Рецензия на «Выбор Софи». Экзистенциальный психолог о свободе, выборе, ответственности в фильме
С самого начала фильма я пыталась понять, роль и смыслы других героев в выборе Софи: какую историю о ней, о ее выборе они рассказывают? в чем их символизм? почему именно они? почему именно такие герои? кем они назначены в этой истории?
Внутренняя драма и анамнез выбора Софи нам показаны через отношения с Натаном и Стинго — и здесь мы видим, как внутренние переживания, бессознательные и скрытые от понимания и осознания процессы разворачиваются во внешней реальности, какие «лица» у нашего внутреннего театра могут быть в действительности.
Софи и Натан
Натан Ландау — самый что ни на есть Герой: он приходит на помощь Софи и буквально спасает ее от смерти и тяжелой болезни, очень нежно и трогательно ухаживает за ней. Помимо такой героической самоотдачи в заботе о Софи, он еще оказывается биологом, который работает над проектом лекарства, и его научное открытие вот-вот принесет Нобелевскую премию. Просто завидный жених и мужчина мечты. Только все это оказывается бредом. В буквальном, клиническом смысле слова.
Натан — гений от рождения, но его гениальность идет рука об руку с болезнью: с детства он болен параноидальной шизофренией, которая выражается в приступах ярости, эпизодах с бредом преследования, навязчивыми параноидальными идеями — разными формами бреда и галлюцинаций. И сейчас мы увидим, какую важную символическую роль сыграла его болезнь в истории Софи.
Софи часто, с чувством глубокой признательности говорит, что Натан спас ее жизнь. В своих словах она имела в виду буквальное спасение от болезни, но я вижу здесь и другой, психологический смысл «спасения», который принял у Софи извращенную, травматичную форму.
Казалось бы, прямое противоречие: как для Софи, без того изувеченной концлагерем, может быть спасением психически, эмоционально нестабильный, непредсказуемый партнер, с которым она живет как на пороховой бочке, каждый вечер переживая ужас ожидания: придет он вечером домой или нет, придет пьяный или в состоянии «счастливого безумца»?
По сценарию, Софи не знает о диагнозе Натана, но с его припадками она живет каждый день и даже знает, как их усмирять, как с ними обходится. Она лишь не знает названия его поведения. В эпизоды обострения болезни Натан бредит изменами Софи с другими мужчинами, называет ее польской шлюхой и грозится убить — но все это она покорно принимает, я бы даже сказала, с чувством вины и стыда. Почему она столько лет живет с Натаном? Почему каждый раз возвращается к нему?
Потому что Натан — это способ наказать себя, ежедневно напоминая самой себе о сделанном выборе, об измене с нацистами, жизни и работе на отца-нациста, измене ребенку и виной перед теми, кто умер, пока она осталась жить. Ко всему прочему у Натана есть целая комната с жертвами концлагерей, и каждый вечер он уходит с желанием устроить линчевание нацистам. Каково Софи видеть это каждый день, возвращаясь в подвал с адом вины? С помощью Натана, отношений с ним, Софи обрекает себя на страдания, запрещает себе счастье и наказывает себя невозможностью иметь новую, полноценную, счастливую семью, дать новую жизнь, снова стать матерью. Как будто наказание и страдание являются единственным способом и оправданием оставаться живой.
Болезнь Натана, ко всему прочему и перечисленному, еще и отражается в галлюцинациях, бреде — подмене, искажении реальности, жизни в иллюзорном, галлюцинаторном мире. Это отражает и переживания Софи, как она искажает правду о своем отце, пытается скрыться и отстраниться от действительности, прошлого в костюмированных представлениях и постоянных «праздных» вечером с Натаном и реками шампанского — хотя бы на мгновения сбежать в другой мир и забыться от ужаса, вины, стыда, которыми она пропитана. Как говорит сама Софи: «я даже не знаю, какая правда, столько я лгала».
В фильме мы постоянно видим этот резкий контраст, даже раздвоенность, расщепленность чувств, внутренний хаос и стремление оградиться, скрыться от жестокости и ужаса нацизма, который есть в жизни и даже в семье Софи. Как та яркая, режущая граница — из концлагеря на участок надзирателя — место, где как будто бы царит беззаботность и никто не знает о насильственной смерти, уничтожении жизней происходящей буквально за калиткой, за тонкой стенкой. Это вызывает много недоумения и протеста: КАК? как это существует рядом? как возможно такое разделение?
Как иногда и мы хотим оградиться от насилия и ужаса в собственной жизни, в семье, в обществе, в мире. Если мы даем этому место, пропитывается ли все внутри чувством вины? есть ли возможность выдерживать существование трагедий, жестокости, страданий не проваливаясь в вину и наказание себя за свою жизнь и свой выбор, что вы не страдаете как другие? что вообще в этом месте происходит с вами, когда вы видите? можно ли сострадать и быть эмоционально доступным, не забирая себе чужое страдание?
Как и Софи, которая говорит своему любовнику еврейского происхождения с ежедневной угрозой его жизни «не хочу лезть в эти дела» (и буквально сразу мы узнаем, что через 2 недели его убили) — но она уже в этих делах и затронута ими, остаться в стороне, отстраниться невозможно — так и многие из нас часто предпочитают отворачиваться от какой-то собственной боли, страданий и болезненных осознаний, столкновения с каким-то очень неоднозначным, трудным выбором и сложной реальностью. Как маленькие дети в неприятных для себя ситуациях закрывают глаза и искренне верят, что в этот момент они исчезают, их не видят — а значит, они смогут избежать ответственности.
Софи и Стинго
Стинго — романтичный, нежный, трогательный и в чем-то даже наивный писатель, который и рассказывает нам историю Софи, как ее наблюдатель и поверенный. Он первый и единственный, кому Софи открывает и говорит о своей жизни правдиво — от и до.
Вообще интересно, что сам Стинго с юга, и Натан часто называет его «южанином». Но, на минуточку, в самой кровопролитной гражданской войне в США Юг выступал за сегрегацию и сохранение рабовладельческого строя: по сути, «южанине» вместе с белым населением носят статус «сверхлюдей» и имеют особые привилегии над чернокожим населением. То есть в родословной Стинго предположительно могут быть те, кто участвовал и поддерживал это движение, а в фильме мы видим, что он не несет в себе это бремя вины, смог как-то с ней обойтись. И тут я думаю про роль Стинго в истории, самом сюжете: чего бы не было в картине без него? что бы изменилось?
Без Стинго, как мне кажется, мы бы не смогли увидеть историю и выбор Софи такой сложной, неоднозначной, возможной для сопереживания. Он открывает для нас возможность сочувствовать Софи, а не быть однозначными и категоричными судьями, выносящими «очевидный» приговор. Стинго — как наблюдатель, свидетель жизни Софи и ее выбора, в его лице мы видим попытку показать Софи само наличие выбора и выбрать иной исход.
Стинго — это другой «выбор», альтернатива в выборе Софи: между стремлением к смерти, страданию (к Натану) и стремлением к жизни, прощению (в лице Стинго). Через сочувствие, взгляд и переосмысление своей истории глазами Стинго (к тому же, как мы помним, южанина) Софи могла бы обрести понимание, прощение, но она всякий раз прерывает это движение к жизни, возвращаясь к Натану.
Как известно, выбор — это смерть других выборов, и Софи буквально выбрала смерть.
Но для того, чтобы выбор мог быть сделан, как Софи, так и каждому из нас, необходимо остановиться, прервать замкнутый круг бессознательных повторений, отыгрываний и разыгрываний однотипных сценариев. Должна появится ПАУЗА, в которой, как писал Ролло Мэй, появляется сама ВОЗМОЖНОСТЬ выбора:
«Между стимулом и реакцией есть промежуток. В этом промежутке сосредоточена наша свобода и сила — способность выбирать реакцию. В том, как мы реагируем, заложены наш рост и наше счастье». Но Софи отвергает, не использует эту возможность, поэтому ее выбор и конец был для зрителя очевиден.
Почему все-таки дочь?
В конце я возвращаясь к вопросу, который многие, наверняка, задавались: почему дочка? почему она отправила на смерть дочь и оставила сына?
Здесь можно много и долго спорить и размышлять о мотивах, подводных бессознательных течениях за ее выбором, но в таких предельных ситуациях мы не смеем говорить о логичности, сознательности выбора или даже бессознательных подтекстах. Эти причинности имеют место в бытовых, рядовых ситуациях, но объяснить выбор Софи, например, бессознательной конкуренцией с дочерью или отражением своего женского в ней и наказанием своего женского, кажется абсолютно кощунственным и поверхностной попыткой в той предельной, критической ситуации, где такие конфликты отходят на второй, они даже растворяются перед предельностью «здесь и сейчас».
В связи с этим вспомнила историю, которую Холлис рассказывал в «Душевных омутах» о пациентке — также полячке, которая попала по ошибке в концентрационный лагерь и ради спасения своей жизни передала двух еврейских девочек в душевую газовой камеры в обмен на свою жизнь. О встрече с ней он пишет:
«Я подумал, что теперь понял, зачем она сюда пришла. Я и прежде работал с людьми, которые выжили в войну, и самые тяжелые случаи, которые мы сейчас называем «посттравматическим стрессовым психическим расстройством», относились к тем выжившим людям, которые испытывали чувство вины. Часто это чувство бывало столь сильным, что они принимали сознательное или бессознательное решение похоронить себя заживо. Так они ходили по кругу, эмоционально опустошенные, живущие в молчании и подозрительности, никогда не ощущая ни вкуса жизни, ни ее радостей.
Но она произнесла: «Я ничего от вас не хочу. Не хочу, чтобы вы мне что-то сказали; я хотела лишь одного: чтобы меня выслушали. Несколько лет назад я приняла иудейскую веру, точнее, пыталась ее принять, но у меня ничего не вышло. Я не могу поверить в их Бога, который их предал. Но я слышала о религиозном течении - вере, которой нет дела до зла, творящегося на земле. Ее суть заключается в том, что бог оставил на земле двадцать четыре Избранных, и если вы расскажете им свою историю, то попадете в рай».
— Я не могу сказать, что я один из тех Избранных, Илси.
— Все равно я буду рассказывать историю этой фотографии. Может быть, вы - Избранный, может быть - нет. У меня еще осталось немного времени, и остались другие Избранные, которых я должна найти.
Она попросила, чтобы вместо денег я взял у нее фотографию. [...] Эта фотография Илси воплощает в себе историю каждого из нас, даже тех, кто прожил жизнь в безопасности. Никто из нас не может сказать, как бы он поступил в тех обстоятельствах, в которые она попала волей судьбы. У каждого из нас есть свои воспоминания о случаях безнравственной трусости, и никто из нас не имеет право ненавидеть Илси за ее страстное желание выжить. И все мы понимаем, почему эта современная странница еще бродит в поисках Избранных с фотографией своей вины у себя на шее, желая быть если не прощенной, то хотя бы услышанной.
Вина, как огромная черная птица, сидит на плечах у многих из нас. Введенное Юнгом понятие Тени служит напоминанием о каждом нашем неблаговидном поступке, эгоизме, нарциссизме и трусости. И все мы знаем мудрые слова римского поэта Теренция: «Я — человек, и ничто человеческое мне не чуждо». Но та огромная черная птица по-прежнему сидит на том же месте и каркает невпопад всякий раз, когда мы надеемся отпраздновать свою свободу, освободившись от оков прошлого. Ее карканье отравляет этот миг торжества, и все опять ползет обратно в прошлое, попутно вызывая тот же стыд»
Поделитесь своим откликом и комментариями в моем телеграм-канале.