомендации Корнея Чуковского и Бориса Вахтина был взят лишь в Группком переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей, что позволило в дальнейшем избежать обвинений в тунеядстве.

Писатели сравнивали звание члена Союза с генеральским, а членский билет с паспортом и партбилетом (без этой бумажки у советского человека перспектив не было). Наверное также Шариков в бытность псом сравнивал ошейник с портфелем. Однако судьбе многих обладателей таких портфелей сложно позавидовать.

Буревестник революции

Горький стоит особняком в ряду “придворных” литераторов. С Лениным он был знаком еще до революции, и даже дружил. Ильич умел перетягивать на свою сторону лидеров общественного мнения, таких, как Алексей Максимович. Однако Горький позволял себе критиковать Ленина, бросая жёсткие обвинения в захвате власти и кровавом терроре: “Вообразив себя Наполеонами от социализма, ленинцы рвут и мечут, довершая разрушение России — русский народ заплатит за это озёрами крови”. “Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них — та лошадь, которой учёные-бактериологи прививают тиф”.

Репрессии против интеллигенции, в частности, казнь Николая Гумилева, стали причиной обострения идеологических разногласий Горького с большевиками. Стоит отметить, что писатель неоднократно пытался спасать многих людей от бесчинств и расстрелов. Однако часто он был бессилен.

Максим Горький уехал за границу в 1921 году, но слово "эмиграция" в контексте его поездки не употреблялось. Ленин не стал его высылать, но настойчиво рекомендовал “подлечиться за границей”. Намёк был понятен. О возвращении домой писатель не помышлял даже после смерти вождя.

Весной 1922 года Горький написал открытые письма Рыкову и Анатолю Франсу, где выступил против суда в Москве над эсерами, который был чреват для них смертными приговорами. Получившее резонанс письмо напечатала немецкая газета "Vorwärts", а также ряд русских эмигрантских изданий. Ленин охарактеризовал письмо Горького как "поганое" и назвал его "предательством" друга. С критикой письма Горького выступили Карл Радек в "Правде" и Демьян Бедный в "Известиях".

В 1928 году ситуация несколько изменилась. ЦК партии во главе со Сталиным принял решение вернуть в СССР такую значимую фигуру, как Горький. Обработка литератора велась тонко и ловко: его засыпали просьбами “возродить культуру” и “поднять культурный уровень масс”. Горький дрогнул и согласился приехать. О том, как писатель жил последние годы и на какие компромиссы с властью шёл свидетельствует его краткий ответ на просьбу определить время, проведённое в СССР: “Максимально горькое”.

При этом Сталин обещал писателю, что он и дальше сможет проводить зиму в Италии, однако вместо этого ему предоставили большую дачу в Крыму, а в Италию Горького больше не выпускали.

Обстоятельства смерти писателя и его сына некоторыми считаются "подозрительными", ходили слухи об убийстве обоих по приказу то ли Троцкого, то ли Сталина.

Русский Пьеро

После того, как из пришедшие к власти большевики вынудили уехать более миллиона (по некоторым данным до трех) россиян, они почти сразу же начали прилагать усилия по возвращению эмигрантов — особенно знаменитых и талантливых. Дело даже не в том, что оставшиеся Шариковы абсолютно ни на что не были пригодны. Какая агитация против западного строя может быть наглядней, чем люди, которые пожили на Западе и решили, что в СССР лучше? Каждый вернувшийся становился рекламой советского образа жизни, и тем лучшей рекламой, чем он был знаменитее и талантливее. Таким можно было простить и графское происхождение, и белогвардейское прошлое.

Однако Вертинскому отказали в возвращении в 1923 году. Возможно, советской пропаганде тогда было выгодно именно такое положение дел: чтобы певец транслировал на Западе свою симпатию к советской власти и желание вернуться на родину. В середине 1930-х артист впервые столкнулся с бедностью, снова просился на родину и получил отказ. Разрешение вернуться будет получено только в годы войны, после письма Молотову: "Жить вдали от Родины теперь, когда она обливается кровью, и быть бессильным ей помочь — самое ужасное".

Он гастролировал на фронте, исполнял патриотические песни, в 1945 году даже написал песню “Он”, посвященную Сталину. Много выступал, прекрасно зарабатывал, но его советская жизнь была призрачна: о нем не писали газеты, его выступления не транслировали по радио. В СССР Вертинский был недоразумением, и он прекрасно это понимал.

Несмотря на огромную популярность певца, официальная советская пресса к его творчеству относилась со сдержанной враждебностью. Из ста с лишним его песен к исполнению в СССР было допущено не более тридцати, на каждом концерте присутствовал цензор. Концерты в Москве и Ленинграде были редкостью, на радио Вертинского не приглашали, пластинок почти не издавали, не было рецензий в газетах.

Поручик Куприн

Александр Куприн участвовал в Русско-японской войне, поддержал восстание лейтенанта Шмидта, активно выступал в поддержку восставших и даже помог скрыться от расправы матросам крейсера “Очаков”, однако не принял политику военного коммунизма, но и сразу покидать Россию не стал. Куприн был знаком с Горьким, который пытался сделать из писателя "глашатая революции", а в 1918 году лично приехал к Ленину с идеей газеты для крестьянства, которую ему, разумеется, не дали организовать. Уже после того, как он столкнулся с новой властью и три дня пробыл в тюрьме, Куприн вступил в белую армию и поддержал наступление Юденича на Петроград, а в 1920 году уехал.

В самый разгар Большого террора Куприн, уже тяжело больной, попросился вернуться на родину. Когда-то блистательный, никогда не унывающий поручик не смог жить вдали от родины и тяжело заболел, и советское правительство обещало обеспечить ему достойные условия жизни и творчества. Посол СССР во Франции был у Сталина и доложил ему: Куприн "едва ли способен написать что-нибудь, но с точки зрения политической возвращение его представляет для нас кое-какой интерес". Сталин кивнул: "Куприна впустить на родину можно".

Вождь знал, конечно, что Куприн в статьях называл Советскую Россию "вонючей ночлежкой, где играют на человеческую жизнь мечеными картами — убийцы, воры и сутенеры". Знал, что революцию писатель окрестил "омерзительной кровавой кашей", а вместо аббревиатуры СССР издевательски рычал "Сррр...", однако из Куприна мог получиться прекрасный герой для рекламы советского образа жизни.

"С чувством огромной радости я вернулся на родину"... "Я готов был идти в Москву по шпалам"... "Я бесконечно признателен советскому правительству, давшему мне возможность вернуться"... Такими интервью Куприна запестрели советские газеты. Но ни одно слово в них не принадлежало писателю — все было придумано пропагандой.

Публиковалось также интервью с женой Куприна, которая рассказывала, что писатель восхищен всем увиденным и услышанным в социалистической Москве.

“Вернулся… слышать, как вся страна бьёт во все колокола накануне новой войны. И не только слышать. Но и быть вместе со страной. Советское правительство помогло Куприну вернуться в Москву. Тайно. Оберегая от мести. Поединок с собой состоялся. Победил писатель и товарищ Куприн. Вслед ему из-за бугра летели проклятия. А его восторженно встречала Москва в первый день лета. И Фадеев с радостным возгласом: „Наш! Конечно, наш!“ — написала некто Елена Сазанович в Литературной газете.

Когда на Белорусском вокзале под фотовспышки к нему кинулся Фадеев, чтобы поздравить с возвращением на родину, Куприн глянул на него сквозь темные очки и с каменным лицом отчетливо сказал: "А вы кто такой?.." Обиженный Фадеев, уже большой чиновник Союза писателей, кинулся к своему лимузину. Так и осталось неясным: Куприн и впрямь не узнал Фадеева или издевался над соловьем режима.

“Жди меня, и я вернусь…”

Константин Симонов, несмотря на свое непролетарское происхождение, рано стал знаменитым. Этому способствовало действительно сильное стихотворение "Жди меня", которое фронтовики цитировали в письмах своим женам, а вся страна знала его наизусть. Этот обратило внимание Сталина на молодого военкора. Генсек понимал, что из-за лпасения быть обвиненным в неблагонадежности, Симонов будет работать если не за совесть, то за страх. Так оно и было, как позже вспоминал сын литератора. Обласканный славой, только за четыре года он получил два с половиной миллиона процентных отчислений за постановки своих пьес.

За это в бытность уже известным маститым писателем, он участвовал в кампании против “безродных космополитов”, Михаила Зощенко и Анны Ахматовой, в травле Бориса Пастернака, в написании письма против деятельности Солженицына и Сахарова. В то же время способствовал изданию романов Ильфа и Петрова, выход в свет булгаковского "Мастера и Маргариты", защите Лили Брик, которую решили вычеркнуть из биографии Маяковского, участвовал в "пробивании" спектаклей в "Современнике" и Театре на Таганке, в судьбе десятков других кинематографистов, художников, литераторов. Особым симоновским вниманием пользовались его товарищи по оружию: он пытался помочь разрешить бывшим фронтовикам множество бытовых проблем: больницы, квартиры, протезы, очки, неполученные награды, несложившиеся биографии.

"В конце жизни он будто бы каялся за свой конформизм и те уступки чиновникам от литературы... — пишет о нем Владимир Ерёменко. — Тогда же из наших бесед сложилось впечатление, что Симонов своими протестами, конфронтацией с высокими чиновниками как бы замаливает свои грехи молодости, когда он слишком ревностно выполнял волю и линию высоких партийных инстанций".

Нахаленок

Фактически насильно поставили на службу Советской власти Михаила Шолохова — единственного писателя, удостоенного Нобелевской премии за свой роман "Тихий Дон" с согласия руководства СССР. Однако многие литературоведы оспаривают авторство и считают, что Шолохов по заданию чекистов переработал текст Фёдора Крюкова.

Крюков был потомственный казак и дворянин, член Первой Государственной Думы, по одной из версий расстрелянный красными.

"Конечно, под его именем роман никто издавать бы не стал. А нужен был великий роман, написанный юным пролетарским гением. Роман они частично перекрасили, много его редактировали, насовали туда цитат из разных белых авторов…” — рассказывает историк литературы Андрей Чернов в интервью Радио Свобода.

“Существуют воспоминания о том, что сестра Крюкова Мария Дмитриевна в начале 20-х годов приезжала в Москву, хотела разыскать Серафимовича, но тот был в отъезде, и она какие-то бумаги брата о казаках передала Демьяну Бедному… Серафимовичу потом предлагали взять на себя авторство "Тихого Дона", но он отказался, о чем рассказал молодому Паустовскому. Паустовский потом вспоминал, что когда выходил "Тихий Дон", Серафимович прятал глаза. Паустовский знал всю подноготную. Ну вот, Серафимович отказывается подписать роман своими именем, и тогда ОГПУ начинает поиски кандидата на роль автора и вербует 20-летнего мелкого коррупционера Шолохова, но тот тоже сначала отказывается. Тогда его судят, даже выводят на расстрел, запугивая. Тогда он соглашается, его осуждают на год, а потом отправляют в Москву, и он живет на квартире у Миронова, крупного чекиста по экономическим делам, который, видимо, Шолохова и завербовал...

...Его учат писать рассказы – сам он, видимо, никогда ничего не писал: никто не видел его писем, и его рукописи – возможно, поддельные, никто не знает. А вот "Поднятую целину", "Судьбу человека" и прочее писала уже команда литературных “негров”. Этот как Стаханов, который за смену 10 или 100 норм выдавал, и вся бригада на него работала – но Стаханов хоть и сам тоже рубил уголек, а этот не рубил ничего. Это был люмпен, не казак, с тремя, вернее, тремя с половиной классами образования...

...Никакой гений, не будучи казаком и без образования не опишет ни казачий, ни военный быт, ни высшее общество. Миф стоит на вере – постсоветский народ пока, в основном, верит в миф о Шолохове. И никакими аргументами миф не побороть, кто верит – тот, скорее всего, верить продолжит. Но, как сказал мне один знакомый, Шолохов и "Тихий Дон" ментально не пересекаются. Они находятся в разных языковых, стилистических, нравственных и человеческих пространствах. Такого писателя – Михаила Шолохова – не было, это была спецоперация ОГПУ, благословленная Сталиным, поэтому она и шла как по маслу – и, по сути, идет до сих пор.

В 90-е годы благодаря потеплению архивисты с Лубянки на вопрос, где рукопись "Тихого Дона", почему не отдаете, отвечали – мы бы отдали, но семья Шолоховых возражает. Я очень люблю цитировать Юрия Полякова, который в 2005 году написал в "Литературной газете", что для нас утратить Шолохова – все равно что утратить победу в Великой Отечественной войне".

“Я согласен на медаль”

Несмотря на репрессии против своей семьи, Твардовский поддержал советскую власть. В поэмах он изображает коллективизацию Сталина как предвестник “светлого будущего” и истово верит в необходимость высылки родителей как кула­ков. Чтобы остаться на поверхности общественной жизни, не быть “подкулачником” (как его вовсю уже называют в смоленских газетах) и реализовать свой талант отказывается от родных.

Александр сообщил им в письме, что больше писать не сможет, и попросил не писать ему. Когда родным удалось приехать из ссылки в Смоленск, они попросили хоть о помощи. В ответ услышали предложение бесплатно отправить назад. И лишь когда отец сумел вывезти семью с поселения, к ним приехал Александр. Встреча была очень тёплой. Он обнял отца и сказал: "Так вот оно бывает, папа. Не надо вспоминать”. После он перевёз родных в Смоленск. По тем временам это было очень мужественным шагом.

Отметка о том, что он из семьи кулака значилась в личном деле Твардовского всю жизнь. За пару лет до смерти он попросил убрать её, но получил отказ.

Во время советско-финской войны, когда страна, совершающая очередную агрессию против вчерашнего "брата" так нуждалась в пропаганде “спасителей-освободителей", Твардовский придумал образ отважного, смекалистого и с чувством юмора красноармейца Василия Тёркина. При этом автору удалось избежать идеологической пропаганды, упоминаний о Сталине и партии. Стихи были невероятно популярны на передовой, явились одним из атрибутов фронтовой жизни, в результате чего Твардовский стал культовым автором военного поколения.

В годы борьбы а с космополитизмом Твардовский публикует статью в которой обвинил генетиков в антипатриотизме и низкопоклонстве перед Западом. Позже, в соавторстве, написал “Слово советских писателей товарищу Сталину”, прочитанное на торжественном заседании по случаю его семидесятилетия. В дни смерти и похорон генсека Твардовский пишет патетические строки о “всенародной беде”, хотя уже в 1960-е писатель осуждает Сталина.

Несмотря на некоторую его несговорчивость, писателя поддерживает Хрущев, и лишь после отставки отца кузькиной матери Твардовский оказывается в опале.

В 1966 году он отказался одобрить судебный приговор писателям Юлию Даниэлю и Андрею Синявскому. В 1968 году отказался подписать опубликованное 30 октября 1968 года “Открытое письмо писателям Чехословакии” в поддержку ввода советских войск в ЧССР, поскольку содержание письма представлялось ему весьма невыгодным для чести и совести советского писателя.

Критик Владимир Лакшин писал о нем, что он "человек по-детски доверчивый, потому что верил в справедливость и ждал её от жизни".

К пятидесятилетию писателю вместо звания Героя Социалистического Труда дали “всего лишь” орден Ленина. По легенде, передаваемой Войновичем, в этой связи секретарь правления Союза писателей сказал Твардовскому: “Вёл бы себя осмотрительней, дали бы Героя”, на что тот будто бы ответил: “Никогда не знал, что Героя дают за трусость”.

Красный граф

Трусам и приспособленцам было, действительно, легче. Пожалуй, самую удачливую карьеру сделал писатель и публицист Алексей Николаевич Толстой. В мае 1923 года, находясь в эмиграции, он совершил кратковременную поездку в Россию, где встретил неожиданно теплый прием; позже он вернулся на родину навсегда.

Еще до эмиграции он вдруг решил “признать реальность существования в России правительства, называемого большевистским, признать, что никакого другого правительства ни в России, ни вне России — нет”. Почему? “Жизнь в эмиграции была самым тяжелым периодом моей жизни, — вспоминал он позже. — Там я понял, что значит быть парием, человеком, оторванным от родины, невесомым, бесплодным, не нужным никому ни при каких обстоятельствах”.

Коллеги-эмигранты в искренность симпатий Толстого к большевикам не поверили: общее настроение выразил в эпиграмме Саша Черный:

“В среду он назвал их палачами, А в четверг, прельстившись их харчами, Сапоги им чистил в “Накануне”. Служба эта не осталась втуне: Граф, помещик и буржуй в квадрате — Нынче издается в “Госиздате”.

Его называли “Красным графом”. Бывший эмигрант и титулованный дворянин сумел стать баловнем советской власти — сталинские премии и благополучная жизнь писателя, мало отличавшаяся по уровню комфорта от дореволюционной, загранкомандировки в Западную Европу, членство в Академии наук служат неоспоримым тому подтверждением. Толстой оказался в личных друзьях Сталина, его сделали членом Академии наук, депутатом Верховного Совета Советского Союза, он имел роскошную дачу в Барвихе и автомобиль с личным водителем, а жил во флигеле особняка Рябушинского, из которого в 1980-м была украдена коллекция бриллиантов, подаренных писателем жене.

За всё это Толстой платил предельной лояльностью к власти. В повести об обороне Царицына он максимально преувеличивает роль Сталина в этом событии. “Хождение по мукам” прославляет революцию. Повесть "Хлеб", посвящённая гражданской войне, интересна тем, что рассказывает то видение гражданской войны в России, которое бытовало в кругу Сталина и послужило основой для создания сталинского культа личности. А “Петр I” стал умной и тонкой, по достоинству оцененной вождем апологией Сталина.

В качестве члена правления Союза писателей в 1936 году Толстой принял участие в травле писателя Леонида Добычина, которая, возможно, привела к самоубийству последнего. В 1941 году обратился с письмом к Сталину, в котором интересовался возможностью возвращения Бунина на родину, а также оказания ему материальной помощи, однако Сталин оставил письмо своего трубадура без ответа. Да и сам Бунин, несмотря на крайнюю нужду возвращаться не горел желанием. Позже его звал Константин Симонов. Бунин нарочно стал спрашивать гостя из Москвы о деятелях культуры, расстрелянных советской властью, – Исааке Бабеле, Борисе Пильняке и Всеволоде Мейерхольде. В своем дневнике он писал о Стране Советов с гневом и желчью. “Хотят, чтобы я любил Россию, столица которой Ленинград, Нижний – Горький, Тверь – Калинин – по имени ничтожеств”, – возмущался классик. — Ехать в такую подлую, изолгавшуюся страну!” После же начала травли Зощенко и Ахматовой вопрос о возвращении отпал окончательно.

Писательский министр

Трагично сложилась судьба руководителя Союза писателей, Фадеева.

Он поддержал постановление Жданова, по факту ставящее вне закона творчество Ахматовой, Платонова, Зощенко. Кроме того, Фадеев лично должен был проследить за тем, чтобы тексты этих писателей не публиковались. Участвовал он и в компании по борьбе с космополитизмом.

Но уже двумя годами позднее Александр Фадеев собирал средства, чтобы помочь Михаилу Зощенко, который после того самого постановления остался без гроша, и Андрею Платонову, которому требовались деньги на лечение.

Он же проявлял искреннее участие и поддержку в судьбе многих нелюбимых властями литераторов – Пастернака, Заболоцкого, Гумилёва.

Тяжело переживая такое раздвоение, он впал в депрессию, пристрастился к спиртному. 13 мая 1956 года, не в силах выдержать конфликт с совестью, Фадеев покончил с собой.

К смерти Александр Фадеев начал готовиться за несколько дней: привел в порядок бумаги, написал последние письма. Одно из них — письмо в ЦК КПСС — было обнародовано только в 1990-м. В нем писатель обвинил партийное руководство в том, что искусство, в частности литература, загублены цензурой, ложью и показухой. И это, по признанию Фадеева, лишает его смысла жизни и уважения к самому себе как к руководителю союза писателей.

Культурная царица

Ненамного легче оказалась судьба еще одного культурного чиновника — Екатерины Фурцевой.

Не слишком культурный Министр культуры. "Сильно выпивающая шмара" советского времени. Хотя, в отличие от нынешней, Фурцева следила за собой, элегантно выглядела, а костюмы для нее шил Вячеслав Зайцев.

Она запретила концерты The Beatles, инициировала травлю Пастернака и разжаловала за укрывательство Солженицына Ростроповича с Вишневской. Однако именно ее стараниями в стране прошли гастроли итальянского театра "Ла Скала", выставки французских импрессионистов и Марка Шагала, был учрежден Театр на Таганке. При ней в СССР привозили легендарную картину Леонардо да Винчи "Мона Лиза", чего Фурцева сначала долго добивалась, а потом вымаливала у руководства необходимую страховку, без которой картину отказывались привозить. Благодаря ей "Кавказская пленница" была выпущена в первоначальном виде, она разрешила спектакль "Большевики", запрещенный цензурой. Ее личным проектом был прием в Москве Всемирного фестиваля молодежи и студентов в 1957 году. Также Фурцева возродила и вывела на серьезный уровень Московский международный кинофестиваль, куда стали приезжать звезды первой величины.

Причина ее смерти до сих пор остается тайной. Некоторые считали, что она покончила с собой из-за неудач в карьере и личной жизни, которые преследовали ее последнее время.