Почему согласия недостаточно

Автриса: Си Кей Эгберт
Источник: Feminist Current
Примерное время чтения: 7-8 минут

Согласие — это волшебная пыльца, которая превращает изнасилование в секс, торговлю людинями — в свободу слова, а сексуализированное насилие, пытки и подчинение — в сексуальное освобождение… так утверждают многие.

Множество «секс-позитивных» феминисток признают, что юридическое определение согласия как отсутствия (или недостатка) активного сопротивления неверно: оно возлагает вину на жертву, нормализует сексуализированную агрессию мужчин, оставляет возможность произвольно решать, «достаточно» ли сильным было принуждение (как правило, прямое физическое давление считается недопустимым, однако социальное, эмоциональное и экономическое давление не учитывается), и не делает разницы между активным желанием женщины вступить в сексуальное взаимодействие и покорением.

Для многих основой человеческого достоинства является уважение индивидуальности личности, свобода следовать своим предпочтениям и право самим определять, как жить, — именно поэтому согласие становится ключевым понятием для определения грани между сексом и сексуализированным насилием. Но действительно ли предпочтения отражают индивидуальность личности?

Если вы выросли в развитой западной стране, и вдруг на ужин вам подали блюдо из тараканов, скорее всего, вы испытаете отвращение и даже физическую тошноту; однако подобную реакцию нельзя назвать естественной — ведь тараканы съедобны и питательны. Даже неосознанные реакции могут быть (и обычно бывают) воспитаны и обусловлены социально.

Феминистки утверждают, что гендер и сексуальность являются социальными конструктами: маскулинность основана на социально-половом доминировании, а феминность — на социально-половом подчинении. Примеры мы видим в принятых социально-половых нормах: мужчины используют женщин как вещи, принуждать женщин и причинять им боль считается сексуальным. Подобное социальное конструирование идентичности возможно потому, что самовосприятие, желания и предпочтения человеки формируются и обуславливаются межличностными отношениями и социальной средой. Мы становимся такими, как к нам относятся, и существует множество подтверждённых примеров того, как социальные нормы формируют личность и поведение: страх подтверждения стереотипа, самосбывающиеся пророчества, скрытая предвзятость и адаптивные предпочтения.

Факт адаптивных предпочтений противоречит тому, что воплощение предпочтений, каковы бы они ни были, является выражением свободы и полноправия личности.

Адаптивные предпочтения возникают, когда человека неосознанно меняет предпочтения, подстраиваясь под обстоятельства. Как правило, женщины не чувствуют за собой права на равенство, телесную неприкосновенность, сексуальное удовлетворение и даже на базовые ресурсы, такие как достаточное питание, поскольку находятся в ситуации, когда эти блага им недоступны, либо же доступ к ним бывает систематически закрыт. Есть и ещё один убийственный факт: женщины часто не опознают насилие, которому подвергаются от рук мужчин, как насилие (именно поэтому феминизм второй волны уделял столько внимания росту самосознания).

Психологиня Дженнифер Фрейд, которая изучала подавление детских воспоминаний о насилии, заявляет: людини «от природы», естественным образом реагируют на предательство либо уходом, либо конфликтом. Однако в зависимых отношениях, где нарушен баланс сил, жертва перестаёт осознавать насилие как насилие, поскольку у неё нет возможности ни уйти, ни выйти на конфликт. Прибавим сюда обесценивание и разные формы социального насилия, с которыми сталкиваются женщины, не соответствующие гендерным нормам, и к «личному выбору» возникнут большие вопросы.

Согласие — в чём проблема?

Философиня Розалинд Херстхаус как-то сказала: прочти хоть все труды по вопросу этичности абортов, но из них ты не поймешь, что на самом деле представляет собой беременность, и не узнаешь, что для неё нужен секс мужчины с женщиной.

Точно так же все дискуссии в пользу БДСМ и порнографии фокусируются на выборе женщин, но не на действиях мужчин, и не на опыте женщин, которым эти практики причинили вред. Они говорят: физическое или сексуализированное насилие — это сексуальная свобода, при условии, что ты сама это «выбираешь», однако никогда не задумываются, почему для мужчин считается нормальным причинять женщинам боль и вред. Так они часто затыкают, игнорируют и обесценивают слова женщин, которые пострадали от этих норм и практик, одновременно поддерживая эротизацию насилия под эгидой «согласия».

Понятие согласия основывается на предположении, что людини всегда делают выбор в свою пользу или по крайней мере в пользу того, что не ставит под угрозу их личное достоинство. Адаптивные предпочтение доказывают, что это не так.

Однако проблема лежит гораздо глубже: понятие согласия исключает возможность анализировать событие (например связывание человеки и насилие над ней) с точки зрения этики или политики, перенося «вину» за то, правомерным было это событие или нет, на действия человеки, страдающей от него (то есть подвергающейся насилию).

Даже в самых благоприятных условиях отстаивать себя невероятно сложно и морально тяжело, и часто желание быть принятыми в сообществе становится важнее защиты своей личности: один из примеров — случаи садистских «обрядов посвящения», с которыми белые мужчины сталкиваются в студенческих братствах, спортивных командах и в армии. Женщины приучены к роли объекта для насилия и использования, и от этого защищать себя становится гораздо тяжелее. Ни одна человека не должна быть вынуждена требовать от других уважения; подобные ситуации взваливают эмоциональный, социальный и моральный груз не на автора насилия, а на пострадавшую от него.

Далее возникает вопрос — где грань насилия, которое можно оправдать согласием?

Если согласие обладает волшебной силой, в какой момент её действие прекращается? Где предел жестокости, боли и вреда, когда насилие уже нельзя оправдать согласием? Тяжёлая травма или увечье? А убийство по согласию — это нормально?

Секс-позитивные феминистки, а также адепты и адептки БДСМ, к сожалению, решают, когда насилие приемлемо, а когда его уже «слишком», совершенно произвольно (точно так же, как патриархат произвольно решает, как принуждать женщину «нормально», а как уже «слишком». Хмм…). Исходить из того, что людини просто не будут давать согласия на то, что им «навредит», нельзя; женщины «давали согласие» на смерть, хотя аборт мог бы спасти им жизнь.

С адептами и адептками БДСМ есть ещё одна проблема. Даже если они «в полной мере» следуют принципу согласия, эротизируется вовсе не это самое согласие. Эротизируется принуждение (связывание, доминирование) и насилие (физическое насилие, «жёсткий секс») — вот что считается сексуальным. Мужчина, который насилова, мучил и принуждал женщину, искренне обижается на сторонников и сторонниц БДСМ, которые его осуждают — почему они говорят, что он сделал что-то не то, когда он просто делал то, что они считают сексуальным?

Возможно, они ответят: нужно было заранее заручиться согласием женщины (считается ли «согласие», полученное с помощью эмоционального давления, дисбаланса сил в паре или убеждения, например, женщины с низкой самооценкой, что она заслуживает насилия? Вопрос остаётся открытым).

Все, в том числе секс-позитивные феминистки, согласны: все должны иметь право заниматься таким сексом, каким им хочется, — даже если им хочется мучить и насиловать. Главное чтобы вторая сторона тоже дала на это «согласие». Возможно ли такое? Попробуем разобраться.

Представим себе, что в нашем мире настоящим согласием считается согласие активное и явное, подтверждаемое на протяжении всего действия.

Также представим, что правовая система нашего мира ответственно и справедливо работает со случаями сексуализированного насилия.

Однако остальные социально-половые нормы: нормализацию боли, эротизацию насилия, использование женщин как вещей — оставим без изменений.

Далее представим себе Элис — гетеросексуальную женщину, ищущую романтических отношений, физической и эмоциональной близости. Элис не хочет заниматься болезненными и унизительными сексуальными практиками; она хочет, чтобы сексом наслаждалась и она, и её партнёр. Какие у неё варианты?

1. Найти мужчину, не предпочитающего эротизацию насилия. Это будет очень сложно, поскольку нормы мужской социализации приучают мужчин возбуждаться на объективацию женщин и насилие над ними. Поскольку нежелание причинять женщине боль является «просто личным предпочтением», мужчин ничто не побуждает отучаться от этой привычки или заботиться о взаимном удовлетворении в сексе.
2. Не иметь сексуальных или романтических отношений с мужчинами.
3. Привыкнуть и приспособиться к социально-половым нормам.

Я сейчас не говорю, что кто-то обязан предоставить Элис отношения. Но оказывается ли на неё давление? Да, потому что она не обладает равной возможностью находить отношения, которые удовлетворили бы её потребность в эмоциональной и физической близости.

К примеру, общество решило бы, что все чернокожие, прежде чем поступить в университет, обязаны подвергнуться избиению, — это очевидно несправедливо. То же самое и с Элис — она может найти романтические или сексуальные отношения (удовлетворить важную человеческую потребность, или же заполнить один из значимых аспектов своей жизни — все оценивают по-разному) только ценой страданий и утраты телесной неприкосновенности. Мужчины же такую цену платить не обязаны.

Если Элис, чтобы получить желаемую близость, приучит себя к болезненным или унизительным сексуальным практикам, будет ли это значить, что она сделала это без принуждения? По мне это принуждение в квадрате: принуждение, настолько впитавшееся в подсознание, что Элис может поверить, что ничего кроме боли и насилия она и не заслуживает.

Именно это и происходит. Извращённое согласие растёт, как снежный ком. Разумное понимание согласия помогает предотвратить некоторые редкие случаи слабого принуждения, однако когда принуждение так глубоко и цепко вплетается в жизнь, что становится общественной нормой, оно становится системным. В этом случае понятие согласия не оспаривает, а только скрывает корень гендерного неравенства: убеждение, что женская боль — это сексуально.

Ответы на возражения

«Нельзя шеймить за сексуальную ориентацию и сексуальные предпочтения».

Во-первых, я уже сказала, что предпочтения (как правило) обусловлены социально. Во-вторых, сам факт предпочтения, ориентации, идентичности мало что значит. Нужно изучать и оценивать суть этого предпочтения или идентичности. Некоторые являются неонацистами или сторонниками превосходства белых — это их идентичность. Некоторые говорят, что их сексуальная ориентация включает педофилию, изнасилование или убийство. И тот факт, что это у них такая сексуальная ориентация, не делает педофилию, изнасилования и серийные убийства нормой.

«Не говори за всех женщин. Есть женщины, которые такое не считают вредом».

Не отрицаю, женщина действительно может испытывать возбуждение от боли и подчинения. Именно поэтому рост самосознания — такой важный аспект политической повестки феминизма. Я как феминистка признаю чувства этих женщин, однако не поддерживаю их суть, поскольку они были сформированы под влиянием неравенства. Точно так же я не отрицаю, что женщины стыдятся своих тел и чувствуют, что обязаны быть максимально худыми, однако я не поддерживаю убеждение, что они должны стыдиться себя или голодать.

Вред — не субъективное понятие; он не может быть просто чувством. Во-первых, нам известно, что в силу социализации, обесценивания и неравенства людини не всегда могут этот вред опознать. Во-вторых, мы бы не сказали, что мужчины «претерпевают вред», когда не могут заняться сексом с любой женщиной, какой пожелают, или что христианам «причиняет вред» гомосексуальность — хотя многие действительно так считают.

«Ты лишаешь женщин субъектности и обесцениваешь их личный выбор».

Вопрос вообще не в субъектности женщины. И с точки зрения повседневной жизни, и с точки зрения философии мы всегда свободно решаем, что делать, если только не находимся без сознания, под действием галлюциногенов, или не имеем ограниченные физические возможности. Я осуждаю и обвиняю не женщин, которые решают дать «согласие», а то, что с ними решают делать мужчины (и некоторые женщины). Я рассматриваю социальные нормы, практики и условия, в которых такой выбор становится возможным. Проституцию нельзя было бы выбрать, если бы на неё не было спроса, и если бы было недопустимо покупать и продавать людинь как вещи.

«А если в порно сабмиссивами являются мужчины?»

Равное насилие не значит, что все остальные условия тоже сравнялись. Проблема расового неравенства не решится, если задерживать белых мужчин и нарушать их гражданские права в той же пропорции, что и темнокожих. Неравенство искореняется уничтожением подчинённости и привнесением фактических улучшений для уважения равенства и свободы всех людинь.