Два ворона
В 1828 году А. С. Пушкин написал стихотворение «Два ворона». [1] Оно является стихотворным переводом одноимённой шотландской народной песни. В издании «Стихотворений» 1829 г. оно имеет название «Шотландская песня». Пушкин взял балладу из французского перевода сборника шотландских баллад Вальтера Скотта (1826 г.), но перевёл только первую половину:
Ворон к ворону летит,
Ворон ворону кричит:
«Ворон, где б нам отобедать?
Как бы нам о том проведать?»
Ворон ворону в ответ:
«Знаю, будет нам обед;
В чистом поле под ракитой
Богатырь лежит убитый.
Кем убит и отчего,
Знает сокол лишь его,
Да кобылка вороная,
Да хозяйка молодая».
Сокол в рощу улетел,
На кобылку недруг сел,
А хозяйка ждет мило́го,
Не убитого, живого.
«Два ворона» (оригинальное название «The Twa Corbies» [2]) — это более поздний вариант песни «Три ворона» [3], текст и ноты которой были впервые опубликованы в 1611 году в сборнике песен «Melismata» Томаса и Уильяма Рейвенскрофта [4]. «Очевидно, что эта песня намного старше не только, чем дата публикации книги, но и чем все остальные песни, записанные в ней», — сообщает английский историк Джозеф Ритсон [5], ссылаясь на «Melismata». Хотя впрочем, никаких других деталей и обоснований этому утверждению он не приводит. Так что о точном возрасте песни можно только догадываться.
Согласно одному из исследований, «Три ворона» является светской версией рождественского гимна «Corpus Christi», который появился приблизительно в конце XV – в начале XVI века [6]. В этом гимне поётся о погибшем рыцаре, который похоронен в саду, а у его могилы, обозначенной распятием (Corpus Christi), скорбит дева. Также есть версия, что повторяющийся припев «With a downe, derrie, derrie, derrie, downe, downe» может быть видоизмененным выражением «Derry’s down» («Дерри пал»), являющимся отсылкой к сожжению викингами в XII веке поселения Londonderry, которое до 1623 года называлось Derry [7]. То есть рыцарь из песни пал в сражении за Дерри, что даёт основания предполагать, что самые ранние варианты песни могли появиться ещё в Средневековье.
Почему же ранняя версия песни называется «Три ворона», а более поздняя — «Два ворона»? И есть ли между ними другие значительные отличия?
Существует множество различных вариантов исполнения этой песни.
«Она все ещё так популярна в некоторых регионах страны, что мне любезно предоставили разнообразные её версии, записанные по памяти; и все они отличаются в некоторых отношениях, как по тексту, так и по мелодии, но имеют сходство достаточное, чтобы доказать их единое происхождение», — писал британский музыковед Уильям Чаппелл. [8]
Оригинальный язык песни — шотландский. Он очень близок к английскому, так что иногда он считается шотландским диалектом английского (не следует путать шотландский язык с гэльским, а также с шотландским вариантом английского языка). Приведём наш перевод текста песни из «Старинных песен» Ритсона (1792) [5]:
Три ворона черным черны
Сидели на ветвях сосны
Один другому говорит:
«Где б нам позавтракать найти?»
«Там в поле рыцарь пал в бою,
Щитом укрыв главу свою
И пёс лежит у его ног —
Хозяину он служит впрок
Летает сокол в небесах —
Ему любой не страшен враг»
«И мила девица пришла —
Она юна и хороша
И поцелуем долгожданным
Она припала к его ранам
А после принесла его
На берег озера крутой
Похоронила до зари
И умерла сама с тоски»
Пусть Бог пошлёт всем господам
Таких друзей и таких дам!
Более поздний вариант песни, «Два ворона», был впервые записан Вальтером Скоттом в сборнике «Песни шотландской границы» в 1812 году. [9] Так что он, вероятно, появился в XVIII веке:
Шёл я однажды наедине,
Ворона крик послышался мне
Ворон другому так говорит:
«Где бы обед нам сегодня найти?»
Молвит другой ему слово в ответ:
«Слышал, лежит павший рыцарь во рве
Знает об этом лишь сокол его,
Пёс и невеста, а кроме — никто
Сокол его в небеса улетел,
Пёс среди леса нашёл свой удел,
Невеста другому теперь отдана,
Так что мы можем наесться сполна
Мы не оставим ему ничего,
Выклюем синие очи его,
Кудри златые его оторвём,
Ими гнездо подлатаем своё»
Многие слухи ходят о том,
Где он погиб, но не знает никто,
Кроме ветров, что на сильных крылах
Рыцаря в поле развеяли прах
Мы видим, что как в ранней, так и в поздней версии песни вороны говорят, что о гибели рыцаря знают лишь его сокол, его пёс и его возлюбленная. Однако в ранней версии сокол и пёс остаются ему верны и защищают тело своего хозяина. А его дама приходит к нему, покрывает поцелуями его раны, после чего предает тело земле. Так что воронам не удается устроить свой зловещий пир.
Получается, что за несколько сотен лет существования песни сюжет её существенно изменился. Он стал мрачным и циничным, в нём появились леденящие кровь натуралистичные подробности. А на смену мотиву вечной верности в любви и дружбе пришел пессимистичный взгляд на быстротечность, преходящесть жизни, исполненный беспросветной тоски и отчаяния.
Из-за столь большой разницы в настроении Вальтер Скотт считал обе версии двумя отдельными песнями, а не версиями одной песни:
«Чарльз Кикпатрик Шарп, эсквайр Ходдома, передал мне это стихотворение («Два ворона» — прим. авт.), записанное одной женщиной по мотивам традиционных песен. Особенным обстоятельством является то, что это стихотворение совпадает со старинным реквиемом под названием «Три ворона», который был опубликован мистером Ритсоном в его «Старинных песнях». В свою очередь, между этими двумя стихами существует настолько большая разница, что они, скорее, противоположности, а не копии друг друга». [6]
Вороны, которые в песне выступают в качестве рассказчиков, вероятно, отсылают к образу воронов в кельтской мифологии, где они выступают как вестники недобрых новостей и смерти, а также воплощают в себе переходное состояние между жизнью и смертью. [10] Образ трёх воронов в кельтской мифологии присутствует в лице богини Морриган — богини войны. Она ассоциируется не только с войной, но и с неотвратимой судьбой, злым роком, смертью и победой в битве. Её описывают как триипостасную богиню, которая часто являлась в облике трёх воронов.
В скандинавской мифологии также присутствует образ двух воронов Хугина и Мунина, которые летают по всему миру и сообщают богу Одину о происходящем. На древнеисландском Huginn означает «мыслящий», а Muninn — «помнящий».
Некоторые авторы трактуют образы из песни как религиозные символы. Дева, которая омывает слезами раны погибшего рыцаря, — это образ Девы Марии, которая оплакивает распятого Христа. [3] С этой точкой зрения созвучна версия, которую мы упоминали ранее, что «Три ворона» — это вариация церковной песни. Однако такая трактовка не принимает во внимание, что женский образ здесь — это образ возлюбленной, но не матери. Также возлюбленную рыцаря описывают эпитетом «fallow doe», что буквально переводится как «подруга-лань», «подруга-олениха». Поэтому в некоторых вариантах песни вместо павшего рыцаря выступает павший конь. [3]
Но это все детали, которые не дают ответа на вопрос, который мы задали ранее: почему же смысл песни с течением времени так сильно изменился?
Вот что пишет об этом Сьюзен Оливер, профессор Университета Эссекса [11]:
«Сравнение баллады “Три ворона”, записанной Ритсоном, и “Два ворона”, записанной Скоттом, демонстрирует разложение идеалов рыцарства, которые представлены у Скотта в “Романтических балладах”, с дальнейшим разъяснением различных идеологических позиций этих двух авторов. Обе баллады включают в себя народные мотивы и историю погибшего благородного рыцаря, чьё тело обсуждают стервятники. В песне «Три ворона», опубликованной Ритсоном в “Старинных песнях и балладах от правления короля Генриха II до революции”, рыцарь лежит под защитой своего щита, своего сокола и пса, до тех пор, пока его возлюбленная, будучи на сносях и в обличии лани, не находит его и предает его тело земле. После чего она погибает тоже, до наступления темноты. В версии Скотта тело рыцаря беззащитно и брошено. Два ворона из названия песни — стервятники, которые планируют обглодать косточки рыцаря — описаны с помощью того шотландского диалекта, который подражает грубому крику самих птиц. На первый взгляд, версия Ритсона, которую он сам назвал реквиемом, — это скорее красивая и тоскливая любовная песня, которая воспевает рыцарский кодекс чести, верность и любовь, торжествующую над злом (в обличии воронов и их зловещей беседы). Баллада Ритсона заканчивается пожеланием того, чтобы Бог послал каждому джентльмену “таких друзей и таких дам” (возлюбленных). Но если внимательно присмотреться к контексту, возникает совсем другая картина. Следующая баллада в сборнике “Слишком куртуазный рыцарь” (“The too courteous knight”) — это похабная песенка, которая высмеивает рыцарские манеры и идеализированную любовь. В ней забавный рыцарь, который “безудержно валяет дурака”, встречает бродячую молодую женщину, которая никогда никому не отказывает, а заканчивается песня самым непристойным намёком на импотенцию рыцаря. Таким образом извращаются мотивы чистоты, верности и чести идеальной любви.
Действительно, коллекция Ритсона (а песни в ней сгруппированы по историческим периодам) содержит много популярных песен непристойного характера. Это говорит о главном отличии между позицией Ритсона относительно истории народных песен как вида литературы и позицией Перси и Скотта. Они не включали похабные и неприличные песни в свои коллекции. <...>
Скотт опубликовал текст Ритсона как часть вступительной заметки к его балладе. Он утверждает, что источником “Воронов” является Чарльз Кикпатрик Шарп (что спорно), который получил их от некой безымянной “женщины”. Скотт далее отмечает, что женщина записала балладу сама “по мотивам традиционных песен”. Это просто такой феминизированный способ популярно объяснить существование баллады в уже разложившейся форме. Текст баллады “Вороны” воплощает в себе мотив упадка феодализма, разложения и запустения, а её размещение в тщательно организованном разделе “Романтические баллады” сборника “Песни шотландской границы” подводит итог значения романтических баллад в литературе, как его понимал Вальтер Скотт. Исчезновение феодального кодекса чести и прежней средневековой преданности становится поводом для Скотта и его последователей попытаться спасти форму баллады как в “Песнях шотландской границы”, так и в использовании этой формы в своих собственных подражаниях. Другими словами, после того, как собиратели народных песен переняли мотивы рыцарства, которые им показались стоящими, Скотт и его последователи постепенно шаг за шагом смогли восстановить “скелет” найденной ими забытой литературы и облечь его снова в плоть и кровь по собственным меркам».
Конечно, не совсем понятно, как профессор определила разложение куртуазной рыцарской эпохи по наличию похабных песенок в сборнике. Ведь такие песенки не являются ни характерной чертой какой-либо эпохи, ни чертой упадка эпохи. Они существовали во все времена и существуют до сих пор. В какой-то мере их тоже можно причислить к культурному наследию, но в качестве проявлений низкой культуры, где количество сюжетов и темы для шуток примерно те же, что были и в античные времена.
А вот что в культуре XVII века действительно свидетельствует о разложении рыцарской эпохи, так это, к примеру, знаменитый роман Сервантеса «Дон Кихот». Он высмеивает саму сущность отживших куртуазных идеалов, а не просто низводит их до похабной формы, как это делают песенки из сборника. Ведь опошлить, как известно, можно что-угодно. А Вальтер Скотт прежде всего известен благодаря своему роману «Айвенго», в котором присутствуют характерные черты романтизма. А романтизм — это приукрашивание, воспевание прошлого. И потребность искусстве в такого рода возникает всякий раз, когда общество оказывается на изломе эпох, когда в нём назревают противоречия, неразрешимые привычными способами. Тогда искусство обращает свой взор к прошлому и к народному творчеству, истоки которого зародились в глубокой древности. Переосмысляя эти старинные мотивы в контексте новых исторических условий, искусство обогащается и делает мощный рывок вперёд. Чем, собственно, и занимался Вальтер Скотт, собирая народные песни.
Поэтому так ли важно, от кого он услышал песню «Два ворона», от мистера Шарпа или «от некой безымянной женщины», если народное творчество не знает имён? Потому что каждый вносит свою лепту в то, чтобы обогатить произведение новым смыслом и таким образом продлить его жизнь. И нужно понимать, что изменение народных произведений происходит не из-за произвола отдельных личностей, а из-за того, что без этих изменений произведение перестаёт отражать действительность и теряет свою значимость для народа. Именно так и случилось с песней «Два ворона» — её история показывает, как изменялся в народном сознании образ рыцарства.
Источники
- «Северные цветы на 1829 год», СПб., 1828, с. 31 – 32.
- Roud Folksong Index #5
- The Three Ravens. The Traditional Ballad Index.
- Thomas Ravenscroft, William Ravenscroft. Coventry Pastimes // Melismata. — London, 1611. — P. 20.
- Перевод автора. Joseph Ritson. Ancient songs, from the time of King Henry the Third, to the revolution (1792). — P. 155.
- Arthur Knevett. Thomas Ravenscroft and The Three Ravens. A Ballad Under the Microscope (2019).
- Vernon V. Chatman, 'The Three Ravens Explicated', Midwest Folklore, 13.3 (1963), 177 – 186.
- William Chappell. Popular Music of the Olden Time; A Collection of Ancient Songs, Ballads, and Dance Tunes, Illustrative of the National Music of England (1855 – 1859). — P. 59.
- Перевод автора. Walter Scott. Minstrelsy of the Scottish Border. — 1812. — P. 89.
- Ольга Погорелова. Интерпретация мифологии Британских островов в произведениях Сюзанны Кларк.
- Перевод автора. Susan Oliver. Scott, Byron and the Poetics of Cultural Encounter (2005). — P. 61.