Глава Роскосмоса Дмитрий Баканов в интервью РБК.
Нацпроект. Долго шла над ним работа, наконец-то он принят до 2030-го года.
И с возможностью дальнейшего продолжения, пролонгирования этого нацпроекта. И вот по деньгам получается, что больше 4 триллионов рублей. 4 триллиона — любой зритель скажет, что это очень много денег. По вашему мнению, достаточно ли этих денег, на что они будут потрачены и что можно успеть вообще сделать вот за эти 5 лет?
Что касается национального проекта, не могу сказать, что мы его очень долго писали. Я считаю, что наоборот — мы его в самые сжатые сроки, за два с половиной месяца, перерабатывали, потому что старая версия не в полной мере отражала всю комплексность космической программы России.
Вообще сама суть сейчас национального проекта в том, что больше нет ни отдельной ФЦП ГЛОНАСС, ни ФЦП развития космодромов, ни каких-то ещё разного рода федеральных программ — все они взаимосвязаны в одном национальном проекте: по количеству космических аппаратов, по количеству ракет-носителей, по привязке календарных сроков к запускам, чтобы не было такого, что космический аппарат готов, а ракету не успели сделать, или наоборот.
На ваш вопрос про 4,4 триллиона на 10 лет национальный проект. Во-первых, в условиях очень жёсткого бюджетного администрирования, которое ведёт Минфин, я считаю, что это большой успех. Почему? Потому что изначально планка была в размере 2,9 трлн рублей, и по сути 1,5 трлн нам выделили дополнительно.
За это огромное спасибо нашим руководителям и президенту Владимиру Владимировичу Путину, и председателю правительства, и Денису Валентиновичу, и конечно же Минфину. Сейчас очень важно, чтобы каждая копейка работала эффективно, чтобы мы эти деньги максимально с пользой использовали для создания той или иной техники.
Но 4,4 триллиона — это не весь объём, который мы в рамках национального проекта хотим использовать. У нас ещё серьёзная задача по привлечению внебюджетных источников. И в эти деньги не попадает создание новых орбитальных группировок, которые частные инвесторы делают, поэтому объём там даже чуть-чуть больше.
А если говорить про частных инвесторов, на какую сумму привлечённых средств вы рассчитываете?
Каждый аппарат дистанционного зондирования земли, который в том числе разрабатывают, изготавливают такие компании, как Ситроникс, как Стилсофт, как Баррел, стоят порядка 1–2 миллиардов рублей. То есть это серьёзные деньги, помимо ещё того, что выделено.
Как строится тогда, раз уж заговорили про частный космос, взаимоотношения государства и частных компаний?
Вопрос очень непростой. Объясню, почему.
Инвестиционный образ и инвестиционная привлекательность космической отрасли, надо смотреть правде в глаза, не самая высокая. Потому что были такие проекты, как «Даурия», которые заканчивались по разным причинам: тем, что спутники на орбите не заработали, уголовными делами.
Был проект компании S7, которая выкупила «Морской старт». Я считаю, что руководству компании S7 надо памятник поставить, что они пошли на такие риски, проинвестировали, купили сложный инфраструктурный объект, но из-за событий на Украине, вы знаете, что с «Морского старта» запускалась ракета «Зенит» изготовления «Южмаша», разработки КБ «Южного» Днепропетровского. Ну, понятно, что ракеты не оказалось. Поэтому образ не самый, может быть, такой развитый с точки зрения привлекательности.
Но, тем не менее, мы ряд отраслевых решений приняли, как то выделение средств на выкуп данных для государственных органов-заказчиков. Что это значит? Что такие госорганы, как Росреестр, Росгидромет, Минприроды, МЧС используют в своих решениях сервисы на базе космической съемки. И для того, чтобы у них были деньги на выкуп этих данных, мы их пробили в рамках национального проекта совместно с Минфином.
И дальше схема такая, что частник, вкладывая деньги в космический аппарат, запуская его на орбиту, получает дополнительные средства на выкуп этих данных, тем самым возвращая свой капекс. Это первое направление, но мы хотим вообще целую экосистему частных проектов вокруг космоса запустить.
Ещё один проект — это проект под названием «Старт», когда идет конверсия ракеты «Тополь» для выведения спутника на орбиту. Это не новая история, вы знаете, с «Днепром», также по классификации американской — «Сатана» подземного базирования, был проект по выведению спутников на орбиту.
Плюс очень важно то, что делает Национальная технологическая инициатива, Дмитрий Песков, потому что они профинансировали «НТИЛАП», «Спутникс», «Стилсофт» и «Барл». Компании, которые спутники дистанционного зондирования Земли изготавливают и запускают.
Плюс вы знаете, что космический кластер «Сколково» несколько лет назад прекратил существование, и мы сейчас с руководителем фонда «Сколково», Сергеем Перовым, обсуждаем его реинкарнацию. Есть такая команда, которая вокруг Ильи Чеха сложилась. Это парень белорус, который построил компанию «Моторика» по изготовлению протезов, как это сейчас модно говорить, вышел в кэш и мог бы, наверное, купить яхту. Но он вкладывает в инженерные стартапы, и важно, чтобы эти стартапы тоже появлялись, чтобы они видели перспективу.
Может быть, вокруг фонда «Сколково», вокруг вот этой команды, вокруг «Иннопрактики». Я знаю, что Наталья Попова тоже внимательно отслеживает космическую тематику, и они проинвестировали в компанию «Геоскан», спутники которой мы успешно запустили на орбиту с космодрома.
Важно, чтобы помимо отраслевых решений мы ещё в ручном режиме помогли вот этим зернам небольшим прорасти полноценно. И тогда уже будет сформирован вокруг Роскосмоса рынок, такая экосистема рынков. Почему? Потому что до этого Роскосмос зачастую позиционировался как управляющая компания 115 государственных предприятий промышленности. Вроде как была такая конкуренция между Роскосмосом и частным рынком внутри России.
Вот наша задача, чтобы этого не было. Почему? Потому что вот группировка низкоорбитальная в 350 спутников широкополосного доступа в интернет, которая сейчас разворачивается, первый серийный запуск будет в декабре этого года. Первые шесть аппаратов уже на орбите работают.
Просто вот для понимания, ракету они покупают нашу «Союз», порядка 20 ракет. Дальше разгонный блок «Фрегат» у НПО Лавочкина, ракета у «Прогресса» самарского. Дальше они проходят ряд испытаний у нас, они покупают у Центра Хруничева адаптер, который на орбите эти спутники выталкивает из-под обтекателя.
То бишь, это огромный заказ для Роскосмоса со стороны частника. Вроде мне говорят, ну это же не дочка Роскосмоса, значит не технология Роскосмоса. На что я отвечаю: ну компания SpaceX — это не дочка NASA, но тем не менее, никто не говорит, что это не американский продукт. Поэтому важно, чтобы был наш отечественный продукт, и он помимо этого еще колоссальный спрос для предприятий Роскосмоса.
Можно задать мне очень, наверное, неудобный вопрос? Мы привыкли всегда говорить, что мы в космосе первые, первые. А почему сейчас складывается ощущение, что мы уже, может быть, вторые, может быть, даже и третьи? Это действительно так?
Вы правильно сказали. Исторически, в душе каждого россиянина есть абсолютный запрос на то, чтобы быть первым в космосе.
Здесь надо с двух сторон посмотреть. С одной стороны, мы, как Россия, присутствуем во всех до единого сегментах космического рынка. Это очень недешёвая история.
У нас есть тяжёлая ракета «Ангара», у нас средний класс — «Союз-2», будет «Союз-5», у нас лёгкая «Ангара», у нас сверхлёгкие ракеты, у нас своя орбитальная станция, международная космическая станция, где российский сегмент есть совместно с американским, у нас свои геостационарные спутники, низкоорбитальные, дистанционного зондирования.
У нас своя навигационная система. Вы знаете, в мире только у нас, у Штатов (GPS) и у Китая («Бэйдоу») полноценно развернутые системы. Galileo европейская не в полной мере, NAVIC индийская сейчас развивается, но тем не менее мы присутствуем во всех сегментах.
Но сейчас космос — это в первую очередь экономика, это прагматика, это рынки. И вот от общего объёма, чтобы вы понимали, общий объём рынка международных космических услуг составляет порядка полутриллиона долларов. По разным оценкам от 477 миллиардов до 520, но в среднем — полтриллиона. И все считают деньги.
Если мы берём количество запусков за прошлый год в общемировом масштабе, их состоялось 263. Из них 160 — американцы, порядка 70 — китайцы и, к сожалению, только 17 — у нас. И последние три года количество запусков снижалось: 25, 20, 17. В этом году мы этот тренд переломим, у нас будет больше 20 запусков, я надеюсь.
То есть в этом году будет запусков больше, чем в прошлом году?
Да. Нам этот тренд нужно поменять и наращивать, наращивать, наращивать, поэтому всё сейчас считается. Дальше, если мы берём всю орбитальную группировку мировую, она порядка 10 тысяч космических аппаратов активных. Но здесь вот не всегда корректно соревноваться в количестве. Почему? Потому что вот спроси вас, знаете ли вы, сколько базовых станций сотовой связи в Москве?
Да, главное, чтобы связь была устойчивая и тариф подходящий. Поэтому то, что у нас 300 спутников из этих десяти тысяч, это не значит, что мы колоссально отстали. Это тоже важно. Мы тоже должны наращивать орбитальную группировку. Как я сказал, в ближайшие два года будет полностью развёрнута группировка в размере 350 космических аппаратов широкополосного доступа на низкой орбите.
Поэтому по этим счётным показателям, да, мы третьи после Штатов и Китая. Но здесь важно, насколько мы сами обеспечиваем задачи Родины собственными техническими решениями. И вот это в первую очередь надо решать. Если мы полностью независимы, полностью всё видим, слышим, передаём за счёт собственных средств, это такая задача-минимум. А дальше уже можно экспортировать услуги другим странам.
Как любой из нас почувствует, что группировка широкополосного доступа в интернет уже заработала?
Ну, вы же знаете, что у нас сейчас человек может не поесть, не попить, но не может в интернете не посидеть. И зачастую при дальних транспортных перемещениях по железной дороге, на автомобиле бывают зоны, которые наземными сетями связи не покрыты, они могут быть покрыты только спутниковыми.
Поэтому в течение полутора лет полностью будет развёрнута эта орбитальная группировка, и она будет присутствовать на всех транспортных средствах, включая железную дорогу, авиацию. И просто вы будете понимать, что, садясь в ту же электричку или в тот же поезд дальнего следования, у вас сигнал не пропадает, вы всегда на связи со своими родными и близкими.
Про Роскосмос. Ваше назначение было неожиданным. У меня в окружении никто не подозревал, что это произойдет. В каком состоянии вы застали госкорпорацию?
Илья Алексеевич, вы, знаете, задаёте вопрос с определённой провокацией. Я с глубоким уважением отношусь ко всем предыдущим руководителям. Вы знаете, и Владимира Александровича Поповкина, который был первым заместителем министра обороны, потом был Игорь Анатольевич Комаров, который сейчас полномочный представитель президента в Приволжском федеральном округе, потом был Дмитрий Олегович Рогозин, который пришёл на должность руководителя Роскосмоса с должности заместителя председателя правительства, ровно так же, как и Юрий Иванович.
Все они сделали очень много для развития российской космонавтики, но в любом случае каждый приходящий новый руководитель считает, что есть потенциал для улучшения и имеет свои амбиции. Ровно так же и у меня. Задачи архиамбициозные, очень непростые, но я считаю, реализуемые.
И в первую очередь мы сейчас занимаемся формированием полноценной новой команды, потому что любой проект — это люди, это лица, в которых вы верите или нет.
Так, например, за ракетную тематику сейчас в Роскосмосе отвечает Дмитрий Александрович Баранов, в недавнем прошлом много лет бывший директором ракетно-космического центра «Прогресс» в Самаре. Вот все наши прославленные ракеты «Союз» изготавливаются именно там. И кто же скажет, что этот человек не понимает в ракетах?
За пилотируемую космонавтику отвечает Сергей Константинович Крикалёв — дважды Герой, Герой Советского Союза и первый Герой России, человек, который, улетев на орбиту из Советского Союза, вернулся уже в Российскую Федерацию.
Направление космических аппаратов возглавил Иван Евгеньевич Данилов. Он руководил направлением ряда спутников в «ИСС Решетнёва» — это крупнейший производитель спутников в России.
За рынки и формирование новых рыночных сегментов отвечать будет Борис Михайлович Глазков, до недавнего прошлого — старший вице-президент «Ростелекома».
Статс-секретарём стала Людмила Николаевна Бокова, до недавнего прошлого статс-секретарь, заместитель министра цифрового развития. Ну и так вот по каждой позиции можем пройти — это люди крайне компетентные.
То есть первое — это решение кадрового вопроса. А что ещё ждёт Роскосмос, что ещё хочется поменять?
Как мы уже с вами обсудили, нужно конкурировать. Нужно конкурировать в цене, в качестве, а это невозможно сделать без привлечения самых современных технологий. Это цифровые технологии производства, PLM, MES, матмоделирование.
Даже только в Центре Келдыша сейчас ряд физических испытаний перевели в матмоделирование, и уже пошла серьёзная экономия, поскольку требуется меньше прожигов двигателя: условно вместо пяти — три или два. Это серьёзное удешевление.
Плюс аддитивные технологии. Вы знаете, весь мир уже печатает на 3D-принтерах с разными смесями запчасти не только для ракет, но и для спутников. В этом направлении надо серьёзный рывок сделать.
Нам нужно идти в те сегменты, которые очевидны. Если у нас не будет первой возвращаемой ступени, нам будет сложно конкурировать по цене ракет. Если у нас не появится конвейерная сборка спутников, нам будет тяжело конкурировать и в этом сегменте по ценообразованию. Поэтому мы во все эти сегменты идём.
Возвращаемая ступень — то есть это то, что делает Маск, когда у него ракета выводится на орбиту, а потом эта ступень возвращается на этот же космодром?
Ну, там логика такая, что если вы полетели из Москвы во Владивосток и по прилёту самолёт выбросили, то стоимость билета для гражданина будет очень высока. А за счёт того, что самолёт постоянно летает в течение десятков лет, стоимость вот такая, какая она есть — невысокая.
То же самое с ракетой. Сейчас Маск доказывает, что раньше первая ступень отработала, отстрелилась, упала и ушла на металлолом, то сейчас по нескольку раз первую ступень используют, и за счёт этого происходит колоссальное удешевление, колоссальная экономия.
А когда ждать подобной технологии у нас?
Этот вопрос мне задают все, потому что уже в мире и Китай показал эту технологию, отработав, и Япония. Как я сказал, это стал сильно конкурентный рынок в ракетостроении. Если раньше было только три страны, то сейчас их уже до 10–12. Новая Зеландия, где Rocket Lab подразделение своё сделал, Австралия…
Казалось бы, где Австралия, Новая Зеландия и космос…
Стали делать свои ракеты. Поэтому у нас техническое задание на отработку, в народе называется «кузнечик», подписано только в июне текущего года. Это заложено в национальный проект, и нам нужно, чтобы это прошло максимально качественно. Где-то полтора-два года для отработки этой технологии. Можно и завтра её попробовать, но только результат будет соответствующий. А для того, чтобы мы все нюансы промоделировали и отработали — полтора-два года.
Конвейерная сборка. Про это тоже много говорили. Американцы давно уже на ней, и Китай тоже перешёл на конвейерную сборку. Почему мы не переходили, и что требуется для того, чтобы сейчас её ввести? Это же пересмотр, перестройка производства или как?
Ну, первое, надо понимать, что буквально ещё несколько лет назад не было такого количества спутников на орбите. Буквально 10 лет назад их было порядка тысячи, прошло 10 лет — их стало 10 тысяч. Сейчас кратно растёт количество спутников в орбитальных группировках, и это тренд, который будет дальше продолжаться. По разным отчётам, в течение пяти лет он до 50 тысяч космических аппаратов вырастет. И просто поскольку такого количества аппаратов не планировалось, то и конвейерная сборка была не нужна.
Сейчас — да, первый, наверное, самый яркий пример — это Starlink. Но у нас есть свой ответ: тоже низкоорбитальная система широкополосного доступа в интернет, и первая конвейерная сборка у нас уже готовится. Более того, она готовится у частного инвестора.
Среди предприятий Роскосмоса первая конвейерная линия, которую я посмотрел неделю назад, открыта в компании «ИСС Решетнёва» в Железногорске Красноярского края. И сейчас смотрим: скорее всего, низкоорбитальное дополнение спутников ГЛОНАСС будет собираться там. То бишь, у нас сейчас готовы две конвейерные линии. Главное, чтобы орбитальные группировки были серийные, и тогда будет заказ для этих линий.
Сейчас опять кажется, наверное, что буду провокационный вопрос задавать. Но вот конвейерная сборка, возвращаемые ступени — это же всё, по идее, повторение того, что уже есть. Сделали американцы, китайцы. А что у нас должно появиться и над чем мы сейчас работаем таким своим, чего у них ещё нет?
Первое направление, где экономические эффекты имеют свою перспективу, это коммерческие сегменты рынка. Здесь это ракетостроение с возвращением первой ступени, это конвейерная сборка спутников, поскольку их надо очень много выводить на орбиту.
Есть направление, где экономические эффекты напрямую не прослеживаются. Это научный космос, это космический атом. Почему? Потому что вернуть инвестицию в течение одного года будет невозможно. Это развитие дальней космонавтики, это изучение материи дальнего космоса.
В первом сегменте это просто экономический механизм для того, чтобы удешевить конечную стоимость изделия. Можно поштучно собирать эти спутники, но тогда их цена будет в несколько раз выше, а конвейер как раз для этого и запускается. Если по итогу запуска стоимость ракеты утилизируется — вот она вся списывается на ту полезную нагрузку, которая находится под обтекателем.
Если первую ступень мы используем 5–7 раз, то происходит амортизация и удешевление. Для научного и вот такого рода космоса это пока не работает. Вы же знаете, что, например, космические ведомства, агентство NASA, Китайская национальная космическая администрация, JAXA (японская), в основном соревнуются в научных разработках, прорывах исследовательских, а корпорации соревнуются в экономике, в себестоимости.
Поэтому здесь важно понимать, что это два направления, которые не всегда между собой напрямую связаны.
Немножко затронули тему МКС. Было много разговоров о том, что у нас должна появляться своя всё-таки орбитальная станция. Она по-прежнему разрабатывается и зачем она нам нужна в принципе?
Конечно. Но в первую очередь важно понимать, что МКС состоит из двух сегментов: российского сегмента и американского сегмента, поэтому решение по завершению работы МКС могут принять только две страны совместно. И пока консолидированное решение Роскосмоса и NASA о том, что станция нужна минимум до 2028 года и, скорее всего, даже может быть до 2030-го.
Сами видите, геополитическая обстановка сейчас такая, что зависеть от кого-то в развитии критической технологии просто недопустимо. И для этого Россия создаёт свою станцию. Чем она будет принципиально отличаться? Это будет, по сути, автоматизированный дрон. Мне задают очень много вопросов на эту тему, и я хочу пояснить, чтобы было вот чёткое понимание, что мы ни в коем случае не отказываемся от людей на орбитальной станции, но нам нужно отрабатывать в том числе технологии мультипланетности.
Следующий этап — мы разместим станцию на Луне. Мы же не будем рисковать людьми и сразу их туда запускать. Вначале станция должна быть такой, чтобы она могла сама себя обслуживать. Она должна иметь возможность работать самостоятельно, как инфраструктура, до того, как мы отработаем все механизмы, чтобы доставка человека была абсолютно безопасна.
То есть это не просто орбитальные станции, но это ещё и станции с возможностью высадки, условно говоря, на другой планете?
Конечно. Станция, которая может работать автономно. Поэтому наши космонавты обязательно будут востребованы, она будет обитаемая, но нам важно в том числе отработать технологии автономности.
Когда появится? Сейчас сроки не сдвинулись?
Нам важно синхронизироваться с МКС, нам важно, чтобы не было пробела в технологии пилотируемой космонавтики, чтобы не было такого, что МКС у нас сошла, потом какая-то пауза и только потом появляется РОС. Мы должны это всё засинхронизировать.
А параллельно они не могут существовать?
А зачем? Это же эксплуатационные издержки. Это очень недешёвая игрушка — эксплуатировать одну орбитальную станцию и вторую. Поэтому ровно как завершится эксплуатация первой, должна начаться эксплуатация нашей.
Сейчас много вопросов по наклонению орбиты, по международному сотрудничеству, потому что от той орбиты, которую выберем мы, от той орбиты, которую выберут под свою перспективную орбитальную станцию Штаты, другие страны, будет зависеть, будет ли возможность состыковаться, отстыковаться, перейти космонавтам между двумя модулями, ровно как это было пятьдесят лет назад.
А про планеты спрошу. Маск нацелен на Марс, китайцы, насколько я понимаю, на Луну. А мы что выбрали? Раньше Советский Союз был на Венеру нацелен, если я не ошибаюсь?
Да, тут очень важно понимать целеполагание. Какая бы ни была конечная точка, нужно отработать эти технологии. Потому что, чтобы на Марс долететь, нужно поймать астрономическое окно, когда все планеты выстраиваются в определённый ряд. Нужно отработать решения, которые позволят инфраструктуре там полноценно работать без сбоев, чтобы рисков для жизни не было. Посмотреть, как организм человека при полёте на Марс пройдёт через все радиационные пояса.
Потому что, по разным оценкам, в том числе нашей Российской академии наук, полёт до Марса и обратно приведёт к лучевой болезни. И вот первый этап отработки этого всего — и по нашему мнению, по мнению Роскосмоса, и ровно такого же мнения коллеги из НАСА, ровно такого же мнения коллеги из КНКА (Китайской национальной космической администрации) — первая планета, на которой надо это сделать, это Луна.
Поэтому, если вы посмотрите в программы всех этих стран, вы не увидите развёртывания инфраструктуры на других планетах, отличных от Луны. Именно на Луне надо отработать инфраструктуру для жизни человека, постоянную энергетику. На Луне, вы знаете, 14 дней земных день, 14 дней земных ночь.
Ночью солнце не видно, солнечная батарея — неэффективное решение по энергетике, поэтому нужна атомная станция. И такая станция появится. Да, мы совместно, у нас в рамках национального проекта есть федеральный проект «Космический атом», который мы разрабатывали совместно с НИЦ «Курчатовский институт» — Михаилом Валентиновичем Ковальчуком как научным руководителем, совместно с «Росатомом» и Алексеем Евгеньевичем Лихачёвым.
У нас даже календарные сроки и планы по отработке всех технологий там есть. Идёт дискуссия школ, там прямое преобразование, непрямое, но задача одна: чтобы появилась атомная электростанция, которую можно прилунить, и она отдаст энергетику для тех модулей инфраструктурных, которые могут работать самостоятельно и ждать прибытия человека.
Можно ли говорить о том, что в какой-то ближайшей перспективе это уже появится? Потому что всем интересно, сколько ждать-то ещё времени.
Это горизонт 2030–2032 год. Почему? Потому что важно, опять же, всё отработать на Земле, чтобы не было никакого риска там уже в космосе. И здесь сейчас вот идёт проектирование, потому что мне важно, чтобы все слова, которые я сказал, чтобы я их потом исполнил. Я даты могу назвать хоть завтра, только завтра вы мне позвоните и скажете: приходи ещё раз, давай под камерой пообщаемся.
Сам национальный проект стартует с 1 января 2026 года, по сути, у нас сейчас только подготовка к его старту. И в течение этого первого периода мы будем эти решения проектировать, и по итогу проектирования я уже выйду с какими-то более конкретными датами.
А вот если про Луну ещё говорить, возможна ли там международная кооперация или сейчас каждый, кто первый успеет, тот будет занимать спутник?
Как вы знаете, в рамках празднования Дня Победы, юбилея 80-летнего, к нам по приглашению Владимира Владимировича Путина приезжал председатель КНР Си Цзиньпин. И в рамках его визита было подписано соглашение между Россией и Китаем. То бишь это не просто федеральный проект внутри России, это уже наше, в том числе международное обязательство.
Более того, к проекту присоединилось ещё 13 стран, поэтому это международный проект, который разбит на ряд этапов, и он уже не является только локально российским.
А китайцы вообще охотно идут с нами на контакт по космосу? Я слышал, что они там как-то сами развиваются и не особо кого пускают к себе.
Да нет, у нас на самом деле несколько направлений совместных. Луна – одно из них. И вы знаете, даже в рамках БРИКС сейчас есть инициатива по обмену данными дистанционного зондирования Земли. Мы свои данные с наших спутников давали коллегам из Индии при ликвидации последствий землетрясения. Мы использовали ряд спутниковых снимков Китая при ликвидации последствий разлива мазута в Чёрном море.
У нас международные отношения с Китаем очень добрые, партнёрские. Ряд полезных нагрузок наших мы будем ставить на их миссию на Луну. Мы будем разрабатывать свою электростанцию для общего инфраструктурного проекта. То бишь контактов очень много.
Да, понятно, сейчас все страны конкурируют. Нет такого, что кто-то с кем-то будет делиться технологиями, с кем-то будет дружить просто ради дружбы. Все конкурируют. Но там, где необходимо, там, где можно удешевить, там, где можно упростить решение за счёт совместного объединения усилий, у нас очень хороший контакт.
У нас планируется встреча с новым руководителем НАСА. Последний раз руководители Роскосмоса и НАСА встречались ещё в 2018 году, это был Дмитрий Олегович Рогозин. Но, тем не менее, вы знаете, у нас есть совместные проекты.
Международная космическая станция, где российский сегмент и американский сегмент. У нас перекрёстные полёты. Что значит перекрёстные полёты? Это когда с Байконура на «Союзе» мы запускаем двух наших космонавтов — последний раз это был Сергей Рыжиков и Алексей Зубрицкий совместно с Джонатаном Кимом. И потом с мыса Канаверал во Флориде на ракете Falcon с кораблём Dragon запускаются два астронавта американских и наш российский космонавт.
Мы как раз приглашены на этот запуск и проведём ряд переговоров о дальнейшем взаимодействии и сотрудничестве между Роскосмосом и НАСА.
С Илоном Маском у нас было пару дискуссий уже в новой должности у меня на тему развития космоса. Это человек, который сделал очень много для развития мировой космонавтики. Как вы знаете, Falcon 9, Starlink, Dragon, Starship, Falcon Heavy — это всё изделия SpaceX, его компании. И они занимают мажоритарную долю сейчас на ряде рынков космических услуг. Но здесь мы можем только конкурировать, потому что у них технологии очень развитые.
Обсуждали мы потенциальное совместное сотрудничество по дальнему космосу. Илон очень увлечённый человек, он действительно горит идеей колонизации Марса. Весь мир за этим внимательно наблюдает. Посмотрим, может быть, какие-то технологии могли бы быть применены для реализации программ в дальнем космосе совместно.
Мы говорили про частные компании, которые разрабатывают спутники, запускают группировку и так далее. А есть ли планы привлечения частных компаний к обслуживанию наземной инфраструктуры, инфраструктуры запуска ракет, например?
Ну, смотрите, как я говорил, наша задача — простимулировать участие частников во всех сегментах, где можно привлечь инвестиции. Здесь это, помимо спутников ДЗЗ, разработки ракет, малых стартапов, которые могли бы разные элементы для спутников и ракет делать, это и наземная инфраструктура.
Но у нас, в принципе, уже есть один такой проект. Проект называется «Старт», его ведёт Юрий Семёнович Соломонов, наш прославленный генеральный конструктор Московского института теплотехники, герой России, герой труда. В этот проект проинвестировал крупный частный инвестор. Проект заключается в том, что происходит конверсия нашей ракеты «Тополь», преобразование её в ракету, которая выводит космический аппарат на низкую орбиту. Поэтому это вот первый шаг к этому.
А деньгами Роскосмос собирается помогать? То есть есть ли какие-то лимиты? «Приходи, мы тебе выделим столько-то». И сколько эти лимиты составляют?
Смотрите, здесь тоже очень важно понимать. Первое. Как я уже сказал, мы добились того, что в национальном проекте появляются деньги на выкуп данных дистанционного зондирования Земли. Это что значит? Это снижается риск для того инвестора, который вкладывает в создание таких аппаратов. Он создаёт аппарат, выводит его на орбиту, и у него заведомо есть спрос, который он может капитализировать по определённому тарифу. Здесь мы совместно со всеми госорганами, со всеми частными игроками проговорили и выходим на компромиссное решение.
Второй момент — это стоимость самого выведения. Она у нас немалая, она чуть дороже, чем у американских коллег. И здесь нам важно продумать меры поддержки, субсидирования этих пусков. Но нам нужно выработать единое отраслевое решение. Мы не можем одному участнику просубсидировать наполовину, другому на треть, потому что каждый будет говорить: «А чем мы лучше или хуже?».
Нам нужно единое решение, и мы сейчас над ним работаем. Тяжело идёт этот вопрос, но мы найдём это решение, при котором запуск тем игрокам, которые проинвестировали свои деньги в российские ракеты, будет не дороже, чем у наших партнёров или конкурентов за рубежом.
Поэтому здесь первое — это выкуп данных, если мы говорим про рынок оптической съёмки, и субсидирование части запуска. Состоялся успешный путь совместно с «Ионосферой». Был запущен целый ряд проектов: «Геоскан» свои два спутника запустил, СТЦ свои два спутника — попутной нагрузкой, практически бесплатно.
Но когда мы говорим о том, что в обтекатель помещается не попутная нагрузка в виде 50–30 килограммов спутников, которых 20–30 штук, а нужно 1–2 спутника, нам уже надо утилизировать стоимость этого аппарата. И здесь уже может теряться экономика. Здесь нам нужно продумать вот эту меру.
А что это за идея по поводу списанной техники с аукционами?
Как оказалось, среди населения и ряда игроков рынка есть серьёзный спрос на исторические изделия, которые либо были использованы, либо утилизированы предприятиями Роскосмоса. Зачастую они хранятся в подвалах или стоят в бэкстейдже.
Мы хотим для цели благотворительности начать реализовывать эту технику. Есть определённые нормативные ограничения, мы над ними работаем. Продавая эту технику 50–60-летней давности, можно будет деньги пустить на финансирование поездки школьников на олимпиады, на выдачу грантов особо перспективным студентам, на какие-то молодёжные проекты.
То есть здесь надо ещё проработать, и потом уже эти аукционы появятся?
Ну, условно, что аукционы. Мы хотим раз в год их делать. Но это такая, знаете, вишенка на торте. Не основной наш приоритет, но, тем не менее, для удовлетворения спроса. Он есть, к нам обращаются: «А можно ли перчатку космонавта, который был на орбите? Можно ли скафандр с автографом?» Оказалось, на это есть существенный спрос.
Важно, чтобы это было предельно прозрачно, чтобы это было в открытом режиме, чтобы было понятно, сколько денег по итогу этого аукциона мы собрали, куда они были направлены, чтобы доверие было.
Задам последний вопрос. Сам глава Роскосмоса Дмитрий Баканов в космос не собирается?
Понимаете, ситуация в том, что, чтобы там оказаться, нужно отсутствовать на рабочем месте. Я думаю, что пока никто из моих руководителей мне это не позволит.