Бесконечно | Глава 1: Первая эпоха
Ветер мягко покачивал листву. Огромный огненно-оранжевый круг солнца клонился к горизонту, отражаясь в крошечных рябях реки. Оно сияло завораживающе, но не могло отвлечь взгляд сидящего на берегу.
Звук карандаша, скользящего по бумаге, не прекращался. Уголь оставлял на листе тёмные линии — один за другим штрихи складывались в контур. Даже с беглого взгляда было ясно: это силуэт юноши. Пока ещё не до конца прорисованный, но несомненно живой.
Рука двигалась непрерывно — и было видно, что её владелец полностью погружён в свои мысли и совершенно не слышит чьих-то тихих шагов позади.
Плечи художника вздрогнули, когда рядом раздался голос:
Кончик карандаша застыл. Юноша обернулся — перед ним стоял высокий парень с чётко очерченными чертами лица и лёгкой улыбкой. Художник поднялся, прерывая тишину, и встал лицом к незнакомцу.
— Вы знаете, где находится этот дом? — спросил тот, протягивая ему записку.
Художник опустил глаза, мельком прочитал, а затем кивнул.
— А что вам там нужно? — раздался мелодичный, но настороженный голос.
Тёмные глаза внимательно смотрели по незнакомцу, в них скользнуло недоверие.
— У меня там одно дело, — мягко улыбнулся тот.
— Не утруждайтесь. Продолжайте рисовать, — вежливо отказался высокий юноша, наклонив голову в знак почтения.
Но это вызвало лишь ещё больший интерес у светлокожего художника.
— Этот дом окружён деревьями. Прежде чем вы доберётесь до его пугающего хозяина, вас, скорее всего, укусит змея, и вы умрёте. Так что я лучше провожу.
Не дожидаясь ответа, он начал собирать свои вещи. Высокий юноша покачал головой, чуть улыбнулся и остался ждать, пока тот закончит. Затем подхватил мольберт.
— Давайте я помогу. Считайте, что это благодарность за помощь.
Художник кивнул и двинулся вперёд.
Незнакомец шёл позади, с любопытством разглядывая его спину — тонкие плечи, прямую осанку, белую, как фарфор, кожу, так непохожую на загорелую кожу местных.
Контуры его тела казались идеальными. Гладкое лицо и мягкие черты могли бы принадлежать и девушке. С первого взгляда трудно было определить пол.
Дом был одноэтажным, деревянным, старым. Вход заслоняли деревья — как и предупреждал юноша.
Пришедший приподнял брови, заглянул между стволами, но не увидел ничего, кроме зарослей.
— Ма! Ма! — вдруг громко позвал художник.
Спутник удивлённо вскинул брови.
— Что случилось, Каэв? О, а это кто? — отозвалась женщина средних лет, вытирая руки полотенцем и выходя с заднего двора.
Юноша бросился к ней, обнял и прижался носом к её щеке, вспотевшей от домашней работы.
— Он пришёл расспрашивать про наш дом, мам, — ответил он, не отпуская её тонкой талии.
Женщина подняла глаза и обратилась к гостю:
— Вот что-то нужно, молодой человек?
— Пройдёмте в дом, выпьем воды, госпожа. Остальное потом.
Она взяла сына за руку и повела его внутрь. Парень с бледным лицом, провожая их взглядом, не мог избавиться от подозрений.
Почему он говорит таким странным голосом? И почему он назвал его маму госпожой? Здесь ведь нет знати...
Но раз мать пригласила гостя в дом, ему пришлось принести чашу дождевой воды, чтобы угостить незнакомца.
— Спасибо, — сказал тот, беря сосуд и делая глоток.
— Как вас зовут? Почему вы здесь? Что вам от нас нужно?
Яркие глаза юноши округлились от удивления — поток вопросов буквально оглушил его, и высокий молодой человек засмеялся. Смех был негромким, мягким. Он опустил руку в портфель и достал оттуда лист бумаги.
Бумага была жёлтая, с потемневшими краями — сразу было видно, что она старая.
— Меня зовут Сан. А это... — он протянул документ женщине.
— Свидетельство о праве собственности на землю.
— Документ на участок? — переспросила она, взглянула на сына, потом снова на гостя, и вернула бумагу обратно.
— Зачем ты даёшь это мне, юноша?
— Возвращаешь? У нас нет никакой земли. Наверное, ты ошибся.
— Если ваше имя — Чанпен, то я точно не ошибся.
— В этом городе сотни женщин с именем Чанпен. Вы, наверное, что-то напутали, — резко произнёс Каэвта. Мать мягко коснулась его руки, будто предупреждая.
— Нет, я не ошибся. Это невозможно, если ты — Кхун Каэвта.
Уверенный взгляд замер на лице юноши — настолько пронзительный, что Каэвта на мгновение застыл.
— Что тебе от нас нужно, молодой человек? — прежний дружелюбный тон стал холоднее. Высокий мужчина едва заметно улыбнулся, словно не замечая напряжённой атмосферы.
— Боюсь, мне ничего не нужно, — ответил он, не сводя тёмных глаз с Каэвты. Это заставило мать потянуться и взять сына за руку.
— Я лишь хочу, чтобы вы с Кхун Каэвтой приняли этот документ. Владельцем может быть только он. Больше ничего.
— У нас нет ни земли, ни дома. И уж тем более — никаких родственников. Этот документ не может быть нашим.
— Нет, это ваш участок, — перебил гость, и его улыбка исчезла.
Он попытался снова вручить документ Каэвте, но тот отстранился.
— Я очень долго тебя искал, Кхун Каэвта.
Голос его дрожал, стал глухим от волнения, и в глазах блеснуло что-то холодное. Каэвта почувствовал, как у него кольнуло в груди.
— Пожалуйста, прими его, Кхун Каэв. Я верю, однажды ты вспомнишь.
Прохладный ветерок пробежал по коже, вызвав мурашки. Но уже через несколько мгновений вновь стало душно. Чанпен посмотрела в сторону двери и окна — ни одного листа не шелохнулось.
Она обернулась — и увидела, что пожелтевший документ теперь оказался в руках её сына.
— Каэв? — она сжала его белоснежную руку.
— Спасибо, — тихо выдохнул он.
А когда они пришли в себя — мужчины уже не было.
— Ой! — Каэвта вскочил и бросился за ним, надеясь вернуть бумагу.
Но едва он выбежал к входу, как понял, что улица была пуста. Он рванул в сторону узкой тропинки, проходящей мимо дома, но и там никого не оказалось. Только пустота, без единого следа незнакомца.
— Испарился, что ли, — хрипло пробормотал он.
Каэвта оглянулся, не зная даже, в каком направлении тот мог уйти. Эта тропинка вела только к их дому. Либо человек исчез… либо растворился.
— Видел его, сынок? — спросила Чанпен, когда Каэвта зашёл в дом.
— И как же теперь вернуть ему этот документ?
— Я не знаю, — пробормотал он, глядя на конверт в своей руке, вспоминая последние слова незнакомца.
Юноша не мог припомнить, чтобы встречал его прежде. Он знал всех своих знакомых наперечёт.
И всё же — в его манере говорить, в осанке, в чём-то ещё — было что-то благородное. Если бы Каэвта действительно знал этого человека, он был уверен: он бы не забыл.
Солнце палило так невыносимо, что казалось — обжигало кожу.
Изнуряющая жажда и голод терзали, горло пересохло до боли, губы потрескались, кожа на запястьях горела от жёсткой верёвки, впивающейся в плоть. Каждый раз, когда он пытался пошевелиться, верёвка только сильнее врезалась в кожу, будто сдирая её слой за слоем.
Когда-то светлое лицо теперь было измождённым и потемневшим, глаза — воспалённые, полные боли. Он взглянул вверх, на беспощадное небо, на деревья, чья тень уже не приносила облегчения, а только усиливала ощущение безысходности.
— Помогите… — сиплый голос сорвался с губ, но не стал звуком. Всё, что он мог, — это беззвучно кричать, внутри, от страха. — Помогите… кто-нибудь… —
Это было слишком. Слишком мучительно. Он даже не знал, за что был схвачен, кого обидел. Он просто боялся.
Шло время. Наступило новое утро. С тех пор, как его ударили сзади и оставили здесь, никто не пришёл, чтобы освободить его.
Зелень деревьев, когда-то любимая, теперь вызывала отвращение. Юноша, всхлипывая, молился — умолял, чтобы кто-то нашёл его.
— Кто-нибудь… пожалуйста… Боже…Кхун Яй, прошу, помоги мне…
Он резко распахнул глаза. Тело вздрагивало от жажды и страха.
По щекам стекали тёплые капли. Сердце колотилось так сильно, что причиняло боль.
Каэвта сел, провёл тыльной стороной ладони по влажному виску и бросил взгляд на другую сторону постели.
Мать спокойно дышала, глубоко спала.
Каэвта встал и снял с себя промокшую от пота рубашку, надел свежую тонкую и направился на кухню. Он снял крышку с кувшина, зачерпнул воды и жадно выпил, так быстро, что капли стекали по подбородку, намочив и новую рубашку.
Только когда чувство жажды немного отступило, он снова наполнил чашу, но теперь лишь осторожно прижал губы к краю.
Он поставил чашу и обнял себя руками. Несмотря на то, что это был всего лишь сон, страх не отпускал даже после пробуждения.
— Каэв, уже встал, сынок? — раздался голос Чанпен. — Я подумала, ты всё ещё спишь, раз не пошёл собирать лилии.
— Сейчас пойду, мама, — с лёгкой улыбкой ответил он.
— У тебя сегодня пары? — спросила она, пока разводила огонь, чтобы сварить рис.
— Доброе утро, мам. Тебе что-то нужно?
— Сегодня буддийский праздник. Пойдёшь со мной на подаяние?
— Вчера ночью мне снилось что-то тревожное… — признался он.
— Что снилось, сынок? — Чанпен взяла его за руки, всматриваясь в лицо.
— Точно не помню. Было больно. И очень хотелось пить.
— Сегодня подай милостыню и пролей воду. Пусть Будда пошлёт тебе благословение, мой мальчик.
Юноша в школьной форме, с книгой в руке, подошёл к матери и поцеловал её в обе щеки, прежде чем выйти из дома.
После подаяния монахам, Каэвта направился в университет.
Он учился на факультете изящных искусств, поэтому кроме книг всегда носил с собой большой планшет для рисования.
— Ты сегодня рано, — поздоровалась подруга.
— А ты, Руди, наоборот, опоздала, — улыбнулся он.
Перед ним стояла стройная девушка с аккуратным лицом и узкими, слегка раскосыми глазами. Почти полностью китайского происхождения, она говорила на тайском совершенно свободно.
— Проспала. Родители не стали ждать, пришлось самой ловить такси.
Какая пара первая?
— О нет, я не доделала задание… — Руди побледнела, вытащила из сумки скомканный лист с наброском и в панике уставилась на него.
— Я тоже не закончил, — честно признался Каэвта.
— Правда? Вот это везение — теперь мы вдвоём, — облегчённо рассмеялась девушка.
Каэвта коротко улыбнулся. Он хотел закончить рисунок ещё в первый день, как только получил задание.
Но дело было не в лени и не в нехватке времени. Времени у него было предостаточно.
Каэвта не умел рисовать людей.
Каждый раз, когда он брал в руки карандаш, образ, который жил в его голове, таял.
Каэвта пытался снова и снова — искал моделей, соглашался на помощь однокурсников, надеялся, что набросок оживёт, но каждый раз чёрный карандаш оставлял лишь смутную тень. Линии не рождали человека. Только не того, кого он искал.
Где-то в глубине сердца он уже знал — не стоит больше искать моделей. Он хотел нарисовать одного-единственного человека. Того, кого не мог даже вообразить.
Он закрывал глаза, пытался представить… но видел лишь улыбку. Тёплую. Манящую.
Кем он был? Существовал ли на самом деле? Или жил только в памяти, которая больше не поддавалась?
Каэвта не знал. Но каждый раз, когда он выводил линию, рука замирала на полпути. Образ исчезал, будто его выдернули из сердца.
— Каэвта, пойдём в лесной парк за корпусом, — предложила Руди. — Там приятно. Может, вдохновишься, получится нарисовать.
Он коротко улыбнулся и кивнул, хотя внутри всё опустилось. Особенно после того, как профессор Киттин позвал его к себе, чтобы посмотреть работу.
Каэвта опустил голову. Он не смог выдержать разочарованный взгляд преподавателя.
— Я думал, ты сдашь всё ещё в первую неделю, — тихо произнёс профессор, не гневаясь, но от этого становилось ещё хуже.
Парень только сильнее сжал руку Руди и вышел с ней из аудитории.
— Что случилось? — Руди обернулась, когда Каэвта внезапно остановился и замер на месте.
— Руди… можно мы пойдём рисовать в другое место? — спросил он дрожащим голосом, сжимая доску для эскизов так, что побелели пальцы.
— Почему? Мы же всегда там рисуем. Тебе плохо? Ты побледнел…
— Мы... — его взгляд метнулся к дереву, под которым они собирались устроиться. — Мы не можем туда…
Он не закончил, с тревогой смотря на тень, ложившуюся от огромного дерева.
Руди шагнула ближе и коснулась его лба тыльной стороной ладони — он и вправду был холоден.
— Руди, пожалуйста… уйдём отсюда.
Каэвта схватил её за запястье и потянул за собой так резко, что ей стало больно.
Она хотела было вырваться и сказать, чтобы перестал, но испуганное лицо Каэвты, дрожь в голосе — всё это заставило её замолчать. Она просто позволила ему себя увести.
Лесная тень, солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь листву, и этот жар… обжигали.
Каэвта остановился у самого края лотосового пруда, но так и не отпустил её руку. Его плечи дрожали. Он не осмеливался вернуться в тот парк.
Сам не знал почему. Но страх сковал всё тело, хотя всё это напоминало лишь сон.
— Прости… — он наконец отпустил её запястье и виновато посмотрел в глаза.
— Что с тобой? Ты чего-то боишься…
— Я не знаю, Руди… мне страшно. Страшно идти в тот лес.
— Но ведь мы бывали там уже много раз. Это же не впервые.
— Я знаю. Но… всё равно. Не хочу туда.
Руди приоткрыла рот, чтобы возразить — эти слова звучали глупо и нелепо. Но когда вновь посмотрела на его слегка подрагивающие плечи, снова захлопнула рот. Она лишь молча обернулась и посмотрела в сторону лесного парка, что раскинулся за корпусом.
С первого курса и до сих пор они рисовали почти везде, но этот парк всегда был их любимым местом. Однако сегодня её друг… будто не узнавал его.
— Хочешь поговорить? — тихо спросила она.
Что он мог сказать, если и сам не понимал, чего боится?
— Я и сам не знаю, Руди. Просто… мне страшно.
— А? — Руди нахмурилась, недоумённо глядя на побледневшего друга.
Каэвта всё ещё смотрел на тихую рябь в лотосовом пруду. Дыхание, прерывистое и полное паники, постепенно выровнялось. Он, казалось, вновь обрёл себя.
Но когда вернулся домой, сердце ныло так, будто на нём лежал груз, с которым он не знал, как справиться.
— Каэв, уже поздно, сынок. У тебя есть задание? — Чанпхен подняла лампу, чтобы осветить угол комнаты.
— Мам, ты ложись спать. Я ещё немного порисую.
— Только не забудь погасить свет, ладно?
Парень кивнул. Он зажёг сразу четыре керосиновых фонаря, развесил их по углам — чтобы было светлее.
Рука вновь легла на бумагу, грифель коснулся поверхности, оставив лёгкий контур… Но затем замерла.
Каэвта закрыл глаза. Он пытался вспомнить лицо — то, что жило у него в голове. Он выдохнул и открыл глаза.
Карандаш снова скользнул по бумаге. Сначала нерешительно, потом увереннее. Но вскоре всё стихло.
Он посмотрел на результат — только половина лица. Нижняя часть была украшена лёгкой, тёплой улыбкой. Всё, что он мог изобразить — та самая улыбка, единственная, что отчётливо всплывала в памяти.
Раздосадованный, он отложил карандаш, начал убирать принадлежности и потушил три фонаря, оставив только один — чтобы осветить дорогу до спальни.
Он осел на пол. Дыхание сбилось. Всё тело покрылось потом, спина прилипла к тонкому одеялу. Он огляделся… И только когда узнал родную комнату, тяжело вздохнул.
— Что случилось, Каэв? — спросила Чанпхен, уловив в тишине его вздох.
Мать встала, зажгла лампу и подошла ближе. Её лицо отразило беспокойство.
— Тебе плохо, сынок? — тёплая, сухая ладонь коснулась влажного лба.
— Просто кошмар… Всё в порядке.
— Да, — кивнул он, не желая, чтобы мама волновалась и теряла сон.
Когда за окном вновь показалась полная луна, Каэвта снова лёг.
Мать ласково улыбнулась, погладила его по голове и поцеловала в лоб.
Эти простые слова — как оберег. Они укутали Каэвту в мягкое, безмятежное тепло. На этот раз он спал крепко. Никаких теней зелёного леса, никаких ожогов, никакой жажды. Только покой.