Рассказ Дуги «Алтарь»
Попробуйте не заблудиться в метафорическом Лесу, где творятся страшные вещи. Попробуйте понять, кто виноват, а кто – прав, кому стоит сочувствовать, а кого – бояться, если все молчат, молчат об очевидном. Беспощадный и глубокий рассказ Дуги, конечно, не фантастика в прямом смысле слова. «Алтарь» - про всех нас, родителей и детей, живущих обыденной жизнью и желающих странного.
Алтарь
Найти тебя, прикрытого мхом на берегу реки. Плакать и орать возле черного Алтаря.
Каково мне было?
Каково мне?
Рох опускается на колени перед огромным булыжником. Камень излучает еле ощутимое тепло. Палки и кости впиваются в кожу. Мужчина слышит трубы и крики. Земля вибрирует. Он склоняется к ней. Трава щекочет лоб и щеки. Рох начинает считать: вдох — нос, выдох — нос, вдох — нос, выдох — рот, вдох — рот, выдох — рот, вдох — рот, выдох — нос.
Вибрация медленно перетекает в пульсацию. Перед глазами пляшут образы и цветные пятна. Руки сводит судорогой.
Ну где же ты? Ты же должен быть тут.
Среди них.
Сосновый Лес кланяется, направляя макушки в сторону Алтаря. Поднимается враждебный ветер. Напуганные вороны кружатся над головой.
Рох ритмично мычит, старается не сорваться на крик.
Издалека затягивает песню женщина. Звуки лентами оплетают стволы, сливаются с грохотом и голосами жителей деревни.
Когда мужчина очнулся, на Лес опустилась ночь.
Дома горел свет. Скрипнув тяжелой деревянной дверью, Рох переступил порог. Мать не спала. Она согнулась пополам на лаве и старательно вышивала цветы.
— Что ж ты?
Женщина подняла подернутый дымкой взгляд. Разлепила сухие губы:
— Сижу, куда мне сябя деть? Деть-то боле некуда.
Роха словно ударил ее вопрос. Он стиснул зубы.
— Жрать есть?
— Тама глянь. — Мать ткнула красным пальцем на стол.
Мужчина скинул грязный плащ, пояс с ножом и кошелем и прошел вглубь.
Я никогда не слышал, чтобы люди так кричали. За секунду Мать превратилась в животное. Когда у Входа и в деревне его не нашли, она сползла, хватаясь за меня, и завыла: «Гуго!..»
— Гуго!
Мальчик со светлыми вьющимися волосами оборачивается. Перед ним разложены деревянные фигурки: кони, коровы, люди, даже птицы — гордость Роха, сам вырезал. Свечи мягко подсвечивают нимб из кудрей.
— Чиво?
— Живо на улицу. Отец скоро будет.
Гуго выбегает навстречу. Роса мигом обувает его. Ребенок смешно балансирует руками и смеется. Оглушающая трель сверчков. Гуго лбом врезается в живот. И хохочет, хохочет, хохочет, звонко перебивая природу. Мужчина приобнимает его, берет за руку и ведет к дому.
— Тять, возьми в Лес?
Мать, застывшая в дверном проеме, бледнеет.
— Заберут тебя, Гуго, нельзя.
— Чому?
Рох молчит, только крепче сжимает ладошку.
Гуго давно тянет в Лес. Лес кормит, дает и забирает, благословляет и проклинает. Вцепился в мальчика, словно веревками руки-ноги обвязал, и тащит. Порой проснешься среди ночи, а Гуго перед Входом стоит. И мычит странно, из легких звук вытягивает. Ступни исцарапаны, рубаха мокрая. Хоть бы хны. Встал перед черной громадиной и смотрит стеклянными глазками. Мать в подобные ночи белее мела, но рот держит на замке, лишь в глазах читаются ненависть и страх. Другие бы орали. Рох привычно отодвигает ее от двери, волочит ноги к сыну.
— Ты виноватый. Сам туды ходишь, дите тащишь.
— Сам идет.
— Коли шел бы он, если б ты не ходил? — шипит женщина.
Гуго заснул между ними. Роху не спалось. Он поднялся, побродил по дому, сел за стол. Достал нож и пару деревяшек, начал строгать. С каждой стружкой всё сильнее уходил вглубь. Лес со временем проползает, начиная, конечно, с ног. Несет тебя, заставляет кланяться. Потом пробирается к груди: спокойно дышится только среди деревьев. Высоких, темных деревьев. Дальше — в голову. Страшное видится. Страшное слышится. Лесные в окна заглядывают, рядом стоят, пока спишь. Когда они приходят, сосны скрипят. Даже если ты дома. Вот и сейчас стоит один в углу.
— Уходь, — бросает Рох, — подобру-поздорову. Мать проснется, мало не покажется.
— Не понимает она, не увидит.
— И не должна. Сгинь. Гуго не ваш.
— Наш-ш-ш-ш, буд-д-дет наш-ш-ш.
— Сгинь.
Мужчина громко ставит на стол фигурку женщины. Распластавшаяся тень схлопывается, будто ничего и не было. Сонная Мать поднимает голову:
— Ты чаво? Снов?
— Спи. Сейчас приду.
Рох никогда себе не простит, что лег в ту ночь.
В последний раз Гуго видели у Входа. Говорили, в утренних сумерках не разглядеть толком было. Но он то стоял, кому ж еще там быть? Все знали про Гуго, сына Роха, живущего на краю. Все знали, и никто ничего не сделал. Твари даже Леса не боятся. Дитя испугались. И пришли потом, в пол смотрели, искать помогали.
***
— Гуго, ты? Чаво там стоишь? Рань же!
Дочка портного кричала с дороги, что проходит мимо Входа, где поле упирается в Лес. Местные не обминали ее, путь-то один, как здесь обойти? Справа Лес и поле, слева Лес и поле, а прямо — деревня. Анна спешила домой. Отец разгневается, коли узнает, что та до утра по стогам с сыном пекаря прыгала. Ой не вовремя этот Гуго! Девушка ступила на поле, застыла. Маленькая фигурка и головы не повернула.
— Гуго! Подь сюда, ну чаво ты?
Анна дернулась, словно пробив невидимую стену, и смело двинулась к мальчику. Остановилась поодаль. Неладное что-то, воздух спертый.
— Гуго?
Под ступнями дитяти сгустилось слишком много тени. Не может такого в предрассветный час быть. Анна сжала юбку, сглотнула. Вибрация поползла по земле, вместе с ней зазмеилась в траве тень. Небо помрачнело, тучи куполом накрыли поле. Гуго повернулся к Анне:
— Чиво?
— Чаво тут стоишь?
— Кормлю.
— Звери к тебе не пойдут. Они людей боятся. Тять твой их полюет.
— Знаю, — сказал Гуго и улыбнулся. Не по-детски улыбнулся.
Анна заметила на его лице морщины и сделала шаг назад.
Рох нашел ее в ветвях, голую и разорванную. Тогда-то слухи и поползли. Да разве медведи и волки так обезобразят? Разве чистоту заберут? Разве зубы вырвут, косу отрежут? Сбежали и портной, и пекарь с сыном. За одну ночь собрались. Хлев вместе с худобой сожгли. Деревня потом паленым мясом долго пахла. Казалось, не вымыть запах уже, не избавиться от липкости.
Впервые Гуго спокойно спал. Мать шить стала часто, допоздна. Сидит, шепчет и вздрагивает. Рох привык, думал, молится. О чем еще мечтать? Сын спит, жена работает. Душа спокойна. Только счастье не шло в дом. Печь не согревала. Огоньки свечей отливали синим. В один день Рох понял почему. Как-то Мать забыла на лаве кусок ткани. Уснула рядом с Гуго, смешно уткнувшись носом в беззащитное плечо. Рох вернулся из Лесу промокший и уставший: дождь хлестал с самого утра и не собирался переставать. Мужчина, не сбросив плаща, подошел к лаве. Аккуратно взял вышивку. Сквозь лоскут гроздьями рябины отчетливо проступали капли крови.
Проснулась от скрипа и мычания. Николи не слыхала, чтоб люди так мычали. Ветер подобно поет, не иначе. Отец не спал, игрушек вырезал, весь стол заставил: скот, люди, утварь, птиц и тех смог выстругать. Я присела на лаву за его спиной, тихо, пусть не отвлекается. Прислонилась к печи. Авось сердце отогрею. Тяжко ему. Отец уменьшился, сидит, сжатый и жалкий. Не узнать. В углу что-то шевельнулось, за ниточки дернуло взгляд. На другом конце лавы лежала ткань. Мой кусочек. Моя боль.
Отец замолчал.
Люди начали пропадать. Находил их Рох растерзанными и замученными. То в ветвях, то в пещерах, то на полянах. Ворон отгонит, по частям ли, полностью ли, но заберет. Никто, кроме него, в Лес не ходил. Чаща и не пускала. Леса не боялись. Если Лес забирает, надобно ему. Страх проник в деревню вместе со смертью пятилетней Эрны.
Рох обнаружил девочку на Алтаре. Тогда еще просто булыжнике с острыми краями. Эрну разрезали пополам от промежности до пупка и насадили на камень. По черной, окрашенной кровью глыбе распластались кишки. Дитя пропало давно, птицы успели поклевать тело. Эрна смотрела в небо зияющими дырами. Сквозь ее щеки продели нити, за них натянули рот в чересчур правдивой улыбке. Руки неестественно заломили назад, связали бечевкой. Обойдя Алтарь, Рох заметил, что предплечья крупными стежками пришиты к коже спины. Страшным тотемом высилась Эрна над мужчиной.
Сосны гудели.
Рох принес ребенка на руках.
Деревня взвыла. Мать Эрны упала и не приходила в сознание, пока не похоронили дочь. Потом ожила, говорила, куда-то ходила. Что творилось у нее в голове? По стеклянным глазам было понятно: ничего хорошего. Иногда женщина подолгу стояла перед Входом. Рох видел ее из окна, но не останавливал. Пусть. Лес исцелит.
Прошел месяц. Некоторые сбежали, многие остались. Чего с насиженного места срываться? Рох строго запретил Матери выпускать Гуго. Только ночью, при нем, и только во двор. Мужчина прекрасно знал: местные не будут винить Лес, они всегда будут винить человека. Гуго изменился. Улыбался странно, нездорово. Часто Роху мерещились морщины на крохотном лице. Он не хотел верить, мало ли, какие вещи почудятся в темноте. Но…
— Хворый он, — пожимала плечами Мать и делала стежок за стежком.
— Да разве ж хворые так по ночам бегают?
— Ты ж бегаешь.
Мать Эрны взяла пример с пекаря. Но не скот сожгла. Себя спалила, хату. С детьми внутри. Рох, возвращаясь из Леса, увидел свечение на другом конце деревни. Бросил всё и побежал. Как соседи не заметили? Твари. Огню время разгореться надобно. Суки. Полночи Рох тушил его с мужиками. Спасти никого не успели. Или не захотели.
Гуго пропал на следующую ночь.
Долго Она кричала, кричала днем, кричала ночью, даже во сне. Замолкала, когда шила. Всю жизнь из себя выкричала. Впредь я ее Матерью не называл.
— Тять?
Рох искал Гуго уже неделю. Умолял Лес отдать, обещал кормить, просил забрать его или Ее. Только бы тело найти, похоронить по-человечески.
Он вышел к реке. Уставший и сгорбленный. Холодный ветер подталкивал в спину, шептал голосами Лесных. Рох опустился на камень подле воды. Мелкая речушка, не утопишься. Он взялся за голову и впервые заплакал. Плакал долго. Как следует. Рыдал и надрывно стонал. Рвал волосы, бил себя по лицу. Ветер ожесточился, бросал в мужчину палки и листья, хлестал по спине.
По земле прошла вибрация. Рох поднял голову. Вода зарябила. Тени метнулись от Роха к противоположному берегу.
Иди и смотри.
Там, среди мха, что-то белело.
Сосны одобрительно заскрипели.
— Тять?
— Да, Гуго.
— Лес не отдаст то, чаво не брал. Лес поможет найти.
Автор: Дуга
СПАСИБО!