Приехал
Как часто мы забываем навестить своих бабушек и дедушек или хотя бы позвонить им! А когда, наконец, находим время, понимаем, сколько всего мы упустили... А человек — вовсе не вечен...
Пронзительный рассказ о том, как важно помнить о своих родных.
Приехал
— Я приехал! — громко произнёс Олег, снимая кроссовки. Он недовольно поморщился, отыскав на обуви грязное пятно. Видимо, как не старался обходить грязь, всё-таки вляпался, пока шёл по разбитой дороге от станции.
Олег открыл тумбочку, откуда пахнуло затхлостью и выудил потрёпанные тапки с выцветшими цветочками на протёртой ткани. Не без брезгливости, сунул в них ноги в белых носках.
— Ау! — бодро крикнул он в сумрак коридора, идущего мимо двух закрытых дверей и упирающегося в плотно занавешенное окно в противоположной части дома.
Никто не откликался на голос внука — статного мужчины тридцати трёх лет. Он заглянул за хлипкую фанерную стенку, отделяющую прихожую от кухни. На подоконнике устало свесили листочки цветы в горшках. На широком окне висел неизменный тюль, от долгих лет превратившийся из белого в серый. На столе, покрытом выцветшей клеёнкой, протёртой по углам, стояла хрустальная вазочка, в которой, кажется, с начала века, хранился сахарный песок. Рядом керамический чайник для заварки, дедова кружка, которую он никому не позволял трогать и на которую маленький Олег раньше боялся даже смотреть, словно на сакральный артефакт. Справа у стены газовая плита, а на ней алюминиевая, потерявшая форму, кастрюля. Из-под плиты скромно выглядывал красным бочком газовый баллон. Напротив — современный высокий холодильник — подарок Олега на какой-то, очередной, новый год. Внизу, слева от холодильника, ютилась миска для Дика, — старого пса — вся в налипших и засохших остатках каши. Собаку всегда кормили только кашей, изредка, торжественно преподнося кость, если такая находилась в скромном хозяйстве.
Всё было привычно и на своих местах. Но где все?
— Дед! Бабушка! — ещё раз крикнул Олег и подошёл к двери справа по коридору. Неуверенно постучал. От прикосновения дверь приоткрылась внутрь. Из комнаты потянуло не выветриваемым запахом лекарств. Дед каждый день втирал в больные суставы специальную мазь со змеиным ядом. Казалось, что на всякий случай, для профилактики, он наносил мазь на все возможные поверхности, стены, старый телевизор, чтоб изгнать сам дух въедливой болезни.
Олег боком протиснулся в комнату. Окно прямо наглухо задёрнуто плотной коричневой шторой. Постель аккуратно заправлена, на спинке стула рядом с кроватью висела болотного цвета вечная рубашка, на которой не видны были пятна, за что и ценилась дедом. Стол со множеством ящичков заставлен инструментом, какими-то электрическими допотопными, в пыли, приборами. Среди нагромождения терялась литровая банка, с напиханными в неё карандашами, ручками и металлическими линейками. Над столом, справа, на стене — две полки с книгами. Названия некоторых не читались — корешки были истрёпаны и с них свисали нитки. В углу у двери величаво глядел выключенным экраном пыльный телевизор — гордость деда. Он нашёл его где-то на улице несколько лет назад и притащил домой, сам починил и с тех пор всегда засыпал под непроглядную серо-белую рябь и бормочущие голоса телеведущих.
Олег вышел и аккуратно прикрыл дверь в комнату деда. Развернулся в узком коридоре и оказался перед дверью в комнату напротив.
В отличие от первой, эта дверь не была сплошной. В верхней её половине было вставлено стекло, изнутри занавешенное цветастой шторкой, отчего создавалось впечатление близящейся сказки — стоит лишь войти внутрь.
Олег вошёл.
Постель бабушки, как всегда, не застелена. Ворох блестящих в солнечных лучах белоснежных одеял, простыни и мятой подушки слепил уже привыкшие к сумраку глаза. Рядом с кроватью стул. На нём раскрытый и неоконченный сканворд. На полу под стулом упавшая ручка. Олег поднял и положил ручку на сканвордную книжицу.
Слева у окна стол. На нём — горшки с цветами, в отличие от кухонных, весело тянущих листочки к раскрытой форточке. Самая светлая комната в доме. Бабушка всегда любила и тянулась к свету. Сама была цветком, посаженном в деревне на долгую жизнь, но всегда тянущейся наверх к солнцу, к свободе.
Олег не стал долго тревожить интимную идиллию и поспешил выйти. Закрыл дверь и растерянно огляделся, заново привыкая к темноте пустого дома. Всё на своих местах. Но никого нет. И никто не отозвался.
«На чердаке!» — вспыхнула в голове обнадёживающая мысль.
Олег поспешил через прихожую обратно в сени, поднялся по скрипучим деревянным ступеням на второй этаж и оказался в хаосе из всевозможных вещей, когда-то бывшими для своих хозяев полезными и нужными, а сейчас пылящимися и наваленными друг на друга. Дедово царство отживших предметов.
Второй этаж был полон света, в панорамных окнах в разномастных рамах, собранных по ближайшим свалкам. Яркое летнее солнце густо освещало многолетний, регулярно множащийся бардак.
Олег сделал шаг и сразу же на что-то наступил. Под ногами валялось ржавое лезвие пилы без ручки. Мужчина переступил его, внимательно глядя под ноги и ставя ногу в потрёпанном тапке на свободные участки пола. Медленно, словно входя первый раз в море, продвигался он вперёд. Хотел было позвать деда или бабушку, но не решился, боясь потревожить безмолвный чердачный покой и продолжал пробираться мимо старых кресел, хромых стульев без ножек, порванных тряпок, слепых торшеров, подняв согнутые в локтях руки, словно боясь замочить их в море пыли. Олег пробирался к коричневому шкафу без одной дверцы, как к маяку посреди чердачного океана — единственному предмету, выше его самого, за которым могли спрятаться от него дед или бабушка. Глупость, конечно, но проверить было надо.
Добравшись до шкафа и никого за ним не обнаружив, Олег грустно обвёл взглядом нежилое помещение. Солнечные лучи высвечивали в воздухе косые полосы растревоженной пыли. Громко чихнув, утерев нос, он спустился в сени и вышел на крыльцо. В доме было куда прохладнее, чем на улице, где жарило душное лето и приторно пахло распустившимся цветом яблони.
Олег сошёл по лестнице вниз. Первый этаж был довольно высоко над землёй. Дед, когда строил дом, оборудовал просторный подвал с печкой, поленницей, комнатой для хранения законсервированных помидоров и огурцов, ящиков с картофелем, а также зимним курятником, в котором давно уже не было обитателей.
Олег заглянул и в подвал, встретивший его земляной сыростью, холодом и темнотой. Мужчина нажал на выключатель на дверном косяке и люминесцентные лампы под потолком и вдоль стен, недовольно треща, мигая, в конце концов осветили помещение, посреди которого стояла печь и ряд опорных колон из красного кирпича. Между прямоугольниками местами сколотого кирпича застыли кривые, растёкшиеся полоски когда-то наскоро уложенного цемента. Олег, наклонившись, чтоб не ударится головой о дверной косяк, спустился по небольшой приставленной лесенке. Поёжился от пробиравшего до костей непреходящего холода и быстро прошёлся по земляному полу, осматриваясь. Как он и ожидал, здесь тоже никого не было. Вернулся на улицу и выскочил из-под крыльца, где была дверца в подвал, на солнце, сразу же приятно согревшее.
Дом был пуст.
«Где же они?» — с тревогой подумал Олег, решив обойти двор. — «Может, в огороде где копаются?»
Эта мысль было обрадовала его, но тут же неприятной тоской расползлась по телу. И дед и бабушка в последний его приезд почти не выходили из дома, жалуясь на постоянную боль в суставах и теле. Ковыляли по скрипучему полу каждый из своей комнаты до кухни и обратно. Дед, тот вообще без обезболивающей мази с кровати не вставал. Да и заросший бурной, одичавшей зеленью двор лишь подтверждал их жалобы.
И всё же Олег обошёл вокруг дома, продираясь сквозь крепкие стебли вьюна и кустов, разметавшие свои ветви и заслоняя тропинку вдоль дома. Заглянул в голую, теплицу, чей ржавый остов терялся среди вымахавшей выше роста человека малины. Мимо деловито прожужжал толстый шмель. Буйные заросли, среди которых оказался Олег, напоминали ему непроходимые тропики джунглей. Только если на экскурсии на другом конце света, где он был несколько лет назад, это зрелище приводило в восторг, то сейчас холодным потом сползало к пояснице.
«Неужели это случилось? Неужели опоздал?»
Он сорвал с куста ягоду чёрной смородины и кинул в рот. Ягода лопнула, растекаясь кислым соком по языку. Олег поморщился. Попытался разглядеть через сетку Рабица, что происходит на соседнем участке. Корявые стволы сливы, яблони мешали обзору. Впрочем, разглядеть в зелёном царстве что либо было невозможно. Соседка, баба Соня, умерла несколько лет назад, когда Олег ещё учился в университете. Дети и внуки в деревню никогда не приезжали и теперь хозяином дома стала природа.
Интернет полнится подобными видео, когда блогер приезжает в заброшенную деревню и бродит среди почерневших от времени и смен времён года домов с перебитыми хребтами обвалившихся крыш, пустыми окнами, капканным оскалом порушенных оград. Блогер немногословен. Он лишь изредка шепчет в камеру комментарий, боясь привлечь к себе внимание чего-то, перед чем абсолютно бессилен. И всё это на фоне безмолвия дикой природы, провожающей незваного гостя невидимым взглядом в спину, от которого даже через экран смартфона пробирает озноб.
Олег встрепенулся и посмотрел на распаляющееся полуденное солнце и утёр капли пота со лба.
Он всегда боялся, что это когда-нибудь случится: приедет в деревню и не найдёт своих бабушку и дедушку. Или, что ещё хуже, найдёт, но будет уже поздно. Такое должно было случиться. Человек не вечен. Но это казалось далёким, как горизонт — он всегда маячит где-то впереди, но никогда не приблизится. Это должно будет случиться даже не завтра и не послезавтра. В день, к названию которого нет смысла приписывать приставку. Вечное потом. Но кто-то ведь должен был позвонить, сообщить безрадостную новость? Кто? Соседи, которых нет? Случайный прохожий? У них и телефона-то нет. Олег привозил им кнопочный аппарат, но тот то работал, то не работал, связь то появлялась, то пропадала. Они вечно забывали его заряжать и телефон так и лежал ненужным предметом в одном из ящиков дедовского стола.
Олег выбрел обратно к лестнице и тяжело осел на нижнюю ступень. Машинально похлопал себя по карманам, забыв, что уже второй год как бросил курить и грустно усмехнулся самому себе. Зачем-то запустил руку под ступень и наткнулся на какой-то предмет. Вытащил старую грязную коробку из-под печенья и на лице блеснула радость узнавания.
— Надо же, — с нежностью пробормотал мужчина и открыл металлический ящичек, проржавевший по краям, достал из неё аккуратно сложенный пакет, а оттуда бережно завёрнутую в тряпицу ещё одну коробку, поменьше. Вспомнил, как бабушка купила ему, ещё школьнику, в подарок конфеты, которые выдавала по одной в день. Когда конфеты закончились, Олежа приспособил упаковку под детские нужды — хранил в ней всякую, важную только для ребёнка, мелочь. Лет пятнадцать назад он решил устроить тайник на всякий случай и спрятал под лестницей сигареты, которые теперь дождались его.
Олег развернул тряпицу и разложил на коленях спичечный коробок, две зажигалки и пачку синего Честера. Ностальгия кольнула в груди. Вспомнил, как стыдился перед бабушкой своей новой привычки. Студенческая глупая вольность.
Раскрыл пачку и выудил сигарету. Не зря так тщательно всё упаковал много лет назад. Сигареты выглядели как новые, лишь слегка помятые. Взял зажигалку и подкурил. Сразу же закашлялся, но сделал следом ещё две затяжки, вгоняя никотин в лёгкие. Пальцы на ногах онемели. Голова стала тяжёлой и закружилась. Белые цветы на яблони поплыли на фоне слепящего синевой неба, сливаясь с едва различимыми мазками облаков.
Олег сделал следующую затяжку.
— Будто и не бросал, — хмыкнул он, языком размазывая никотиновую кислятину по нёбу. Стряхнул пепел под ноги, где копошились муравьи. Одно насекомое подбежало к серой пепельной кучке, коснулось её усиками и побежало дальше, сочтя находку бесполезной.
Олег, сложив руки на коленях, смотрел, как тлеет в руке сигарета.
Он вспомнил, как впервые приехал к бабушке. Ему было пять лет. Мать привезла сына и оставила в деревне на целое, бесконечное, лето. Олежка страшно стеснялся и почти не разговаривал с пока ещё мало знакомыми людьми. В детской памяти образ деда являлся размытым, вечно копошащемся в огороде. Он всегда что-то пилил, строгал, носил, удобрял, сажал, копал и, в первую очередь, Олег помнил не самого деда, а звуки, его сопровождавшие: визг электрической пилы, стук молотка, треск радио или песен, которые тот пел, уйдя с головой в работу.
С Олегом нянчилась бабушка. А он вместе с ней, на кухне, где без конца варилась еда: для людей и для собаки с кошками. Кошек было целых четыре штуки: Мурка, Машка, Васька и Кузя. Все серо полосатые, жмурящиеся на солнышке, мурлыкающие, вольные деревенские кошки, за которыми Олежка беспрепятственно выбегал во двор. После строгой городской квартиры, откуда нельзя было выйти без спроса матери, свобода, окружавшая большой деревянный дом, лёгкий воздух, густая зелень, сочные ягоды на кустах, деловой куриный гарем с чёрным петухом во главе возбуждали в мальчишке дикий восторг. И он им упивался, пьянел и из зажатого скромного отличника вырывался наружу всепоглощающий исследователь, однажды, после страшного крика бабушка, обнаружившего себя, оседлавшим огуречную теплицу. Почему-то, в одних трусах. А футболка с шортами висели рядом, постиранные им же в грязной уличной ванной, куда дед собирал воду для полива грядок. Как Олежка оказался на теплице, он не помнил. Видимо, обретя крылья, сотканные из воздушной свободы, смог взлететь.
Это было открытием. Прежде он никогда не нарушал правил. Оказывается, он был на это способен. Вторым открытием стало то, что бабушка не отругала, а просто усадила на кухне за столом, где они стали пить чай вдвоём. Ароматный, благоухающий смородиной, сладкий чай с малиновым вареньем вприкуску. Эти вечера стали традицией на следующие годы. И в самые сложные дни Олег ехал к бабушке, чьи волосы всё сильнее теряли цвет, покрываясь паутиной седины, и жаловался. А бабушка всегда наливала чай и внимательно слушала, находя такие слова, после которых внук возрождался и расправлял плечи. А дед молча выставлял бутылку домашней настойки и, насмешливо крякнув, улыбался одними глазами и рассказывал, сколько ещё осталось сделать в доме, который отстраивал после пожара уже второй десяток лет. Потом, после третьей рюмки затягивал тоскливую, незнакомую Олегу, но очень красивую песню и все проблемы молодого человека растворялись в житейской незамысловатой мудрости.
Олег зашипел и отбросил в траву сигарету, которая, догорела до фильтра и обожгла пальцы. Растерянно огляделся, ища взглядом бабушку, собирающую лук и укроп для супа или деда, сосредоточенно разматывающего шланг, собираясь полить высохшие на жаре грядки.
Никого.
Мужчина встал, разминая затёкшие колени. На землю упала капля и впиталась в чёрные комья. Олег вытер рукой глаза и удивлённо посмотрел на мокрую ладонь. Сердце скомкали обида, жалость и злость на самого себя. Почему так долго не приезжал? Чем был занят последние два года, какие оправдания находил, чтобы не приезжать в увядающее царство старости?
Расстояние. Быт. Собственные, занимающие всё свободное время, дети. Работа. Полуночные переговоры, контракты на немалые суммы. Отчёты перед требовательным начальством.
Как смог, так сразу. Но не успел.
Слёзы потекли по щекам, горло придушил горький всхлип. Олег согнулся, схватился за влажное лицо, вдавливая в глаза чувство вины, закрывая искривившийся в рыданиях рот, вытирая противные слюни и отгоняя назойливый лай собаки.
Олег вскинул голову и посмотрел через кусты сирени в сторону калитки, у которой металось рыжее пятно и отчаянно тявкало. Словно привидение, Олег поплыл по заросшей по краям тропинке к воротам на звук, полный внезапной жизни. Там, действительно, лаял молодой ещё пёс, прыгал на железные прутья, видя незнакомого человека, не умея прогнать его. А следом, медленно, поддерживая друг друга под руки, шаркая по каменистой дороге, вышли бабушка с дедом, молча улыбаясь своему внуку. Будто ждали его. Олег икнул, расхохотался и побежал скорее открывать калитку.
— Свои, Барбос, свои! — прокашлял весело дед, хлопая морщинистой рукой по боку собаки. — Вот, приблудился, озорник, пришлось оставить. Давно приехал?
Автор: Роберт Егоров