Я до последнего поддерживала транс-идеологию
(примерное время чтения: 9-10 минут)
До недавнего времени я была верной последовательницей того, что часто называют «правами трансгендеров». Я не сомневалась, что транс-женщины — это женщины, а транс-мужчины — мужчины, что трансгендеры должны иметь право доступа в пространства, сегрегированные по полу, в зависимости от их «выбранного гендера» (включая женские раздевалки, приюты для бездомных, тюрьмы, центры помощи пострадавшим от сексуализированного насилия, центры адаптации для заключённых и проч.), и что те, кто ставят эти утверждения под сомнения, в лучшем случае недостаточно знают, а в худшем являются узколобыми трансфобками и трансфобами.
Некоторые аспекты транс-активизма иногда меня смущали — например, когда транс-женщины допускались на женские спортивные состязания и в женские спортивные команды, и для этого главное было, чтобы они идентифицировали себя как женщины, но я отбрасывала такие сомнения. Трансгендеров якобы дискриминировали во всех сферах общественной жизни, и подобные мелкие вопросы не стоили внимания. Ещё я постоянно читала, что у трансгендерных девушек и юношей высок риск возникновения суицидальных мыслей и совершения попыток суицида, и мне было ясно, что медлить нельзя.
Весь мой активизм проходил в безопасности, за клавиатурой, в соцсетях типа твиттера. В то время у меня появилось достаточно много друзей и подписчиков (и трансов, и нет). Они, как и я, верили в важность «прав трансгендеров», и это заряжало меня ещё больше.
От тех, кто не поддерживали мою систему убеждений, я отмахивалась — а если точнее, то сралась с ними в интернете в посланиях, ограниченных 280 знаками. Я припечатывала их своим образованием в сфере клинической психологии, хотя на деле знала о науке и психологии пола и гендера ничтожно мало. Как правило, несогласие со мной выражали женщины. Они повторяли, что мужчина не может стать женщиной. Они говорили: конечно, общество должно уважать и защищать права всех людинь, однако нельзя реализовывать права одной группы (трансгендеров) за счёт другой (женщин).
Когда меня спрашивали, почему я уверена, что транс-женщины на самом деле являются женщинами, я отвечала: некоторые мальчики и девочки «рождаются не в том теле», и мозг имеет свой пол (то есть у транс-женщин тело мусжкое, а мозг «женский»).
Когда меня просили пояснить, я прибегала к размытым понятиям типа «чувствовать» и «ощущать» вместо научных терминов.
Когда меня просили это разъяснить, я возвращалась в замкнутый логический круг: некоторые мужчины ~чувствуют себя~ женщинами, а чувствовать себя женщинами могут только женщины, значит, некоторые мужчины являются женщинами.
Когда меня спрашивали, как можно «чувствовать себя женщиной», я отвечала — я «чувствую» себя женщиной, значит, это возможно.
Временами я переходила к оскорблениям: называла женщин, которые говорят, что транс-женщины — это мужчины, «зашоренными», обвиняла их в «предубеждённости», в том, что они «застряли в прошлом» и не поддерживают гражданские права. Если ничего не срабатывало, я выставляла своё образование. Потом я завершала разговор, уверенная, что думать тут больше не о чем. В конце концов, на моей стороне был закон. Разумеется, это я воевала в нужную сторону. Вместо того чтобы прислушаться к другим, чем дальше, тем более правой я себя считала.
Однако в начале 2019 года появилась информация об обвинении самопровозглашённой транс-женщины Джессики Янив в непристойном поведении. Ранее он засветился тем, что подал жалобы по нарушению прав человеки против 16 женщин в Канаде, которые отказались делать восковую депиляцию его мужских гениталий. Теперь же Джессику обвиняли в непристойных высказываниях в интернете в адрес девочек. Вот один из комментариев: «Каждый раз, когда еду на пароме, со мной едут экскурсионные группы девочек 10—12 лет… Если девочка попросит у меня прокладку или тампон и спросит, как ими пользоваться, если у неё первые месячные, что мне делать?» Также быстро разошлось селфи Джессики в женском туалете, где на фоне стоят девочки. Многие женщины (и некоторые мужчины) справедливо разозлились и высказали свои опасения по поводу такого поведения, однако им заткнули рты — ведь они говорили о Джессике в мужском роде. Твиттер раздал всем временные (недельные) и постоянные баны, дав понять — транс-идеология успешно пресекает любые обсуждения действий Джессики. Когда я задумалась, насколько строго контролируется дискуссия вокруг предполагаемого «мисгендеринга» Джессики Янив, я стала замечать тот же контроль в более широкой перспективе. Женщин массово вынуждали молчать просто за то, что они выражали своё мнение.
Хотя я осталась так же тверда в убеждении, что трансгендеры уязвимы и угнетены, а женщины должны учитывать их интересы и приспосабливаться к ним, ситуация с твиттером и Джессикой пробила крохотную дырочку в моей прежде непроницаемой броне. Я задумалась: почему наказывают тех, кто привлекают внимание к подобным возмутительным поступкам?
Не найдя ответа, я связалась с Морган Ожер, транс-женщиной, одним из самых публичных лиц канадского транс-сообщества и вице-президентом Новой демократической партии — правящей партии провинции Британская Колумбия в Канаде. Ожер предложил обсудить всё по телефону, и я посчитала это предложение очень щедрым. Мы говорили почти час, и Морган прислушался к моим опасениям. Он сказал, что по поводу поведения Джессики Янив ему уже писали многие женщины. По мнению Ожер, бесполезно передавать опасения в суд без конкретных и однозначных доказательств. Он посоветовал мне найти возможные источники и дать ему знать, если я что-то обнаружу. Из разговора я сделала вывод, что Ожер был обеспокоен обвинениями против Джессики Янив и воспринимал их серьёзно.
В разговоре Ожер упомянул мероприятие, которое пару дней назад состоялось в Ванкуверской публичной библиотеке и было посвящено обсуждению теории гендерной идентичности и прав женщин. Меня там не было, и я никак не могла прокомментировать эту дискуссию, однако меня поразили слова Ожер: «Там было как в Берлине в 1933».
Мой муж еврей и детини тоже, поэтому я не могла выкинуть из головы это сравнение. Мне оно показалось уже чересчур, особенно из уст самого публичного представителя политической партии.
Именно в этот момент, когда мне сказали, что сомневаться в идеологии гендерной идентичности и задавать вопросы в стремлении защитить права женщин значит то же самое, что идти к одному из самых ужасных геноцидов в истории человечества, я и охренела — и мои убеждения начали рушиться.
В последующие дни мне становилось всё сложнее сохранять когнитивную согласованность — этот термин ввёл мужчина-психологиня Леон Фестингер в 1957 году в книге «Теория когнитивного диссонанса», и он означает потребность человеки в согласованности её поведения с мыслями, оценками и убеждениями. Как можно сравнивать феминистку, выступающую в публичной библиотеке с речью на тему прав женщин, с началом правления Гитлера? Это невозможно, и, самое главное, недопустимо.
Тот факт, что мы дошли до точки, в которой представитель политической партии посчитал подобное сравнение уместным и не подумал, что такое высказывание вызовет вопросы, говорит сам за себя.
Во мне боролись противоположные мысли.
Правда ли, что трансегндеры подвергаются такому же риску неминуемого уничтожения, как и уязвимые группы населения во время Холокоста? Нет.
Правда ли, что трансгендеры как социальная группа более уязвимы, чем женщины? Подтверждений этому у меня не было.
Женщин, которые говорят, что транс-женщины — не женщины (а транс-мужчины — не мужчины), заставляют молчать, — но правда ли такое наказание соответствует их «преступлению»? Действительно ли женщина, назвавшая самопровозглашённую транс-женщину в мужском роде, в том числе случайно и без злого умысла, заслуживает того, чтобы её лишили средства онлайн-коммуникации (важного инструмента, позволяющего женщинам участвовать в общественных и частных дискуссиях)? Нет.
Когда подобные мысли дошли до моего сознания, я начала прислушиваться к тем женщинам, от которых прежде отмахивалась. Затем я применила своё образование и стала изучать данные.
Поскольку я много лет работала клинической психологиней, мне стало особенно интересно, как с пациентками и пациентами с гендерной дисфорией работает система здравоохранения.
Я прочла «Руководство по ведению психологической работы с трансгендерными и гендерно-неконформными пациентками и пациентами» Американской ассоциации психологов от 2015 года и узнала, что психологиням и психологам предписывается «изучить то, как могут проявляться цис-привилегии и трансфобия», включая и то, как «их речь… может закреплять понятие гендера как бинарной структуры, открыто или неочевидно, в том числе ненамеренно». Также руководство утверждало, что следует «предоставить трансгендерным и гендерно-неконформным пациенткам и пациентам информацию о видах трансгендерных и гендерно-неконформных идентичностях, а также о терминах и понятиях для описания несоответствия и расстройства, которые могут испытывать пациентки и пациенты».
Затем я обратилась к Журналу канадской медицинской ассоциации и статье 2019 года под названием «Работа с гендерной дисфорией несовершеннолетних в рамках основной медицинской помощи». Я читала и читала, и чем больше я узнавала, тем в большем ужасе пребывала. Согласно статье, несмотря на то, что «медицинская помощь трансгендерным несовершеннолетним является относительно новой сферой медицинского знания, располагающей ограниченными… данными исследований, которые могли бы лечь в основу принципов лечения», медицинским работницам и работникам рекомендуется осуществлять «смену пола» у пациенток и пациентов и «избегать такого влияния на несовершеннолетних, которое могло бы изменить их собственное решение».
Я узнала, что клинические руководства рекомендуют применение гормональной терапии у несовершеннолетних с гендерной дисфорией «на втором этапе полового созревания по шкале Таннера», а именно в возрасте 10,5 лет для девочек и 11,5 лет для мальчиков. Руководство подчёркивало, что текущий рекомендованный возраст начала гормонозаместительной терапии составляет 16 лет, однако начинать её возможно и в возрасте 13,5 лет, «поскольку многие более юные подростки уже несколько лет живут в рамках пола, приписанного при рождении, и откладывание гормонозаместительной терапии для смены пола может потенциально привести к негативному влиянию на психическое здоровье». Руководство даёт такую рекомендацию несмотря на то, что признаёт — в результате гормонозаместительной терапии в возрасте 16 лет фертильность подростки может быть нарушена без возможности восстановления, если подростка не пройдет процедуру консервации яйцеклеток или сперматозоидов и другие методы сохранения возможности оплодотворения и вынашивания беременности спустя время. При этом руководство отмечает, что «очень малое количество подросток… решают пройти процедуры сохранения фертильности».
Неудивительно, что большинство шестнадцатилетних (не говоря уже о тринадцатилетних), начиная гормонозаместительную терапию, не переживают о том, смогут ли в 30 лет зачать и выносить ребёнку. Учитывая, что префронтальная кора головного мозга, отвечающая за осознание последствий, формирование суждений и контроль импульсов и эмоций, у подросток ещё недостаточно развита, чтобы по-настоящему оценить долгосрочные последствия принятых решений, почему медицинские работницы и работники вообще дают подросткам свободу принимать решения, которые настолько серьёзно повлияют на всю их будущую жизнь? Почему такие советы не считаются недобросовестной медицинской практикой?
Информация, касающаяся более маленьких детинь, также повергла меня в шок. Статья Инновационного центра по вопросам трансгендерности и здоровья под названием «Здоровье гендерно-неконформных детинь и подросток-трансгендеров» несмотря на то, что типичная ребёнка в возрасте полутора лет способна выполнять только одно или максимум два указания, данных подряд и в среднем может составлять предложения из двух слов («На ручки!»), заявляет: «детини уже в возрасте полутора лет способны донести информацию о своей гендерной идентичности и предпочтениях гендерного самовыражения». Здесь же пишется: «осознание собственной гендерной идентичности не требует когнитивных способностей, которые развиваются в подростковом возрасте». Это заявление подразумевает, что в вопросе о медицинском переходе уровень интеллектуального развития препятствием не является. Говоря о вопросе будущей фертильности, статья указывает: «при прерывании процесса полового созревания на ранних стадиях и последующем применении гормонозаместительной терапии у подросток развитие зрелых сперматозоидов и яйцеклеток в настоящее время маловероятно».
Изучив разнообразные руководства для медицинских работниц и работников, я вывела общий посыл: в случае с трансгендерностью медлить нельзя. Задавая вопросы, вы рискуете жизнью уязвимых лиц. Возможно, уже и так слишком поздно! Единственный вариант — медицинский переход, даже если он приведёт к таким серьёзным последствиям как необратимое бесплодие.
Как многие женщины до меня, я достигла вершины своих убеждений и наконец, хоть и небыстро, споткнулась и упала с высот теории гендерной идентичности на твёрдую землю. Мне больше не хотелось никакой ценой «подтверждать» гендерную идентичность трансгендеров — и уж точно не за счёт прав женщин. Я больше не считала, что цель (переход подростки) оправдывает средства (запугивание родительниц риском суицида). Я больше не считала трансгендеров хрупкими цветочками, которые не вынесут сомнений, которые сломаются от произнесённых другими слов. Я не хотела больше жертвовать правдой и этикой ради политкорректности.
Сейчас, думая о том, как из непоколебимой транс-активистки и защитницы прав трансов я превратилась в женщину, критикующую идеологию гендерной идентичности и связанное с ней законодательство, я удивляюсь, как легко меня, психологиню (сейчас на пенсии), специально обученную понимать человеческий разум, затянуло в водоворот «прав трансгендеров», и я перестала критически мыслить, совсем как неофитка какого-нибудь культа.
Нет, я не считаю транс-активизм культом, однако наблюдаю в нём множество тревожных схожестей: категоричный запрет на любую критику; затыкание ртов тем, кто имеет вопросы к идеологии трансгендерности, клевета и травля (в данном случае навешивание ярлыка «трансфобии»); навязчивое убеждение людинь (от родительниц до медицинских работниц) слепо согласиться с тем, что некоторые «рождаются не в том теле», и единственный способ исправить эту «ошибку» — не психологические, а медицинские меры: гормональное подавление полового развития, гормонозаместительная терапия и хирургическое вмешательство. И, наконец, как и в культе, уверовавшие в идеологию гендерной идентичности избегают независимого мышления и вместо этого отвечают на вопросы о доказательствах и фактах в поддержку своих убеждений шаблонными фразами, мантрами и запугиванием, повторяя их из раза в раз, пока они не становятся реальностью.
Если уж я легко и всецело купилась на такие идеи как существование «женского мозга», страшно подумать, что практически все могут быть подвержены вере, что этот гигантский и всё растущий король, бесстыдно сверкающий нескрываемой наготой, на самом деле вовсе не голый.
Источник