Запах любви | СПЭШ №1: Кхун Яй
— Дядя, Луис и Алекс снова дразнят Ну-Дао*, — прозвучал пронзительный голосок пятилетней девочки, когда она взбежала по лестнице к своему дяде.
[п/п: Nu — это слово, которое используют для обращения к младшим. Младшие также могут использовать его, говоря о себе]
Он сидел на гостьевом кресле на приподнятой площадке под тенью ветвей, раскинувшихся над большим деревянным балконом. С лужайки внизу доносились задорные звуки.
Близнецы продолжали дразнить свою сестру, а затем с писком бросились в сторону заднего двора, за ними еле поспевала уставшая няня.
— Что они натворили? — спросил глубокий, звучный голос хозяина дома.
Кхун Яй ласково погладил по голове свою младшую племянницу, когда та подбежала и обвила его талию ручонками. Ему ещё не исполнилось сорока, но для четырёх малышей — Луиса, Алекс, Уэм Дуэн и Уэм Дао — он был «дядей Яем». Все они были потомками капитана Кирати Палатипа, или Кхун Лека, его единственного брата. Жена Кхун Лека беременела спустя всего несколько месяцев после появления на свет предыдущего ребёнка. К тому же старшие дети оказались близнецами.
Кхун Яй смотрел на маленькое личико с чертами скорее европейскими, чем тайскими. Девочка походила на фарфоровую куклу. Жена его брата была британкой. Они поженились, пока Кхун Лек учился в Англии.
— Они украли мою куклу, — сердито выпалила она своими милыми маленькими губами. Несмотря на то, что девочка отлично говорила на тайском, в её речи слышался лёгкий акцент, выдававший, что она росла за границей или часто пользовалась иностранным языком.
Другая девочка, читавшая книжку неподалёку, раздражённо вздохнула:
— Ты же сама всё время с ними играешь, зная, что им нравится тебя дразнить. Потом прибегаешь жаловаться к дяде Кхуну Яю, а им от этого только веселее.
Кхун Яй улыбнулся. Две его племянницы внешне были похожи, но старшая, Уэм Дуэн, имела более тайские черты лица — острые, красивые. И характер у неё был горделивый, словно у её бабушек и дедушек. Она не была шаловливой или энергичной, как большинство наполовину европейских детей в Таиланде.
— Но они сами начали! — надулась Уэм Дао.
— Не реагируй. Им быстро надоест, и они оставят тебя в покое, — не отрываясь от книги, посоветовала Уэм Дуэн.
— Нет, так говорить нехорошо, — Кхун Яй поднял племянницу на колени и вытер слезы с её румяных щёчек. — Давай лучше почитаем книгу. У меня много книжек с картинками. Есть и сказки, и книжки-раскраски.
Девочка сразу перестала обижаться:
— Я буду раскрашивать картинки.
Уэм Дао поспешила к старому деревянному шкафу в коридоре за цветными карандашами. Дом всё ещё сохранял дух старины: старинная мебель, отсутствие какого-либо ремонта. Это был небольшой домик, затерянный в тени деревьев. Вдоль дорожки от дома к заднему двору у реки Пинг росли плюмерии.
Но сосредоточиться надолго Уэм Дао не могла. Уже через несколько минут после начала раскрашивания, завидев, как няня несёт угощение близнецам во двор, она пулей скатилась по лестнице, напрочь забыв о недавней обиде.
Кхун Яй спокойно продолжал читать книгу вместе с другой своей племянницей, дочерью его брата, в мягкой тени деревьев, обдуваемых лёгким ветерком. Он наблюдал за её сосредоточенным лицом — для шестилетней девочки оно казалось необычно серьёзным.
— Ну-Дуэн, а ты не хочешь выйти поиграть? — спросил он.
— Я хочу сначала дочитать книгу, дядя Кхун Яй.
Кхун Яй мягко улыбнулся. Его спокойная, тёплая улыбка только усиливала впечатление мечтательности — обаяние сдержанного мужчины средних лет.
— Думал, тебе станет скучно после долгого сидения.
— Мне не скучно. Мне нравится читать в твоём доме, — ответила девочка.
— Тебе нравится читать или сам дом? — усмехнулся он.
— И то, и другое! Я хочу, чтобы папа переехал в Чиангмай, как ты. Тогда я смогу приходить сюда каждый день, — сказала она, а потом задумалась. — Ты позволишь мне?
Кхун Яй тихо рассмеялся. Девочка говорила складно и хитроумно. Её большие круглые глаза, светло-карего цвета, были ясными и живыми, не такими, как у большинства малышей, которые обычно стесняются старших.
Он молча посмотрел на неё, немного подумал, а потом ласково погладил её по голове.
— Ну-Уэм Дуэн, тебе нравится этот дом?
— Если однажды я отдам тебе этот дом, пообещаешь выполнить мою просьбу?
— Конечно! А что нужно сделать?
— Боже мой, ты уже согласилась, даже не зная, о чём речь, — рассмеялся Кхун Яй, а его глаза заискрились, словно чёрный агат. — Когда вырастешь — тогда и скажу.
Шум с переднего двора отвлёк их внимание: туда шла целая процессия.
Тридцатитрёхлетний Кхун Лек нёс одного из своих сыновей на спине, пока второй пытался вскарабкаться туда же.
— Папочка, а можно и мне тоже на спину?
— Не зови меня папочкой. Я ведь говорил: в Таиланде обращайся ко мне «отец» и говори только по-тайски. Забыл?
— Отец, пожалуйста, посади и меня на спину!
— Солдат, а не «содат», — засмеялся Кхун Лек. И сдался, позволив второму сыну вскарабкаться на спину
Его близнецы были ужасно шаловливы. Но поскольку оба выглядели, как живые куколки, взрослые больше их баловали, чем ругали.
Когда они добрались до лестницы маленького дома, Кхун Лек поставил детей на землю и скомандовал няне:
— Дуангджит, отведи их мыться. Они грязные.
— Иди уже, — махнул рукой Кхун Лек.
Дети радостно закричали и втроём умчались к большому дому, а Кхун Лек лишь устало покачал головой.
Уэм Дуэн аккуратно закрыла книгу, положила её на место и без напоминаний пошла вслед за няней принимать ванну.
Кхун Яй подошёл к коридору и открыл окно, чтобы впустить свежий воздух.
Кхун Лек последовал за ним, лениво потянувшись у маленького письменного стола, инкрустированного перламутром — его брат всё ещё пользовался этим столом для учёбы.
Сам Кхун Яй жил в этом небольшом доме, освободив свою комнату в большом особняке, где останавливался только тогда, когда семья приезжала в Чиангмай.
— Уф… Устал. Не дети, а обезьяны, — жалобно пробормотал Кхун Лек.
— Дети по природе своей шаловливы. С возрастом они успокоятся, — спокойно сказал Кхун Яй.
— Говоришь так, будто сам детей растил, Яй, — усмехнулся Кхун Лек.
— Если опять собрался заводить эту шарманку, советую остановиться прямо сейчас, — пресёк его Кхун Яй. Он прекрасно понял, что брат снова хотел завести разговор о его женитьбе.
Пойманный с поличным, Кхун Лек только рассмеялся и откинулся на подушку.
— Я не хочу на тебя давить. Мама просила.
Выражение лица Кхун Яя осталось равнодушным, будто он вообще не обратил внимания на сказанное. Его брат, одновременно раздражённый и развеселённый, продолжил:
— Она теперь сильно снизила планку. Говорит, хватит просто порядочной девушки без тёмного прошлого. Богатство уже не так важно. В её времена такого не допустили бы — невестка Палатипов обязательно должна была быть из знатной семьи, достойной судьи Критсады Палатипа. Никаких там простолюдинок. И уж точно не иностранок. Видишь теперь, к чему это всё привело?
Кхун Яй только покачал головой с лёгкой усмешкой.
— Но не мне и не Прим, — вздохнул Кхун Лек и задумчиво посмотрел на лицо брата.
Кхун Яй — идеальный мужчина: богат, карьера устоявшаяся, внешность безупречная. С годами его привлекательность только усиливалась.
И при всём этом он до сих пор оставался холостым.
Кхун Лек вспомнил первые годы после возвращения брата из Англии. Тогда Кхун Яй, Критсада Палатип, старший сын Прайя Нитипхумтамронга, пользовался невероятной популярностью в столице. Все дочери уважаемых семей мечтали заполучить его в мужья — наследника Палатипов с блистательным будущим. У него были и деньги, и политические перспективы, как и у его зятя.
И сам Кхун Яй не был отстранённым.
Его красота словно излучала ауру вокруг, привлекая к нему всеобщее внимание. Он был словно светская звезда Бангкока — куда бы ни пошёл, за ним везде словно следовал прожектор.
Но на этом всё и заканчивалось.
Критсада Палатип никогда не дарил свой венок цветов ни одной женщине.
Он вёл себя одинаково учтиво и уважительно со всеми.
Многие пытались приблизиться к нему, но в итоге оставались лишь друзьями или, в лучшем случае, «младшими сёстрами». Никто не смог заполучить его сердце, как будто оно уже было кому-то отдано.
— Я сдаюсь. Как бороться, если не знаешь, с кем? Враг может быть кем угодно — даже призраком, которого не существует, — такими словами однажды поделилась с Кхун Леком одна из родственниц Кхун Сака, его зятя. Она была одной из женщин, которых Кхун Прим пыталась свести с Кхун Яем, мечтая сделать её своей золовкой. Но план провалился — чувства остались без ответа.
Надежды стать невесткой леди Каэ окончательно угасли, когда Кхун Яй перебрался из Бангкока, чтобы служить судьёй в другой провинции. Это было его личное желание — работать на севере страны, а именно в Чиангмае.
— Понятия не имею, что его так тянет туда. Каждый раз, как появляется возможность, он мчится туда. Если бы слуги не уверяли меня, что он никогда не привозил туда женщину, я бы уже решила, что у Яя там тайная жена, — вечно жаловалась леди Каэ.
Именно в этом месте раньше жила их семья, когда Луанг Тхеп Нититам, глава рода, был назначен на службу в Чиангмай. Позже, когда его отца повысили до званий «Пхра» и «Пхрайя», он получил титул «Пхрайя Нитипхумтамронг» и вернулся в Бангкок. С тех пор этот дом использовали лишь как дачу, наведываясь сюда иногда, особенно в прохладные зимние месяцы.
Стремление Кхун Яя обосноваться на севере вызывало у леди Каэ тихую ярость, но громких скандалов она не устраивала. Упорство старшего сына было непробиваемым.
Даже Пхрайя Нитипхумтамронг не осмелился спорить с ним. Он ещё до Второй мировой войны признал дальновидность своего сына, когда Кхун Яй вместе со своим зятем Кхун Саком, основал сахарный завод. Это предприятие вызвало волну недовольства среди родственников, и даже леди Каэ тогда не смогла остаться безучастной.
— Наша семья всегда вела торговые дела, у нас крепкая шкура. Но я больше беспокоюсь за родственников со стороны твоего отца. Подумают ещё, будто мы обанкротились или зарплаты судьи не хватает, раз наш сын занялся сельским хозяйством, — язвила она.
Но ничто не могло поколебать решимость Кхун Яя. Помимо сахарного завода, он также взял на себя управление землями леди Каэ в Накхон Патхоме, превратив их в ухоженные рисовые поля и фруктовые сады.
Кто бы мог подумать, что именно начинания Кхун Яя однажды спасут их род и всех родственников от беды, которой не избежали многие другие?
Вторая мировая война растянулась на долгие годы, поставив множество семей на грань выживания. К тому же, столицу и Тхонбури постигло страшное наводнение, уничтожившее дома и посевы. Цены взлетели до небес.
Тем не менее их семья пережила кризис. Рис и сахар щедро раздавались родственникам. Ту часть, что предназначалась для продажи, Кхун Яй приказал отпускать в строго ограниченных количествах. Никто не имел права скупать продукты впрок.
Если выяснялось, что кто-то перепродавал их на рынке по завышенным ценам, ему навсегда запрещали закупаться у Палатипов.
— Вот так благословение... Да пусть ты процветаешь вовеки! — вздыхали старшие. — Словно будущее предугадал заранее...
Кхун Лек улыбнулся, вспоминая, как когда-то упрёки в адрес его брата позже обернулись похвалами. Война закончилась больше года назад.
Страна наконец обрела мир. Те, кто спасался от бомбардировок в пригородах и других провинциях, уже вернулись в родные дома, но его брат отказался переезжать обратно в Бангкок, несмотря на настоятельные просьбы семьи.
Кхун Лек опёр подбородок на ладонь и спросил:
— Честно, Яй, кого ты всё-таки ждёшь?
Кхун Яй повернул голову к брату, с лёгкой улыбкой на лице.
— Святой Брахма... Братец. Похоже, чувства у тебя безответные. Вот ты и сидишь холостой. Так ты мне хоть скажешь, кто она? Из какой семьи?
— Узнаешь, когда увидишь. А если не увидишь — просто знай, что кто-то есть. Всё просто.
— Какая находчивая отговорка, брат, — проворчал Кхун Лек, вставая и потягиваясь. — Пойду приму душ. Всё тело липкое. Не забудь потом поужинать с нами в большом доме, а то дети опять будут тебя искать, особенно Уэм Дуэн.
Он шагнул к двери, но замер, взгляд его упал на стену, плотно увешанную картинами в рамках — все они были выполнены карандашом. Наброски, детализированные рисунки — в основном виды их владений: маленький дом, большой дом, беседка у воды, сад, река Пинг, пейзажи Чиангмая.
— Рисунки Най-Джома, — пробормотал Кхун Лек. — Ты их так хорошо оформил. Я думал, они пропали. Прекрасные работы. Он ведь действительно был талантлив. Жаль, что всё так...
Кхун Лек осёкся. То, что случилось с Най-Джомом, бывшим дворецким его брата, оставалось полной загадкой. Тот исчез без следа, словно испарился. Полиция закрыла дело, заключив, что он сбежал, ведь ни родственников, ни тела, ни даже улик найти не удалось.
— Ты и дальше будешь хранить эти рисунки?
— Конечно. Они останутся здесь и для следующих поколений.
Кхун Лек слабо улыбнулся. Он так и не понял, почему брат так крепко держится за многое здесь, но был уверен: у Кхун Яя есть свои причины, о которых он предпочитает молчать.
Кхун Яй наблюдал, как брат спустился по лестнице балкона в сад, затем перевёл взгляд обратно на картины на стене. Каждая из них хранила свою историю, которую он вспоминал снова и снова.
Черты, выведенные карандашом, начали таять в его сознании, сменяясь другим образом.
Выражение лица Кхун Яя стало мягким, а сердце наполнилось щемящей тоской.
Он вспомнил его белоснежную кожу, глаза цвета воронова крыла, которые казались ему красивыми и ясными, словно звёзды. Умные замечания, которые тот старался прятать за скромной улыбкой. Запах, тепло его тела, дрожь под пальцами, когда он, будто навсегда, запечатлевал свою любовь на нём. И те мягкие влажные губы, которые так хотелось снова и снова целовать, стоило лишь встретиться взглядом.
Эти воспоминания никуда не исчезли.
Они были такими же живыми и яркими, как в тот самый миг, хотя с тех пор прошло уже больше десяти лет.
Он вышел на балкон. Просторный деревянный балкон утопал в тени, прохладе под раскидистыми ветвями деревьев. Внизу раскинулся ухоженный газон, на котором были разбросаны айворийские плюмерии, словно россыпь звёзд. Кхун Яй задумался о первых днях после возвращения из Англии — о том, как он снова оказался в этом месте.
Тогда его сердце терзала невыносимая тоска. Он наивно полагал, что годы заглушат те чувства, что застряли в нём из-за одного человека, оставшегося здесь. Но годы лишь укрепили их. Мальчик превратился во взрослого, умного, мудрого в поступках мужчину.
А вот любовь... Она осталась нетронутой. Словно уже давно достигла зрелости. Его сердце всё ещё тосковало по По-Джому, его первой и единственной любви в этой жизни.
Эта глубокая привязанность держала его в плену беспросветной боли.
Ждать, не зная, встретятся ли они снова, — было мукой, которая не имела конца.
Но однажды он понял, что надежда всё ещё жива.
Это было зимним утром, когда он отдыхал здесь во время отпуска.
Проснувшись на рассвете, он вдохнул освежающий прохладный воздух и решил прогуляться по саду. Он вышел на балкон и посмотрел вниз.
Над землёй клубилась туманная дымка.
Стройная фигура стояла на траве возле лестницы маленького дома, в руках — блокнот для зарисовок и карандаш.
Хотя мужчина стоял к нему спиной, Кхун Яй узнал его без всяких сомнений.
...По-Джом. Тот, по кому он тосковал больше всего на свете.
Не теряя ни секунды, он бросился к лестнице, выкрикнув:
Тот замер, услышав, как кто-то кричит его имя. Медленно, нехотя, обернулся, но не успев полностью показать лицо, резко развернулся и поспешно скрылся.
Кхун Яй стремглав бросился вниз, сердце бешено колотилось — казалось, оно вырвется наружу. Но стоило ему сделать всего пару шагов по лестнице, как та фигура исчезла, словно растворилась в утреннем тумане.
Он опустился на последнюю ступеньку, потрясённый, с трудом переводя дыхание. Глаза оставались прикованными к газону, где ещё витал лёгкий тёплый запах.
Он знал: это был не сон. Это было реальностью. Аромат ещё витал в воздухе — словно портал в другой мир открылся здесь на мгновение.
Эта мимолётная встреча вновь зажгла в его душе живую надежду, как дождь, пролившийся на пересохшую землю.
Тогда он понял: они обязательно встретятся снова. Неизвестно когда — в следующем месяце, в следующем году... а может, и в следующей жизни.
Ветер принёс с собой аромат плюмериц, смешавшись с прохладным воздухом, и всё вокруг — шелест травы, шорох листьев — заговорило с ним голосами прошлого.
Кхун Яй подошёл к скамье на балконе и опустился на неё. Откинулся на спинку, чувствуя, как в груди расползается странное, тёплое ощущение. Казалось, ветер принёс ему нежную тоску и признание в любви от того человека.
Он был здесь. Он всё ещё был где-то рядом.
Он закрыл глаза, впитывая тёплую, сладкую волну, что растекалась по груди, словно в этот миг обнимал того самого человека. Его прекрасные губы слегка приоткрылись, и с них сорвался шёпот: