Свобода в древнем мире

Родерик Т. Лонг (пер. Н.Л. Гасанов)

Долг потомства перед великими цивилизациями древности огромен, но это наследие вряд ли можно считать последовательно либертарианским. Студенты, изучающие централизованные бюрократические автократии Египта и Персии или жесткую кастовую систему Индии, напрасно потратят свое время, исследуя архивы этих обществ в поисках идей и институтов, особенно благоприятствующих свободе. В случае Индии буддийская критика насилия и кастовых различий никогда не превращалась в полноценную критику политической власти, возможно потому что буддийское учение подчеркивало отказ от мира, а не его реформирование. Однако несколько древних цивилизаций внесли существенный вклад в либертарианскую традицию.

Первое известное нам использование слова, означающего «свобода» («ama-gi»), встречается на глиняной табличке 24-го века до нашей эры из шумерского города-государства Лагаш. Согласно клинописному документу, народ Лагаша долгое время томился под гнетом бюрократов и хищных сборщиков налогов, после чего реформатор по имени Урукагина стал царем, по-видимому, в результате переворота и «установил свободу». Однако правление Урукагина было недолгим — Лагаш был завоеван соседним государством менее чем через десять лет. Символ ама-ги в наши дни пользуется популярностью среди либертарианцев.

В 11-м веке до нашей эры политическая организация еврейской Палестины была преобразована из свободной конфедерации при харизматических ненаследственных лидерах, называемых судьями, в более централизованную и мощную наследственную монархию. Хотя в институциональном плане это изменение было потерей свободы, оно помогло продвинуть ее как идею, спровоцировав критическое размышление о политической власти. В отличие от литературы других ближневосточных монархий, книги Священного Писания являются постоянным источником критических комментариев к правящим царям. Начало эпохи царствования описывается как отторжение Бога, а пророк Самуил изображается предостерегающим евреев о налогообложении и воинской повинности, которые неизбежно принесет монархия. На протяжении многих веков иудейские пророки продолжали осуждать ошибки своих правителей, и в этом осуждении было нечто большее, чем просто критика конкретного царя.

Китай при династии Чоу (в 8-м веке до н.э.) был раздроблен на множество небольших независимых государств, что положило начало пяти векам децентрализации. Ученые, лишенные своих прежних позиций в административной иерархии, активно конкурировали за должности в качестве политических советников правителей-выскочек этих небольших государств. Это интеллектуальное соревнование стимулировало процветающую и разнообразную культуру политической мысли, большая часть которой благоприятствовала свободе. Один мыслитель, Мо-цзы (около 5 в. до н.э.), приравнял военное завоевание к убийству на том основании, что правители должны придерживаться тех же моральных стандартов, что и частные лица. Последователи Лао-цзы (около 3 в. до н.э.) подчеркивали преимущества спонтанного порядка перед принудительно навязанным общественным устройством. Наиболее влиятельные из конфуцианцев (например, Менций, Сюнь-цзы и Су-ма Чиен) разработали этику взаимности; они высоко оценили предпринимательство, взаимные выгоды от торговли и саморегулируемый характер ценовой системы и осудили суровые наказания и высокие налоги. Не менее важным является их утверждение, что, когда правление царя несправедливо, он теряет «мандат небес».

Децентрализация закончилась в 221 г. до н.э., когда династия Цинь захватила господство над Китаем. Этот жестокий и тоталитарный режим был быстро свергнут, уступив место более мягкой династии Хань в 206 г. до н.э. Неприятие эксцессов времен династии Цинь создало благоприятный политический климат для ограничения государства. Хотя первоначальное обещание новой династии об отмене всех законов, за исключением законов против убийства, кражи и телесных повреждений, не было выполнено, первые императоры Хань, в значительной степени полагаясь на конфуцианских и даосских советников, осуществили множество либертарианских реформ — снижение налогов, смягчение наказаний и отмену закона о цензуре (на том основании, что без свободного обсуждения император «не может узнать о своих ошибках»). Однако реформы со временем приказали долго жить. К 81 г. до н.э. конфуцианцы жаловались на то, что законы снова стали «обильными, как осенние вихри» и «толстыми, как застывший жир». Но вскоре конфуцианские ученые были кооптированы в привилегированную имперскую бюрократию, после чего конфуцианство начало терять большую часть своего антиэтатистского радикализма.

Греческий и римский вклад в либертарианскую традицию широко обсуждается. В своем эссе 1816 года «О свободе у древних в её сравнении со свободой у современных людей» французский либертарианец Бенжамен Констан утверждал, что значение свободы в классической античности было связано не с гарантиями в сфере личной жизни, а скорее со свободой участвовать в прямом и коллективном осуществлении суверенитета — форме свободы, совместимой с жесткими ограничениями на индивидуальный выбор. Констан считал, что свобода в понимании древних людей подходила воинственным обществам с небольшим населением, но не развитой в коммерческом плане цивилизации. Он с тревогой смотрел на готовность коллективистских мыслителей своего времени пожертвовать современным разнообразием свободы для восстановления её древнего смысла. В действительности в греко-римской цивилизации можно найти аспекты обоих видов свободы.

Греческий мир, включая также греческие колонии в Италии и Малой Азии, выиграл от политической децентрализации и географического положения, благоприятного для торговли. В течение X-VI веков до нашей эры торговля приносила в греческие города-государства новые богатства и новые идеи, которые сыграли роль дестабилизирующих сил, подрывая благородство традиционного воина и укрепляя власть ремесленного класса. Последовавшая за этим классовая война постепенно превратила большинство греческих городов-государств из аристократий в смеси олигархии и демократии, причем пропорции каждого варьировались от полиса к полису.

Частичный переход от военной основы социальной организации к коммерческой был отмечен Гесиодом. В своём стихотворении «Работы и дни» он высоко оценил продуктивные усилия, осудил хищническое поведение «королей-взяточников» и противопоставил ненавистные последствия военного соревнования благим последствиями экономической конкуренции. Позднее греческие писатели сознательно гордились отличительностью своих институтов. В своих трудах об истории греко-персидских войн Геродот подчеркивал контраст между персидским самодержавием и греческой свободой.

Греческий город-государство, о котором мы знаем больше всего, Афины, являлся, по признанию Констана, исключением из его тезиса. В течение демократического периода, примерно с 508 по 338 гг. до н.э., взрослые граждане мужского пола пользовались коллективным суверенитетом так, как он описывал древнюю свободу, но также афиняне пользовались значительной личной и экономической свободой в частной сфере — это как раз то, что мы понимаем как свободу в современном мире. Демократическая идеология определяла свободу так: «в личных делах — жить по своему усмотрению», а «в общественных делах — управлять и быть управляемым по очереди».

Афинское общество имело множество либертарианских аспектов. Его экономическая и интеллектуальная свобода привлекала торговцев и философов со всего греческого мира. Хотя казнь Сократа и напоминает нам об ограничениях свободы слова в Афинах, замечание Демосфена о том, что можно свободно восхвалять спартанскую конституцию в Афинах, но не наоборот, также было правдой. Разрешение конфликтов было конкурентной сферой, и у спорщиков был выбор между частными арбитрами, публичными арбитрами и публичными судами. В отличие от многих греческих полисов, афинское государство не контролировало образование. Афинская банковская система, также нерегулируемая, была довольно сложной, а женщины де-факто пользовались значительным авторитетом в торговле. Афинская система никогда не была чисто мажоритарной. Магистраты отбирались путем жеребьевки (таким образом, обеспечивая пропорциональное представительство), в то время как решения демократического собрания могли в некоторых случаях быть отменены судебным постановлением. Литературные произведения (например, «Антигона» Софокла) и политические речи (например, «Надгробная речь» Перикла) одинаково признавали авторитет неписаных правил, которым соответствовали писаные законы. Критики афинской демократии указывают на прекращение ее действия во время гражданской войны, но почти весь её период был ограничен одним десятилетием (413–403) после разрушительной и деморализующей Пелопоннесской войны.

Два главных афинских философских движения, которые тогда появились — это софисты и последователи Сократа — например Платон, Ксенофонт и Аристотель. Оба движения принимали либертарианские выводы, хотя это редко происходило в отношении одной и той же проблемы. Сократисты, считая человеческие интересы естественными и гармоничными, пришли к выводу, что социальное сотрудничество по закону является естественным состоянием человека, а государство должно играть активную роль в формировании нравственности своих граждан. Софисты, напротив, рассматривали общество как искусственную конструкцию, пакт о взаимном ненападении между потенциально враждебными эгоистами и пришли к выводу, что государства должны ограничиваться минимальными защитными функциями. Возможно, обеим группам не удалось понять различие между обществом и государством, несмотря на то, что они жили в среде, которая в значительной степени иллюстрировала это различие. Сократисты, как правило, предпочитали смесь демократии и аристократии, чтобы не допустить тирании меньшинства над большинством и наоборот. Хоть иногда они и относились к коммерции с подозрением из-за её невыгодности, Аристотель защищал частную собственность как по экономическим соображениям (государственная собственность создает стимулы для неумелого управления), так и по моральным (добродетели щедрости предполагают частную собственность). Некоторые последователи Сократа сомневались в законности сексуального неравенства, а некоторые софисты подвергали сомнению законность рабства.

После того, как эпоха независимых городов-государств сменилась эпохой империй — сначала македонской, а затем римской — в античном обществе стали преобладать стоические и эпикурейские школы. Стоики, приспосабливая сократовскую традицию к новым политическим обстоятельствам, подчеркивали самообладание индивида и его превосходство над обстоятельствами, а также провозглашали универсальный естественный закон, которому подчинялись все человеческие. Эпикурейцы описали стихийную, незапланированную эволюцию человеческих институтов, разработали теорию общественного договора, объединяющую элементы теории сократистов и софистов, а также отстаивали стремление к индивидуальному счастью вне политики.

Римская республика, которая уступила место империи в 31 г. до н.э., объединила двухпалатное народное собрание, выборную исполнительную власть, а также частично наследственный и частично выборный Сенат. Историк Полибий (II в. до н.э.) приписывал успех Рима этой конституционной форме, утверждая, что баланс сил служил выявлению злоупотреблений. Цицерон добавил, что римская система выиграла от того, что развивалась постепенно, опираясь на коллективный человеческий опыт, а не была разработана одним разумом. Величайшим либертарианским наследием Рима является римское право — децентрализованная и основанная на прецедентах система, подчеркивающая главенство частной собственности и договора. Цицерон рассматривал римское право как воплощение универсального естественного закона стоиков и описывал функцию, надлежащую государству, как защиту собственности. Несмотря на эти философские выводы, личная свобода в республиканском Риме, возможно, подверглась более жестким, хотя и более предсказуемым ограничениям, чем в Афинах. Территориальная экспансия привела к неспособности сохранить гражданский контроль над вооруженными силами, в то время как ряд амбициозных генералов продвинулся вперед, используя классовые конфликты. Потеря гражданского контроля привела к столетию гражданской войны, кульминацией которой стало создание Империи и продолжающееся размывание личной и экономической свободы.

Имперский период стал свидетелем растущего влияния христианства с одной стороны и развивающегося успеха германских племен на границах Рима с другой. Если христианство представляло собой синтез еврейских и греко-римских ценностей, то германский этос связывался (например, современником Константа Франсуа Гизо) с воплощением идеала личной независимости. Ранние христиане, как правило, советовали подчиняться существующей политической власти, за исключением религиозных вопросов, тем самым закладывая философские основы для представления о том, что церковь и государство должны быть разделены. Многие христиане проповедовали религиозную терпимость ещё в тот период, когда они не были у власти и преследовались язычниками. Однако, когда власть в империи перешла от язычников к христианам, энтузиазм Церкви в отношении религиозной терпимости быстро уменьшился. Загробный аспект христианского учения породил подозрения в отношении торговли, но св. Августин защищал её как законную человеческую деятельность. Повторяя идеи как стоиков, так и Библии, Августин также отрицал, что несправедливые законы имели авторитет закона, и сравнивал правительства с бандами грабителей. Но он считал подчинение правительству необходимостью в свете падшей природы человечества. Можно утверждать, что христианский акцент на сакральной ценности человеческой души заложил основу для развития теорий индивидуальных прав.

Оригинальная статья.