Мистика в зеркале | Глава 37: Дарвин (1)
Я начал готовиться ещё с прошлой ночи.
Если быть точнее, я готовился с самого начала нового витка.
Я знал, что через несколько секунд наступит этот момент.
Момент, когда я начну постепенно исчезать, ожидая возвращения в следующем витке…
Меня звали профессор, доктор Дарвин Банналай.
Я был неврологом и возлюбленным Алана.
Но я был для него не просто возлюбленным.
Я был его другом детства, его товарищем по медицинскому факультету и, в конечном счёте, его семьёй. Тем, с кем он прожил старость.
Пока моя смерть не разлучила нас…
Я стоял у дверей кабинета и наблюдал, как Алан смотрел видео, которое он сам записал во втором витке.
Я молился, чтобы он поднял голову и посмотрел мне в глаза прежде, чем я исчезну.
Потому что каждый раз, когда Алан вспоминал, каждый раз, когда он возвращался к своему настоящему «я»,
я исчезал…
Или всего лишь галлюцинацией, которую мозг Алана создавал, пока он откатывался назад во времени?
Я знал только одно, когда он становился старым Аланом, я исчезал,
и возвращался лишь тогда, когда Алан снова становился моложе.
Объяснять это так было трудно…
Наверное, мне стоило начать с самого начала, с того времени, когда Алан и я были всего лишь детьми.
Два сироты в приюте Дом семьи.
Мы с Аланом были брошенными детьми…
Но отцу-директору не нравилось это слово.
Он никогда не произносил его сам.
Мы слышали его от жителей деревни на рынке, когда шли с ним за продуктами, держась за руки.
Они говорили не с презрением, а с сочувствием, теплотой и жалостью.
— Никто не бывает брошенным. Все находятся под Божьей опекой.
Так всегда говорил отец-директор.
Он утверждал, что у Бога есть причина для каждого поступка.
Наверное, Бог хотел, чтобы я встретил Алана и отца-директора, поэтому сделал так, что мои родители оставили меня у дверей церкви.
Изначально эта больница была приютом для сирот и детей из неблагополучных семей.
Отец-директор, приехавший из Германии, руководил им и назвал его Familienhaus, что означало «Дом семьи».
Он хотел, чтобы каждый ребёнок, живший здесь, чувствовал себя частью семьи.
Мы с Аланом росли вместе в этом Доме семьи.
Он появился здесь немного позже меня. Шумный, замкнутый, не стремящийся общаться ни с кем.
Поскольку мы были единственными детьми одного возраста, со временем мы подружились.
Поначалу я, как и все мальчишки, поддразнивал его, но Алан всегда оставался терпеливым и понимающим,
и именно это позволило нам сблизиться.
Приют был не слишком переполнен, большинство детей были гораздо младше нас.
В итоге мы с Аланом начали помогать отцу-директору заботиться о малышах,
облегчая его нагрузку, чтобы он мог исполнять свои религиозные обязанности.
По вечерам он проводил для нас занятия, говоря, что до того, как стать священником, был учителем начальной школы.
Он никогда не рассказывал, почему стал священником, почему переехал в Таиланд и почему основал этот приют.
Если бы мне пришлось угадывать, я бы сказал, что так было угодно Богу.
Наверное, иначе и быть не могло.
Поскольку остальные дети были маленькими и плохо запоминали прошлое, им было легче привыкать к новым опекунам.
Благодаря хорошей медицинской помощи и знакомым отца-директора,
посетители часто привязывались к детям и забирали их в семьи.
Мы с Аланом провожали многих наших младших «братьев» и «сестёр» в новые дома и искренне радовались за них.
Мы оба надеялись, что однажды очередь дойдёт и до нас.
Что наступит день, когда и нас выберут.
Когда у нас появится настоящая семья.
В конце концов в Familienhaus остались лишь отец-директор, Алан и я…
Однажды ночью, когда мы с Аланом тайком поднялись смотреть на звёзды,
он с болью в голосе сказал:
— У нас никогда не будет семьи. Мы слишком взрослые. Никто не хочет брать старших детей, даже если мы можем заботиться о себе и не будем обузой.
— Знаешь, Алан, ты ошибаешься, — ответил я.
— В чём именно? В том, что никто не хочет нас взять?
— Нет, — я покачал головой. — В том, что у тебя никогда не будет семьи.
— Потому что мы и есть твоя семья, Алан. И отец-директор тоже. Возможно, причина, по которой нас так и не забрали, в том, что у нас уже есть семья. Нам ничего не не хватает.
В ту безлунную ночь, при тусклом свете звёзд, наши взгляды встретились.
Звёзды светили не слишком ярко, но я ясно видел его лицо и глаза.
И в тот момент я понял свои чувства.
— Это не просто братская любовь. И не просто дружба. Я…
— Я понимаю. Потому что я чувствую то же самое.
— Ты можешь пообещать мне, Алан, что останешься со мной навсегда?
— Я обещаю, что останусь с тобой навсегда, — сказал он.
— И я обещаю, что останусь с тобой навсегда, — ответил я.
Без пафоса, без громких слов, без романтической театральности.
Лишь простые обещания под звёздным небом.
Мы дали клятвы звёздам и Богу.
А позже я узнал, что отец-директор, наблюдавший за нами издалека, тоже стал свидетелем нашей любви.
На личные сбережения отца-директора мы оба получили возможность изучать медицину. Во время учёбы нам удалось получить несколько стипендий, что значительно облегчило финансовую нагрузку на него. Мы с Аланом также старались подрабатывать, чтобы покрывать повседневные расходы.
В итоге мы оба окончили университет с отличием, получили врачебные дипломы и были назначены ординаторами, получая зарплату, сопоставимую с окладом преподавателей. Именно тогда мы начали по-настоящему вставать на ноги. Мы с Аланом решили выразить своё почтение отцу-директору. Он благословил нас обоих и сказал, что давно знал о наших отношениях и рад тому, что мы есть друг у друга, чтобы поддерживать и заботиться друг о друге и не остаться в одиночестве в старости, как это случилось с ним самим.
Мы пообещали часто навещать его и не забывать приют, который стал нашим домом.
Я выбрал специализацию по неврологии, тогда как Алан углубился в психиатрию. Последующие годы обучения были изматывающими и тяжёлыми, но, как мы и обещали друг другу, мы всегда оставались рядом. Мы поддерживали и подбадривали друг друга, и именно это помогло нам пережить самые трудные периоды до тех пор, пока мы оба не стали полноценными профессорами медицины.
В то время общество ещё не принимало однополые отношения, но людям не хватало смелости открыто выступать против нас. Мы знали, что за нашими спинами ходят слухи, но были слишком счастливы, чтобы обращать внимание на пересуды и тех, кто находил удовольствие в клевете. Мы жили вместе в скромном профессорском доме, готовили, вели хозяйство. В свободные дни путешествовали, когда появлялась возможность, и при каждом удобном случае навещали Familienhaus.
Со временем детей в приюте становилось всё меньше, а возраст отца-директора с каждым годом давал о себе знать всё сильнее.
И однажды нас настигла трагедия. Отец-директор скончался, оставив нас продолжать путь без него.
Похороны были скромными. Дети, выросшие и покинувшие приют, вернулись, чтобы в последний раз собраться вместе и почтить его память.
Его похоронили в тихом уголке кладбища рядом с Familienhaus. Это стало концом одной эпохи, но оставило после себя наследие любви и заботы.
После похорон с нами связался фонд, управлявший приютом, и сообщил, что территория будет продана под застройку. Город расширялся, стоимость земли резко выросла, а без надзора здание неизбежно пришло бы в упадок.
Во время этого разговора нам сообщили, что в приют только что был доставлен новорождённый. Однако представители фонда заявили, что больше не могут принять этого ребёнка, поскольку приют подлежал закрытию, и младенца придётся перевести в другое учреждение.
— Вам придётся найти ему другую семью в другом месте, — сказали они.
Не раздумывая, мы с Аланом решили выкупить землю сами. Мы не могли вынести мысли о том, что последнее место, где отец-директор защищал нас от внешнего мира, будет разрушено или превращено в объект застройки.
Мы хотели сохранить его, почтить память дома, который вырастил нас и сформировал наши жизни.
— А можем ли мы взять этого ребёнка к себе? — серьёзно спросил Алан у чиновника.
Тот выглядел смущённым, понимая, сколько бюрократических сложностей это повлечёт. Однако, поскольку младенец ещё не был зарегистрирован в системе, а сам он когда-то получил доброту от отца-директора, он понял нашу ситуацию и пообещал всё уладить.
Так мы с Аланом стали родителями. Мы назвали ребёнка Алексом в честь отца-директора. Мы хотели вырастить его в любви и безопасности, чтобы он никогда не чувствовал отсутствия матери, несмотря на то что у него было два отца.
Мы преобразовали приют Familienhaus в санаторий Familienhaus — место для пациентов с психиатрическими и неврологическими заболеваниями, которым требовалась тишина и покой перед возвращением домой. Мы мечтали, чтобы это стало убежищем исцеления, местом восстановления и для тела, и для разума.
Верхний этаж здания мы превратили в квартиру для нашей семьи.
Мы вырастили Алекса в этом доме. Он выбрал молекулярную биологию и посвятил себя научным исследованиям — путь, который мы с Аланом полностью поддержали. Алан шутил, что, возможно, сыну стоило бы выбрать другую профессию, ведь врачебный путь слишком тяжёл. Но я знал, что в глубине души он надеялся, что кто-то продолжит наше дело.
Мы пригласили ординаторов и создали программу ротации, чтобы они могли учиться и наблюдать практику нейропсихиатрии и паллиативной помощи. Доктор Чаянин, один из наших самых любимых учеников, был нам дорог, как родной сын. Алан даже надеялся, что именно он возглавит больницу после нашего ухода на покой.
Наша совместная жизнь была наполнена спокойным счастьем, таким, каким она бывает у пары, которая никогда не расстаётся. Мы строили жизнь вместе, вместе растили сына… пока нас вновь не настигла беда.
Мне диагностировали тяжёлую форму лейкемии, которая чаще всего развивается в пожилом возрасте. Я пытался бороться с ней при помощи химиотерапии, но из-за моего возраста лечение оказалось безуспешным.
Под конец у меня почти не оставалось сил даже подняться с постели, но Алан был рядом, сдерживая своё обещание.
Однако у каждой истории есть конец.
В один тихий, ясный день я отправился в своё последнее путешествие, навстречу Творцу…
С болью в сердце мне пришлось нарушить обещание, данное Алану, быть рядом с ним всегда. Я хотел остаться дольше и сопровождать его дальше, но это было бы эгоизмом. У Бога есть план для каждого из нас, и мой срок был предопределён. Мне было суждено уйти раньше него… и пришлось это принять.
И всё же, как ни странно, после смерти я продолжал существовать…