Истоки и смысл казахстанского Хипстеризма

Эссе об образовании в стиле "панк"

Насущность вопроса о Хипстере

Вот уже пару лет как молодежь Алматы открыла для себя новое возможное свое имя – Хипстер. Как субкультура, хипстеризм развивался в около-клубной среде, а затем получил прописку в баре “ДК” на Тулебаева-Кирова и, в последующем, в клубе “Чукотка” и баре “Ракета”. Появились сайты, основанные хипстерами для хипстеров (http://www.modestdebauchery.org/), а аналитический журнал “Эксперт Казахстан” опубликовал статью про хипстеров как авангарда “современной городской культуры потребления” – цивилизаторов, прорубающих казахстанцам “окно в Европу” (http://expert.ru/kazakhstan/2010/08/stil/). Монетизация хипстера как потребности началась в Казахстане успешно. Например, сеть кафе “AB” во многом стала популярной потому, что позиционировала себя как площадка для продвижения эстетики и практики хипстеризма. Ажиотаж вокруг певца Галымжана Молданазара также свидетельствует о созревании спроса на хипстерский продукт.

И все же, несмотря на растущую распространенность хипстера, для большинства граждан нашей страны он остается не совсем понятным явлением. Так, один мой школьный друг, работающий сейчас в Астане, на вопрос о том, был ли он в “Чукотке” и, что он думает о ее обитателях, ответил, что “там какие-то странные неформалы” и, что он их не понимает. Одна моя знакомая, выпускница КИМЭП 2012 года, отвечая на тот же вопрос, сказала мне, что не совсем понимает девушек, не носящих каблуков и платьев в клубе, а также чересчур “неформальную” манеру общения парней в массивных пластиковых очках.

Вместе с тем, с пролиферацией культуры хипстеризма в интернете, неуклонно хипстер становится для нас мэйнстримом. Все больше молодых парней и девушек указывают “инди” в своих музыкальных предпочтениях, все больше клетчатых рубашек можно увидеть в кафе Алматы, все больше чьих-то дочерей и сестер хотят учиться на представителей “креативного класса”. В этом контексте, насущность вопроса о хипстере обостряется. Действительно, если хипстеризм - это наше настоящее и, возможно, будущее, то неплохо бы понимать, как и почему это так. Является ли хипстер нашей судьбой или краткосрочным казусом? Формой или содержанием? Даром или трагедией? Да и вне патетики, хотелось бы понять, что означает популярность хипстера.

В интернете, даже на хипстерских сайтах, я до сих пор не встречал попыток осмыслить хипстера, и поэтому я допускаю возможность того, что хипстер остается загадкой и сам для себя. В данном эссе я бы хотел попытаться заполнить данный пробел, представив собственный анализ и оценку феномена хипстеризма в Казахстане, а также, что из такого анализа может следовать. Я бы хотел сделать это эссе не только началом более критического отношения к себе и к тому, что происходит вокруг нас, но и манифестом того, что можно и должно делаться после хипстера, своего рода пост-хипстерской программой развития.

Кто же такой казахстанский хипстер? Чтобы ответить на этот вопрос необходимо понимать, что хипстер a la Modest Debauchery это не самобытное образование, а импорт и адаптация под местные условия зарубежных оригиналов. Поэтому, сперва необходимо понять оригинального хипстера – Хипстера Западного, из района Вильямсбург в Нью-Йорке, Шордитч в Лондоне или Сен-Мартен в Париже.

Внешняя структура Хипстера

С чего начать анализ сути западного хипстера? Для начала вспомним все, что известно о внешнем виде и повадках данного субъекта. Такое описание внешних проявлений хипстера не объяснит внутренней его структуры, но послужит введением в такой анализ. Люди неопытные в созерцании тела хипстера, могут для этих целей открыть культовые сайты http://thecobrasnake.com/, http://facehunter.blogspot.com/ и http://stylelikeu.com/, и настроить зрение на меткость. Способный к абстракции глаз сможет отметить следующие общие признаки.

Во-первых, в одежде хипстера-самца преобладают элементы того, что не-хипстеры могут посчитать дегенератизмом, абсурдом, сочетанием несочетаемого. Например, чересчур узкие и короткие джинсы вместе с необъятным вязаным свитером, или короткие, на три размера маленькие пиджаки, одетые вместе с огромными штанами-шароварами с низко болтающейся мошней. Униформа хипстера – клетчатая рубашка “рабочего класса” (по-английски: “lumberjack shirt”, т.е., рубашка дровосека), застегнутая наглухо сама по себе или же вкупе с галстуком бабочкой.

Кепки с режущим глаз прямым козырьком уживаются как с дырявыми джинсовыми куртками, так и с видавшим виды твидовыми пиджаками под Вуди Аллена. Под этим диким компотом скрываются худые телеса с обильной, но ухоженной растительностью на лице в стиле викторианской Англии или гей порнофильмов 70-х. Многие хипстеры стремятся к андрогинности, нарочитой немужественности и невзрослости. Модны прически с бритыми висками и длинными волосами на макушке в стиле рокабилли, а также разного рода асимметричные прически “под Гитлера”. Хипстеры с гордостью носят кислотно-яркие дешевые электронные часы, который иной человек старше 12 лет постеснялся бы надеть. Собирательный образ, на который ориентируется хипстер – это смесь Энди Уорхола и Эди Слимана, с привкусом “трэша” и “глэма” восьмидесятых.

Хипстерши одеваются в этой же “ироничной” эстетике: много заимствований из эпохи 80-х (например, ядовитого цвета лосины или расчесано-нечёсаные объёмные прически из фильма Принца “Пурпурный дождь”), много клетчатых рубашек, много футболок с “ироничными” надписями, много поддержанных, “бабушкиных” кардиганов и пиджаков (в отличие от парней, у которых тесные детские пиджаки наиболее любимы, у девушек более популярны пиджаки на 3 размера больше). Хипстерши не пытаются быть женственными в традиционном понимании, часто не носят макияж, но специально рвут себе колготки.

Все это не значит, как могло бы показаться, что хипстеры обоих полов не уделяют внимания своей внешности, скорее наоборот. Как и хипстеры мужского пола, хипстерши хотят сыграть на контрасте уродства и абсурдности одежды, и молодого и здорового тела под ней. Эффект возможной притягательности хипстера проистекает именно из этой игры противоположностей, создающей динамику образа и некий богемный шарм. Для усиления данного эффекта, наиболее симпатичные представители могут специально вести себя неуклюже, неумеючи, наобум. В свое время, году в 2005, иконой хипстера была американская школьница Кори Кеннеди, сделавшая популярными рваные колготки и фотографии на фоне мусорок. В 2009 году ее место заняла юная Индия Менуэз.

Далее, массивные пластиковые очки, часто без оптических линз или при минимальной миопии, являются наиболее знаковым элементом образа хипстера. Хипстеры-новички довольствуются массовкой Ray-Ban, тогда как опытные практиканты могут одеть безразмерные пластиковые авиаторы American Apparel или безумие от Cazal. Очки как то, посредством чего мир видится нам, являются символом необходимости критически воспринимать то, что мы видим, и корректировать то, что кажется очевидным. Для эксцентричных европейских денди 19-го века очки и монокли были фетишом именно потому, что они заявляли о статусе денди видеть мир по-иному чем “толпа”, быть арбитром вкуса и “переоценщиком всех ценностей”, определяющим каким именно должен представляться мир. Для хипстера, очки – это и притязание на особый вкус и взгляд, а также символ принадлежности к культу потребления и “пережевывания” образов, доказательство первоочередности картинки. Хипстер питается фотографиями, постит картинки в интернете и хочет сам быть картинкой из таких культовых журналов как “Vice”, “NYLON”, “Dazed & Confused” и “Another Magazine”.

Смотреть и смотреться для хипстера – важнее, чем дышать, на этом строится вся идентичность хипстера. В дополнение к очкам, хипстера также характеризует культ самодельной фотографии. Под “самодельностью” тут понимается общий непрофессионализм подхода, отсутствие композиции и фокусировки. Для хипстера мутная, кривая, нечеткая фотография является желанной, потому что она как бы заявляет миру о непосредственности хипстера, о его “свободе” от рамок и норм, о некой “аутентичности” любительского подхода к сьемке. Хипстер ценит старые камеры Polaroid именно потому, что они позволяют получить такого рода “amateurish” фотографии, а довольно высокая стоимость самой камеры и пленки к ней подчеркивают тот факт, что получаемые ужасные фотографии не продукт нужды, но особый фетиш и желанный выбор. В этом же смысле, платформа Instagram, которая позволяет быстро выкладывать в интернет сделанные на смартфон и искусственно состаренные (а точнее сказать, “отвинтаженные”) фотографии, это специально рассчитанный на хипстера продукт.

Хотя работа глазами является для хипстера системообразующей, хипстер еще и слушает. Заявленная любовь и понимание музыки “инди”, то есть, никому не известной и самодельной музыки – необходимый атрибут хипстера (второе имя хипстера – “Scenester”, то есть представитель узкой музыкальной среды). В этом вопросе важно отметить, что неправильно было бы видеть в хипстере действительного ценителя музыки, который слушает редкие записи потому, что сам талант – редкость. Для хипстера важна не музыка сама по себе, а эпатирующий эффект музыкального снобизма. Хипстер не независимая личность, но субъект моды, поэтому вполне реально обозначить исчерпывающий список “никому не известных групп” групп, по которым хипстеры узнают друг друга: Arcade Fire, Animal Collective, Grizzly Bear, Belle & Sebastian, Electric President, Stray Kites, Jens Lekman, Neutral Milk Hotel, M83, Neon Indian, Neon Neon, Margot & The Nuclear So and Sos, Yeah Yeah Yeahs, The Kills, Ok Go!, электро-опусы парижской студии Kitsune (Digitalism, Justice и т.д.). Несколько лет назад российские хипстеры поклонялись самодеятельности подростков из “Лемондэй” и модному постмодернизму Псоя Короленко. Из традиционного канона поп-музыки, хипстеры выделяют Velvet Underground, кривляку Давида Боуи и синти-поп 80-х: Duran Duran, Erasure и т.д. Любовь к первым происходят из-за их относительной неизвестности для обывателя, а также из-за их связи со “священной коровой” хипстеров Андреем Вархолой. Любовь к последним же музыкантам основывается на их бесталанности, на том, что эти синти-поп исполнители были в большей степени эффектными картинками, торжеством формы и маркетинга MTV над содержанием и дисциплиной музыкального таланта. Поверхностность самой музыки в данном отношении не недостаток, а достоинство, ведь таким образом подчеркивается ценность “картинки” и столь любимая хипстерами “ирония” дешевого продукта в дорогой упаковке.

Любовь к “независимой” музыке является проявлением общей претензией на интеллектуальность и авангард в культуре. Западные хипстеры смотрят “авторское” кино (фильмы Уэса Андерсона и Миикэ Такаси, “Кофе и Сигареты” Джима Джармуша), разбрасываются именами писателей (Чарльз Буковски, Норман Майлер, Джек Керуак), художников (как уже упоминалось выше, “священная корова” всех хипстеров – Энди Уорхол, но Жан-Мишель Баския тоже в цене), фотографов (в почете стиль Терри Ричардсона) и философов (особо в почете Мишель Фуко, Жиль Делез, Славой Жижек). Если хипстер учится в университете или колледже, скорее всего он изучает критическую теорию и film studies, сравнительную литературу, фотографию или дизайн – все, что имеет заявку на культурность и богемность, жизненную не-прагматичность в бытовом ее смысле, но вместе с тем и не есть серьезное гуманитарное или научное образование (чересчур сложно и недостаточно постмодернистично). Идеальный хипстер ведет свой блог, а некоторые еще и являются “зинстерами”, т.е. теми, кто выпускает собственный самиздат. Хипстер также может быть поборником прав геев и лесбиянок, защитником прав животных, представителем “креативного класса”, виганом, анархо-коммунистом, асексуальным секс-маньяком – суть от этого не меняется. В чем же заключается эта суть?

Выбор культурных ориентиров хипстера, так же как его мода в одежде, основывается на утверждении верховенства иронии над серьезностью, “hand-made” подхода над дисциплиной устоявшейся школы. Хипстер разбрасывается именами таких мыслителей как Фуко и Деррида именно потому, что они считаются (иногда ошибочно, но для хипстера это не важно, истина хипстера не интересует, ведь она не “иронична”, а значит, не модна) идеологами постмодернизма, который хипстер понимает как торжество эклектики, разрозненности, невозможности построения смысла и объединяющих людей “мета-нарративов”. А раз нет смысла, раз “коммунизм невозможен”, раз нет содержания за формой, то сама форма становится самоцелью. Ирония как отрицание истины становится для хипстера аксиомой. Поп-арт для хипстера – сущность искусства, не умеющий рисовать маркетолог Энди Уорхол – эталон “креатора”. В определенном смысле, хипстеризм это апогей пассивного нигилизма Ницше с самодовольной и лоснящейся улыбкой победившей Айн Рэнд.

Методология анализа внутренней структуры Хипстера

Итак, что мы имеем? Пока мы просто описали внешность и повадки хипстера, но мы не объяснили, почему и как он стал именно таким, а не другим. Если хипстер – это нигилист-гедонист, то почему он такой? Если хипстер - жертва моды на поверхностную одномерность, идеолог общества потребления и спектакля, адвокат иронии – то почему? Пока мы не объяснили, что хипстером движет, и какие интересы он представляет, не вписали хипстера в горизонт современного мира, не прояснили его смысл в этом мире.

Имеющиеся в интернете плохо написанные статьи про истоки хипстеризма в основном состоят из повторяющихся снова и снова клише про этимологию слова “hipster”, мол, все началось в субкультуре американских битников 1950-х годов, и ничего дельного для нашего расследования в себе не несут.

В контраст к такому поверхностному подходу к анализу моды на поверхностность, коей является хипстеризм, я предлагаю применить модель социальных явлений известного французского социолога Пьера Бурдье.

Согласно Бурдье, в моей вольной его интерпретации, субъекты в обществе выступают агентами капитала. Существуют различные формы капитала. Финансовый капитал это деньги, которые хотят сделать как можно больше - до бесконечности - самих себя. Желание агента финансового капитала направлено на эту ненасытную и бессмысленную цель, которую в бизнес-школах – этих “высших партийных школах” капитализма, благородно именуют “созданием ценности” (value-creation). Капитал также может быть культурным. Культурный капитал это накопленные знания и семиотический багаж, “генетический” фонд мемов и идей, населяющих человеческий ум и передающихся от учителя ученику. Агент культурного капитала хочет сохранить свой культурный багаж и осеменить им как можно больше умов. Наконец, существуют также капитал социальный, то есть, объем связей, дружб, знакомств, признаний и признательностей между человеком и другими людьми. Социальный капитал позволяет мобилизовать капиталы других и, как некий “финансовый рычаг”, умножить значимость того, что уже есть.

Разные формы капитала взаимосвязаны и взаимозависимы, но вместе с тем, они конкурируют друг с другом за желания и ценности своего агента, человека. Капитал – он как сама жизнь, хочет максимально наесться, расплодиться, доминировать. Жизнь агентов форм капитал также является бесконечной борьбой за место под солнцем, оптимизацией использования доступных ресурсов для достижения наибольшего доминирования над другими. Поле битвы включает как отношения между социальными классами капиталистов различного калибра, так и внутри каждого класса, и даже, внутри одного человека за его ценности и решения.

Человек в такой модели жизненного “реализма” (в смысле противоположности его идеализму), формирует свою жизненную стратегию - что хотеть? что ценить? что делать? - на основании того, какое распределение капиталов дано ему от рулетки рождения, а также на основании того, какая форма капитала оказывается наиболее “прибыльной” инвестицией усилий в сложившейся ситуации. Например, человек, который родился в семье профессоров, скорее всего, получит от своих родителей большой культурный капитал, но совсем немного в плане денег. Такой человек, скорее всего, пойдет по стопам своих родителей и выберет интеллектуальное занятие, потому что именно таким образом он сможет эффективно использовать то культурное состояние, которое ему дано. Такой человек на подсознательном уровне понимает, что его конкурентное преимущество в обществе состоит именно в том, что ему, с его багажом фамильярности с культурой, легче всего будет сохранить, а возможно, преумножить культурный капитал, и конвертировать его в деньги и связи. Он также инстинктивно понимает, что ему будет труднее попытаться пробиться в класс финансовых капиталистов, ведь ему надо будет начинать с финансового нуля, а где-то надо будет даже растерять или забыть свою культурность, так как она может ему мешать.

При резкой смене общественного строя, как, например, случилось при Перестройке, относительная ценность различных форм капиталов и связанных с ними жизненных стратегий меняется. Например, в СССР, при отсутствии институтов рыночного капитализма, инвестиции в финансовый капитал не могли принести такой же возврат на вложенные усилия как при рыночном режиме 90-х годов. Поэтому выигрышной стратегией было вкладываться в связи и научные степени. Однако после Перестройки обменный курс между капиталами резко изменился. Культура и знания резко упали в цене, тогда как “грязная зеленая бумажка” доллара резко возвысилась. В изменившихся условиях, тот же самый потомок “интеллигентишек вшивых” из приведенного выше примера может и откажется от своего багажа никому уже не нужной культурности и попытается стать финансовым подмастерьем. Так сделали те кандидаты наук и дети профессоров, кто в 1992 году пошли торговать на базар арахисом, пальто и пылесосами (некоторые даже стали успешными бизнесменами, другие, потеряв и культуру, и деньги, и связи, люмпенизировались).

Формы капитала взаимосвязаны и взаимозависимы. Например, имея деньги и достаточное время, можно, накопить культурный капитал через институты образования и потребление продуктов культуры. Культурный капитал и знания могут заработать деньги. Социальный капитал помогает приумножить и то, и другое. Тот, кто богат деньгами или признан как знаток культуры, имеет доступ к большому числу знакомств и может мобилизировать их капиталы. Именно поэтому, хоть разные формы капитала и конкурируют друг с другом, симбиотический их характер не может допустить полной доминации одного типа над остальными.

Примечание: Надо отметить, что сам Бурдье, следуя марксисткой парадигме, признает первенство финансового капитала. Согласно Бурдье, класс финансовых капиталистов в итоге контролирует, какая именно культура считается легитимной и эталонной в данном обществе.

В такой модели человеческой жизни как бесконечной борьбы сил, культура выступает в роли оружия за удержание и выражение определенных позиций. В своей знаменитой книге Distinction, Бурдье излагает аргумент против идеи Канта об эстетическом суждении как о чистой способности разума, свободной от мирских интересов. Наоборот, говорит Бурдье, наши эстетические предпочтения прямо отражают наш социальный класс и все его страсти. Иначе говоря, наш вкус и предпочтения мы выбираем не свободно от того, что и как много у нас “есть”, но нам нравиться то, что нам должно и может нравиться в рамках данной нам позиции.

Например, богачи, которые могут никогда в жизни не работать, но все равно будут становиться все богаче через “средневзвешенную стоимость капитала” (которая при капитализме больше чем темп роста экономики в целом), всем своим выбором ценностей и интересов показывают другим, не столь богатым, об этом своем статусе. Горные лыжи, дорогие машины, дорогая одежда, лобстеры и благотворительность – все это интересы, которые не по карману рабочему классу, и именно поэтому они и нравятся богатеям. Вместе с тем, среди финансовых капиталистов есть разница между “нуворишами” и “старыми деньгами”. Первые имеют деньги недолго, а поэтому их показушность вращается только вокруг материальных, быстро-покупаемых интересов: Порше Кайенов, часового китча Убло и окрыляющих цепей Шанель. Конкурируя за доминантность в обществе, представители “старых денег” пытаются обособиться от “нуворишей”, добавляя к потреблению вещей потребление культуры, и даже претендую на то, чтобы задавать эталон культуры во всем обществе. Дело в том, что для того, чтобы понимать культуру, требуются не только деньги, но и много времени и правильные знакомства, а эти ресурсы быстро так не купишь. Устанавливая акцент не только на товарах, но и на “впитанном внутрь” культурном капитале, представителя “старых денег” защищают свой класс от претендентов извне. При этом они также диверсифицируют свой портфель капиталов и добиваются оптимального синергетического эффекта между ними, генерирую максимальную абсолютную прибыль для себя и своих потомков.

С другой стороны, интересы тех людей, кому, волею рока, удосужилось оказаться обделенными всеми видами капиталов, сводятся к тому, что можно недорого и быстро купить, и что не требует каких-либо культурных активов. Поход в МакДоналдс, просмотр американской комедии в “зомбоящике”, танцы под водочку и музыку “Руки Вверх!” – вот предпочитаемый досуг несчастных люмпенов.

Как нечто среднее, пешие прогулки по горам (так называемый “hiking”) – это нравиться тем, кто не столь культурно обделен, чтобы радоваться МакДональдсу, но и не столь финансово-наделен, чтобы отдыхать в Куршевеле или Марбейе. Такие бедные, но в чем-то состоятельные, люди оценят поход в музей, выезд на природу, хорошую книгу. Они любят говорить, что деньги не важны, но “главное – духовность”. Естественно, они так говорят потому, что они не могут позволить себе иного, и вся их жизненная система делает так, чтобы подобного рода суждения казались бы им собственным выбором, продуктом не ограничения, но свободы.

Ключевым моментом теории Бурдье является то, что для самого человека, такая детерминированность предпочтений и диспозиций кажется совершенно естественной и не-навязанной. Человек, выбирающий что-то в габитусе своего класса, думает, что класс этот в его вкусах роли не играет. Как и в случае с успешно работающей идеологией, субъекту кажется, что то, что он думает и хочет, совершенно не-идеологично. Увидеть, что очевидность вовсе не очевидна, т.е., что существуют разные варианты “очевидности”, можно только предприняв “греховный” прорыв сквозь идеологическую интерпелляцию…

Картина мира, которую я сейчас описал, жестокая, как канал Animal Planet. Это беспрерывная война всех против всех ради максимизации денег, распространения идей и увеличении власти над другими. В такой картине мира, образование это способ сохранить и передать свою позицию в обществе своим наследникам. Культура, а в особенности мода - это механизм создания “пафоса дистанции” и отсеивания нежелательных элементов из своего класса. Все общество классифицировано, все в жизни делится на “своих” и на “чужих”, на доминантных и доминируемых. Эта злая каша заправлена непрерывным самообманом, самонезнанием, лжесвободой, и вырваться из этого зловещего круга невозможно.

Внутренняя структура Хипстера

Может ли такой пессимизм мира помочь нам понять феномен хипстеризма? Я думаю, очень даже может. Именно в мире, каким он представляется в работах Бурдье, хипстер становится очень понятным, прозрачным и даже примитивным по своей сути явлением. Хипстеризм - это не что иное, как классовый жест избытка капитала (в основном, культурного), возведенный в культ, фетиш и самоцель.

Как уже говорилось ранее, те, кто имеют очень много капитала, должны защищаться от тех, кто этот капитал вожделеет получить. Нужно создать “пафос дистанции”, distinction, статусную разницу между тем, кто имеет и тем, кто не имеет. Как это сделать? Демонстрацией переизбытка, т.е., отказом от того, что хотят так сильно получить другие.

Тот, кто знает правила игры, которыми трудно овладеть, может позволить себе их “элегантно” нарушить, причем элегантность, как эстетика классовой разницы, проистекает именно из-за этого контраста. Тот, кто может себе позволить носить самую дорогую и “правильную” одежду, добавит специально немного небрежности, немножко “sprezzatura”: на дорогом пиджаке расстегивающиеся манжетные пуговицы специально не застегнуты, а галстук немного скошен, причем тонкий его конец болтается ниже толстого. В дизайне интерьера то, что могло бы быть идеальным, специально разрушается, и состаренная мебель считается шиком, хотя для многих семей купить новую мебель – это несбыточная мечта. Тот, кто способен оплатить самое престижное образование в мире (примерно пятьдесят пять тысяч долларов США за год бакалавриата в школе “Лиги Плюща”), может “растратить” его на непрактичную специальность вроде modern culture and media, в то время как в Индии тысячи детей претендует на одно место в инженерном институте (и кончают жизнь самоубийством, если не поступают в него). Тот, кто имеет слишком много денег, может позволить себе отказаться от них в пользу “благотворительности”. Тот, кто имеет слишком много культуры, может позволить себе философский постмодернизм - некое диетическое попурри из тяжеловесного культурного капитала. Мир выпендривается как может.

Все эти проявления классовых “понтов” объединяет принцип, согласно которому тот, у кого что-то есть в избытке, может позволить себе отказаться от небольшого его количества и тем самым продемонстрировать собственную “сытость”. Хипстер берет именно этот жест капитала, и возводит его в Абсолют, зачастую демонстрируя “элегантный отказ” при отсутствии условий его возникновения и легитимности.

В то время как некоторые хипстеры в Америке и Европе действительно являются детьми финансово и культурно богатых родителей, живущих на доходы с траст-фондов, самые верные хипстеры вырастают из орд “обделенных”, а не “сытых”. Это объясняется тем, что быть хипстером сегодня очень недорого для тех, у кого ничего нет.

Необходимый для формы хипстера “переизбыток” сегодня, возможно впервые в истории человечества, очень доступен. Достижения научно-технического прогресса в наши дни позволяют получать колоссальное количество информации, таким образом, делая демонстрацию “культурной статусности” очень дешевой для массы пользователей Google. Редкую музыку можно бесплатно скачать через торренты, грувшарки, плееры вконтакте. Терабайты модных картинок бесплатно выставляются на всевозможных сайтах “уличной” моды. Необычную одежду можно очень недорого приобрести в Zara и ее аналогах, выпускающих по новой коллекции каждые два недели. В целом, торжество капитализма в мире привело к небывалому перепроизводству всего и вся, и даже Геббельс от маркетинга не в силах запихать в потребителей все то, что им и так не нужно. Отсюда возникают всевозможные аутлеты, ebay и т.д. Интернет же помогает обмениваться дешево полученным снобизмом и нарциссизмом на форумах и блогах, помогая сформировать самосознание хипстера как интернациональной общности.

В этом контексте, вместо того, чтобы пытаться заработать немного денег и, если повезет, культуры через долгий труд дисциплины, ученичества и борьбы, человек обездоленный и ленивый сегодня имеет уникальную возможность вести себя так, как если бы он уже был богат давно, настолько “богат”, что его это “богатство” ему пресытилось. Сегодня, как никогда ранее, можно, по крайней мере в разрезе представления, отказываться от того чего не имеешь. Ведь сущность хипстера как раз заключается в том, чтобы отказываться от того, чего у него нет.

Хипстер может не уметь ни рисовать, ни писать, но он “креативен”. Хипстер не читал Канта, но он последователь Фуко. Хипстер не работал в корпоративной среде ни дня, но он уже “downshifter”. Хипстер не заработал ни копейки, но он возмущен пошлостью обычной работы. Хипстер не умеет танцевать, но он находить неуклюжесть “cute”. Хипстер не знает, какие три параметра регулируют выдержку в фотографии, но он “предпочитает Polaroid”. Хипстер не знает историю музыки и не умеет ценить классику, но он априори находит их “скучными”. Хипстер не знает ничего о крое, пропорции и цветовом сочетании в одежде, но он одевается “против” всего этого. У хипстера нет ничего, но он уже отказывается наперед, авансом. Правильный хипстер никогда не признает себя хипстером. Идеальный хипстер это никто, который якобы был всем.

Секрет популярности хипстера среди масс сегодня в том, что это просто очень удобно: каждый ленивец, шарлатан и дилетант может вести себя как пребывающий в тоске от невыносимой банальности этого мира гений. Сплин денди 19-го века будет доставлен вам мгновенно в бутылке Кока-Колы.

По этой же причине, основной контингент хипстердома сегодня составляют именно те, кто в действительности шарлатанами и лентяями и является. Если человек в силах что-то сделать и построить, он не будет тратить время и энергию на модное, но при этом пустое позерство. Если человек чувствует в себе силы вложить свои усилия конструктивно, то есть, если он может обеспечить возврат на свои усилия в виде реальных капиталов, такой человек не захочет тратить энергию на бесплодие хипстеризма, просто потому что это очень дорого для него в плане “opportunity costs”. Для тех, же, кому нечего миру дать, быть хипстером очень удобно, ведь таким образом можно представлять собственную ничтожность как высшую добродетель. Самооценка поднимается при минимуме усилий.

В итоге, по принципу “неблагоприятного отбора” (adverse selection), в печальной луже хипстеризма оказываются либо самые нежизнеспособные из детей богатых - настолько испорченные, что не в силах наделить свою жизнь и данные им по прихоти фортуны ресурсы хоть каким-то смыслом, либо самые посредственные из непривилегированного сегмента общества – те, кто не имеет никаких талантов и жизненной силы бороться, но при этом страдают от раздутых амбиций нереализуемого эго.

Роль Хипстера в обществе

И все же, какую роль выполняет хипстер в обществе? Это просто паразит, который, ничего не имея, мимикрирует в своем поведении под тех, кто имеет очень много? Если это так, то можно ожидать, что со временем у общества разовьется к хипстеру иммунитет, а сам хипстер вымрет. А может быть, хипстер - это наоборот симбионт, который выполняет какую-то важную роль в ненасытной машине капитализма? Если это так, то популяция хипстера будет множиться до того оптимального уровня, когда все мы будем немножко Уорхолами.

Для понимания роли хипстера в обществе, я предлагаю выйти из модели Бурдье, представленной мной ранее. Я предлагаю обратить внимание на то, что в хипстере человека является самым активным и живым – на его желание.

Желание – это то, что определяет человека, наделяет его жизнь смыслом. По силе желания можно судить о силе характера человека, по направлению этого желания – о его ценностях и целях. Без страстного желания внутри человек неинтересен и пуст. Без желания нельзя ни понять этот мир, ни изменить его. Можно сказать, что в желании таиться источник личностной и общественной активности человека.

Примечание: при всей важности желания в жизни человека, очень мало людей задают себе вопрос: "Что же я желаю на самом деле?". Еще меньший процент спрашивает дальше: "Почему я желаю то, что я желаю?"

В современной неолиберальной капиталистической идеологии желающему субъекту выделяется воистину центральная роль. Из стремления субъекта максимизировать свою “полезность” (utility) путем удовлетворения своих, основанных на желаниях, потребностей выводятся все экономические “законы”. Соответственно, из них уже выводятся преимущества рыночной экономики, как режима, при котором может быть удовлетворено наибольшее количество желаний. В политической теории, основополагающая для либерально-демократического режима ценность “политической свободы” также базируется на предпосылке независимого желающего субъекта, свобода которого заключается в том, что исполнениям его желаний не мешают силы извне (такая концепция свободы называется “negative freedom”, в противовес основанной на определение идентичности субъекта, и потому “тоталитарной”, “positive freedom”). И в экономике, и в политике как аксиома принимается идея о существовании независимого субъекта как машины по производству желаний. В данной идеологии, табуирован вопрос о том, как именно желания образуются в субъекте, почему образуются именно эти желания, насколько эти желания действительно принадлежат субъекту и каким образом идентичность субъекта зависит от этих желаний. Нам просто предлагают поверить, что автономный желающий субъект “жил, жив и всегда будет жить”.

В то время как с точки зрения идеологического обоснования капитализма человек наделяется способностью самостоятельно и независимо производить желания, в реальной жизни человек практически постоянно находиться под мощным воздействием различных видов контроля желания извне. Идеологические аппараты институтов образования и средств СМИ постоянно ведут работу по формированию субъекта в рамках определенного образа, с “правильными” желаниями (например, желать “капитализм” и не желать “коммунизм”). С другой стороны, вид пропаганды называемой “маркетингом” наделяет человека все новыми желаниями и потребностями, о существование которых сам человек даже бы и не задумался. Таким образом, маркетинг пытается разрешить проблему извечную капитализма, заключающуюся в неограниченном росте производства при ограниченном естественными причинами спросе.

Таким образом, если признать, что желание человека очень ценно в современном мире, и даже является основополагающем для такого мира, каково же желание хипстера? Почем обществу может быть выгодно культивировать желание хипстера?

Больше всего хипстер хочет, чтобы его видели, чтобы видели его манерный жест отказа от того, чего у него нет. Хипстер это эксгибиционист, питающийся признанием других - не за заслуги или идеи, но за кажущуюся статусность жеста пресыщения. Ничего не производя сам, хипстер не может существовать в изоляции от взоров других людей. Самосознание хипстера не основывается на внутреннем, получаемым с опытом личностном стержне, но оно опосредовано образами извне, а также взглядами на эти образы. Хипстер – это во многом просто модник, а каждый модник хочет соответствовать какому-то рожденному извне образу.

Что значит хотеть, больше всего в жизни, выглядеть как кто-то на картинке из модного сайта? Это значит быть зависимым. Зависимым от внешнего одобрительного взгляда и тех образов, которые в данную секунду считаются модными. Это также значит быть пассивным. Пассивным реципиентом всего, что “модный другой” установит в роли эталонной картинки для подражания. Наконец, это значит быть потребителем. Потребителем товаров и образов, которые можно быстро купить и которыми можно мгновенно укрыть свое инфантильное и кроткое безличие. Болезнь модой - это наркомания, побег от пустоты внутри по дофаминовым нейронам мгновенной гратификации.

Разница между просто модником и хипстером заключается в том, что если модник довольствуется соответствием какому-то существующему модному образу, то хипстер претендует на более “креативную” роль. В то время как обычный модник довольствуется существующим трендом, хипстер в каждый момент времени уже ожидает будущего. Хипстер не будет делать то, что считается модным сейчас, хипстер якобы уже все это проходил задолго до того, как оно стало “модным”. Образ, в котором хочет себя видеть хипстер это образ “акушера” - проводника и условия появления - новой модности.

Различие между жертвой просто моды и жертвой хипстердома с точки зрения их общественной функции заключается в следующем. Неуверенный в себе, зависимый от внешнего взгляда и подсаженный на иглу потребления модник необходим капиталистическому обществу именно потому, что он является идеальным потребителем всего того, что в нас пихают маркетологи. Не производящий новых идей, не стремящийся изменить мир (хипстер везде распространяет вокруг себя ауру постмодернистического “конца истории”), но при этом претендующий на “креативность” хипстер, это идеолог общества пресыщения, возводящего в норму пере-производство и пере-потребление. Роль хипстера в капиталистическом обществе заключается в том, чтобы потреблять и восхвалять избыток. Подобно тому, как банки увеличивают количество денег в экономике, хипстер мультиплицирует желание потреблять вне всяких разумных пределов.

Что такое Хипстер в Казахстане?

Итак, мы поняли, что хипстер на Западе – это преданный жрец капиталистического культа потребления. Чем же является хипстер в Казахстане? Тем же чем в странах “первого мира” или чем-то иным? Тот факт, что хипстер в Алматы может выглядеть так же, как его коллега из Европы еще ни о чем не говорит. Это легко - импортировать внешний образ, но как быть с внутренним содержанием? Чтобы понять хипстера в казахстанском контексте необходимо понимать то общество, которые мы вырастили за годы независимости.

Примечание: С тех пор, как мир перестал верить в сказки, а Бог скончался, было известно, что в основе всякого большого богатства – воровство и грабеж, в основе добродетели – насилие и жестокость, в основе истины – ложь и выдумка. История становления капитализма в Казахстане – это история о самой природе капитализма, неприкрытая завесой неолиберальной идеологии.

В первые годы независимости рушились общественные институты Советского Союза. В плане ценностей на первое место выступили материальные блага, тогда как культура и наука, более высоко котировавшиеся ранее, резко потеряли в цене. Вместе с тем значение связей, особенно родственных и родовых, усилилось, потому что именно по связям можно было получить доступ к распилу в прошлом общественной собственности. Данный преступный процесс давал путевку в жизнь наиболее преступным элементам общества.

Примечание: Надо признать, что и в коррумпированном СССР связи решали многое (но не все!). С рождением суверенного Казахстана значение архаичных родоплеменных отношений еще более укрепилось.

В процессе становления капитализма в Казахстане преимущество получали готовые к риску живчики, особенно те, кому было нечего терять. Процесс накопления денег как высшей цели давал преимущества людям, обладавшим своеобразными “деловыми качествами”: готовностью без зазрения совести обобрать другого, способностью, переступая через всякую гордость, выслуживаться самым низком образом и т.д. Некоторые из схем, использовавшихся “новыми казахами” для установления своего нового режима включали рэкит, рейдерство, взятки, использование административного ресурса для разграбления государственных бюджетов, вывод денег заемщиков путем предоставления кредитов связанным компаниям, “кидание” дольщиков, финансовые пирамиды, проституция, сводничество, убийства. Некоторые из этих приемов хорошо описаны в книге “Шымкентская Мафия” Темиртаса Тлеулесова, в разоблачающих материалах оппозиционных и официальных СМИ, во всевозможных “гейтах” и “тестях”, а также в историях реструктуризации банков БТА и Альянс. В большинстве случаев, деньги удавалось делать наиболее жадным, борзым и беспринципным людям, тогда как более “добрые”, “интеллигентные” и “честные” люди оказывались, как и подобает “слабакам”, у разбитого корыта.

В результате, в Казахстане сформировались кланово-криминальные элиты с низкой оценкой значимости культуры и науки (ведь собственному положению они обязаны пренебрежением к этим родам деятельности), низкой степенью сострадания к другим членам общества (лохов следует обдурить и обобрать!) и общим преступным мировоззрением (в духе “нае…ать другого и свалить в Лондон”). Это были люди, думающие о том, чтобы забирать, но не давать, о том, чтобы получить моментальную выгоду, а не дожидаться плодов долговременных вложений.

С такой ценностной ориентацией элит, такие личные качества как любознательность, тяга к знаниям, желание творить стали читаться чуть ли не позорными, не подобающими “реальным пацанам”.

Получившие быстрые деньги элиты также ответственны за буйное цветение “казахских понтов”. Рожденные в микрорайонах и аулах новоявленные олигархи первым делом решили восполнить ошибки, к сожалению, не так легко стираемого прошлого, путем приобретения и выставления напоказ самых дорогих аксессуаров, одежды и машин. Обилию дорогих джипов при убогости остальных аспектов жизни в Алматы удивляются иностранные гости южной столицы.

Поведение элит повлияло на манеру жизни всего общества. В условиях триумфа инстинкта над знанием, а трайбализма над меритократией, видимость социального статуса стала основной заботой молодого поколения. Молодые люди стремились жить не по средствам, покупая дорогие джипы в кредит и ютясь при этом в малокомнатных советских панельках. Вместо того чтобы вкладывать в знания, молодёжь стала гоняться за hip-hop bling’ом от D&G и Dsquared. Бескультурье черных низов американского общества стало одной из основных культурных ориентаций казахстанской молодежи.

Примечание: Надо признать причастность нашей так называемой “интеллигенции” в формировании этого уклада. Если в обществе происходила девальвация значимости культуры и знания, если в норму входили бандитские ценности, то почему же наши интеллигенты ничего не предприняли? Почему они, эти “рыцари духа” и “совесть народа”, допустили это?

Возможно потому, что они сами и открыли первыми двери для дурного нового мира. Кто-то из-за наивной и слабоумной веры в неолиберальную утопию/идеологию (возникшей, как мне кажется, из-за подростковой любви к Битлз и затянувшегося подросткового возраста), кто-то из-за натренированного советской системой оппортунизма, кто-то из-за трусости и пассивности, развитой за годы сытой и алкогольной жизни на Тулебайке. В любом случае, “интеллигенция на пепелище родной страны” повела себя предательски, если даже не к государству, которое их вскормило, так в отношении культуры, науки и высоких человеческих ценностей – всего того, что интеллигенты по своему призванию должны оберегать и развивать.

Они хотели прав человека, и потеряли человека. Хотели демократию и “вечный мир”, а получили Обаму и “доктрину Вольфовица”. Хотели свободу, а получили жизнь в долг и тиранию маркетинга. Хотели "каждому по заслугам", а получили неофеодализм и олигархат. Они хотели всего лишь поиметь немножко красивых вещей, а в итоге “поиметыми” оказались все мы, оставшиеся 99%.

Перефразируя Томаса Карлейля можно сказать, что “всякую революцию задумывают [интеллигенты], осуществляют фанатики [и наемники], а пользуются ее плодами отпетые негодяи”. “Интеллигентишки вшивые” оказались воистину вшивы. Мой вердикт – виновны! Так забудем же этот термин – “интеллигенция”! Этот слово пусто и безнадёжно как пуста и безнадежна бутылка выпитого советского кефира.

Со временем, новоявленные капиталисты стали, в соответствие с логикой Бурдье, инвестировать в формальные проявления “культурности”. Они стали отправлять своих, зачастую бездарных, детей в частные школы Англии и Швейцарии, надеясь выжечь печать вырождения с черных лиц последних, заменив ее светлым нимбом Образования. Так как ни один вор не хочет видеть себя вором, но желает представляться меценатом, благородным лидером и слугой своего народа, сэры воры стали развивать художественные и модные тусовки, проводить благотворительные собрания. При этом почетная роль увеличения “культурности” как еще одного проявления статусности семьи нувориша была возложена во многих случаях на необремененных заботами “трофейных” жен и “принцессных” дочек отцов “благородных” семейств. Сыновьям и племянникам была уготована ответственная роль наследников и продолжателей отческого бизнеса.

В этом контексте, появление образа хипстера на горизонте городского сознания в Алматы стало значительным событием. Оно явилось закономерностью, революцией и сладкой ночной поллюцией в одном флаконе.

Для тех, кто мечтал о проявлении статуса, но не мог его себе позволить материально хипстеризм сулил дешевое альтернативное решение. Не надо покупать дорогие бренды, не надо брать кредит на Лексус. Скачал Ивана Дорна, оседлал поддержанный fixed-gear велосипед и вперед, к снобству! Как другие красуются дорогим шмотьем, хипстер понтуется цитатами из индустрии развлечений, и тем самым снимает ренту внимания с менее просвещённых людей. Худоба из микров наконец то смогла почувствовать себя не маргиналами, но “фэшн”!

Для скучающих жен и дочек состоятельных, хипстеризм создал среду, в которой можно без лишних оправданий проводить свои пустые тусовки под благородным предлогом культурного события. Хипстеризм как культ культурообразности, то есть, чего-то смахивающего на культуру, но при этом являющегося поверхностным жестом, конгруэнтен потребностям тепличных женщин иметь налет культивированности при отсутствии настоящих знаний.

Для шарлатанов от искусства, не умеющих ни рисовать, ни думать, но при этом пытающихся продать провинциалам осыпающиеся от старости догмы концептуального “искусства” (а именно, затертую до дыр идею о том, что акт творения заключается в церебральном акте переоценки, а не в пластических качествах изображаемого), хипстердом предоставил благодарную публику.

Примечание: К сожалению, надо признать, что большинство современных “худло-жников” попадают под эту характеристику. Эти очковтиратели денно и нощно клепают свой скучный, опоздавший лет так на шестьдесят, поп-арт, пытаясь угодить фантазиям провинциальных нуворишей жить в интерьерах в стиле “лофт” – прямо как в европейских глянцевых журналах.

Три вышеназванные группы людей получили от хипстеризма то, что им так было нужно согласно логике капитала. В удовлетворении этих интересов, Казахстан повторил опыт других стран и поэтому можно сказать, что хипстер в Казахстане удался и по виду и по содержанию. С этой точки зрения, приход хипстера в Казахстан говорит о развитии нашей рыночной экономики, о создании класса потребителей, об интеграции страны в мировое рыночное общество. Хипстер - это знак нашего “прогресса”!

Однако в случае Казахстана существует еще один слой людей, которых хипстеризм коснулся и которые наделяют казахстанского хипстера особым цветом.

Для тех, кто не желал или по складу своей души не мог принять “понятки реальных пацанов”, хипстеризм сверкнул гранью “второго пришествия” культуры в этот варварский мир. В мире “казахских понтов”, богемный и хрупкий хипстер мог показаться привлекательным и свежим образом, предвестником другой жизни в Казахстане.

Данную группу людей я называю “обманутыми вкладчиками” потому что, эти люди увидели в хипстере чересчур много, увидели в хипстере то, чего у этого маркетингового функционера быть не может – духовность, новаторство, надежду.

В действительности, хипстер не имеет ничего общего ни с творчеством или духовностью. Хипстер не может быть надеждой, потому что он бесплоден. В плане культуры, хипстер не может создать ничего стоящего, потому что он движем реакционной завистью, а не страстью высказать несказанную еще истину, вне зависимости от того, что подумают об этом другие. В плане воображения, сознание хипстера характеризуется чрезвычайно ограниченным объемом оперативной памяти, которой хватает лишь на картинки в Instagram и односложные предложения в Twitter. В своей гражданской позиции, хипстер реакционер и трус – он боится по-настоящему нового, сильного и красивого, прикрываясь нигилизмом постмодернизма и, таким образом, защищая статус-кво.

Для “обманутых вкладчиков” хипстер должен быть катализатором. Разочарование хипстером должно прийти и подтолкнуть к поиску более плодотворных путей развития. В этом смысле, хипстер конструктивен как образец ложной правды, как пример того, каким не надо быть. Парагон дешевки и глупости, хипстер должен быть пройден, исчерпан и преодолен, чтобы появилась надежда на создание новой культуры в Казахстане.

После Хипстера

Цель моего эссе – доказать и сделать так, чтобы маркетинг не оказался единственной правдой нашего времени. Надежда данного эссе – разбудить интерес к необъятному богатству мира внутри и вокруг нас. Правда моего эссе в том, что жизнь без праздника внутри, без животворящего, всегда молодого, способного все изменить и всех объединить праздника – такая жизнь бессмыслена и тщетна.

Почему у нас такая неприглядная, похожая на вывернутую на изнанку ванную комнату, архитектура (примеры: реконструированный Дворец Республики в Алматы, город Астана)? Почему у нас не пишут интересных миру книг? Почему наше образование такое провинциальное, а интересы молодежи такие короткие? Почему наши институты развития убыточны и проворованы? Почему наши “элиты” такие убогие, такие “мамбетские” (добавить по вкусу: презренные, гадкие, грязные)? Почему наша так называемая “интеллигенция” такая жалкая, такая паршивая (добавить по вкусу: продажная, гнилая, бессильная)? Почему, несмотря на все усилия казахских националистов за последние 20 лет, культура казахского языка все никак не может стать престижной и притягательной (подсказка: возможно, развивать надо не язык, а новую, способную быть всем актуальной, культуру?)? Почему, имея богатства природных ресурсов, мы все никак не можем развить инновационное производство, а социальное неравенство, наполняющее сердца людей агрессией и черной завистью, выше всяких допустимых максимумов? Есть ли у нас хоть какое-нибудь производство вообще, вне перепродажи, унылого копирования и бесталанного опоздательства?

Мы сидим в своей унылой луже потому, что наше желание направлено не на производство новых идей и смыслов, но ориентировано на другие вещи. Наши мозги подсажены на модные картинки, мышление парализовано маркетингом и тревогой о статусе, а та энергия, что еще зиждиться, направляется на зарабатывание нечистых денег. Не имея возможности укрепить свою самосознание посредством реальных достижений, мы обращаемся к выдуманному прошлому, чтобы почувствовать себя “Вечным Элем” нахаляву и уже сейчас...

Что делать в этой ситуации тем, кто хочет и готов меняться? Перво-наперво, необходимо понять, что основным полем боя за лучшее будущее является желание человека. Необходимо научить людей желать по-новому, по-умному, а именно, желать не потреблять и воровать, но создавать и дарить. Целью нового желания должна стать Культура.

Примечание: В этом эссе я уже употреблял слова “культура”, “культурный капитал”, “культурообразность” и т.д. в разных контекстах и в разных смыслах. Теперь же, я ввожу новый термин, и, чтобы отличать его от категорий Бурдье и словосочетаний свободного языка, я буду использовать слова “Культура” с большой буквы.

Что такое культура? Культура – это такое состояние, при котором человек меняет мир путем расширения границ того, что человеческий вид может помыслить и почувствовать. Желать Культуру значит любить состояние открытия, при котором архитектура нейронных связей мозга перестраивается и позволяет миру представиться в новом образе. В результате, в мир приходит новая истина, перед новизной которой все равны и которую уже никто не может отрицать. Такую истину нельзя предсказать заранее, она отменяет существующие до этого системы координат. Опыт рожденной Культурой истины перепахивает тебя вдоль и поперек, меняет тебя, делает тебя глубже. Тем самым, истина объединяет людей всех классов и когорт (все равны перед тем, чего еще никогда не было), освобождает от гнета и обид прошлого, дают людям новую историю и смысл. Поэтому, желать Культуру значит хотеть обогатить и расширить мир, наделить его надеждой, а людей проживающих в нем – единством и свободой одновременно.

Люди могут принимать ошибочно хипстеризм за Культуру, потому что и хипстер, и человек Культуры кажутся свободными, способными отказаться от того, что уже есть. На самом деле существует принципиальная разница между хипстеризмом и Культурой. Свобода хипстера - это рассчитанный на публику жест, в то время как свобода Культуры – это внутренняя необходимость. Свобода хипстера основывается на владении переизбытком, от малой части которого можно напоказ отказаться, в то время как свобода Культуры – это создание того, что еще не было.

Примечание: Конечно, одним из необходимых условий Культуры является накопление большого количества знаний, вещей, опыта. Невозможно создать что-то новое, не повторив и не перебрав огромное количество того, что уже есть. В большинстве случаев, открытие нового не является самоцелью для человека и происходит в результате побочного продукта смешивания, обжёвывания и переживания того, что уже известно. Это все конечно так, но это относится к тому, каким образом свобода Культуры выражается в мире, но не к тому, что есть эта свобода по своей сути. По своей сути, свобода Культуры это создание нового в мире, тогда как “свобода” хипстера не приносит в мир ничего нового, она только напоминает миру о том, что капитал в нем распределен неравно.

Говоря образами математики, степень свободы хипстеризма можно посчитать, перебрав все то, чем хипстер якобы владеет и от чего отказывается, то свободу Культуры посчитать нельзя, потому что Культура это не владение уже существующим, но бесконечность создания нового. Поэтому можно сказать, что хипстеризм основан на жадности и устремлен в прошлое, в то время как Культура основана на щедрости и устремлена в будущее.

Если Культура столь хороша и полезна, как я ее описал, почему же в Казахстане люди не желают Культуру? Возможно, потому что они не знают, как она выглядит и, следовательно, не могут ею интересоваться. Таким людям надо показать сияние Культуры на лучших ее примерах. С другой стороны, даже если люди знают, как пахнет Культура, они выбирают не отдаваться страсти к ней потому, что они не верят в возможность прожить за счет этого желания. Такие люди могут начать желать Культуру, если она станет более ликвидной, то есть, если спрос на нее от других людей поднимется и с ее помощью можно будет прокормиться. Наконец, возможно, Культура не интересна людям потому, что они осознают свою неспособность ею заниматься. Такие люди, не интересуясь Культурой для самих себя, косвенным образом принижают возможный интерес к ней и со стороны других, более способных людей. В такой ситуации интерес к Культуре становиться не просто частным выбором каждого, но и ответственностью человека перед обществом и миром. Культура – это “positive externality” для общества. А это значит, что повышение престижа Культуры должно стать заботой как можно большего числа людей, даже если сами они ничего в Культуре сделать не смогут. Каждый должен понять, что без Культуры хоть для кого-то из нас, нам всем уготована судьба быть вечно опоздавшими, вечно оправдывающимися, завистливыми неудачниками…

Допустим, человек согласился со мной и решил направить хотя бы часть своего желания на Культуру. Как именно он может это сделать? Он может начать с получение опыта пассивного переживания того, что активно переживают творцы Культуры. Для этого, прогрессивное человечество уже много лет читает книги, и чуть меньше лет - слушает музыку и смотрит кино.

Решение, казалось бы, простое – сегодня почти все можно бесплатно скачать из интернета, но наш мир так захламлен бездарной, произведенной маркетологами диз-информацией, что желающий учиться человек просто не знает с чего и как ему начать. Так, под воздействием пропаганды общественного невежества и великой отческой ностальгии, начинающий музыкант может подумать, что самая великая группа, которая когда-либо была, это The Beatles (что, конечно же, будет ошибкой), и будет пытаться повторять смазливых, но посредственных Битлов (вместо того, чтобы учиться у, например, никому неизвестного, но ой-как содержательного Captain Beefheart). Начинающий художник может подумать, что самый самый гений из художников – это Энди Уорхол, и эта зловредная хипстерская предпосылка не позволит ему оценить новаторство гениев руки и глаза Гойя, Сезанна или Вермеера Дельфтского. И так далее …

В отсутствии надлежащих социальных институтов, которые бы передавали традиции Культуры, единичные и поначалу разрозненные ценители Культуры могут появиться и сформировать новую среду, только если будет существовать авторитетный канон работ, на котором можно будет учиться и по которому можно будет отличать подделку от качества. В формате этого эссе, я бы хотел поставить задачу построения такого канона. Я предложу свой канон, и возможно для кого-то он будет чуждым и непонятным. Я понимаю, что отказаться от комфорта привычного нелегко. Но, если мы согласились, что развитие Культуры – наша жизненная необходимость, это будет необходимо сделать. Толстяку тоже трудно начать заниматься спортом, но ведь мы его не жалеем. Мы корим его за лень. Так почему же мы не корим Культурной лени? Чтобы развиваться, нужно прилагать усилия.

Мой канон хоть и будет субъективным, будет составлен на основе мнений некоторых экспертов, которых нельзя заподозрить в занятии маркетингом для выгоды какого-то либо заказчика. Основополагающим принципом, которым я руководствовался при составлении своего канона, будет различие между работой Культуры и продуктом попсы. Разница между ними заключается в следующем.

Когда я желаю Культуру, я пытаюсь выразить то, что еще не выражалось в этом мире. Возможно, я сознательно и не ищу нового как самоцель, но я отдаюсь процессу поиска со всей смелостью, честностью, ответственностью. Я не знаю, что может получиться, но я все равно пробую. В результате, я нахожу что-то важное, что я не мог предвидеть заранее. Я принимаю свое открытие как свое дитя, я радуюсь тому сюрпризу, который оно принесло миру, пусть даже все вышло и не так, как я изначально планировал. Это чувство открытия, смелости, любви к тому, что только что родилось и характеризует работу Культуры.

В противоположность этому, попса основана на предварительном расчете, она производиться под руководством маркетинга. Сперва маркетолог анализирует потребности потребителей, потом он пытается сделать продукт, который бы максимально удовлетворял эти потребности. Тогда как понимание Культуры требует усилия и терпения, потребление попсы происходит легко и быстро, без прелюдий. Попса намеренно предсказуема и продаваема. Потребность, которую она удовлетворяет в потребителе - это потребность в получении моментального удовольствия от распознавания привычного (сюжета, актеров, мелодий и т.д.). Функция попсы в мире заключается именно в предоставлении этого быстрого и глупого удовольствия, и, в этом отношении, попса это такой же болеутоляющий наркотик для замученных пустотой жизни людей, как и сигареты, порнография, мода или игра World of Warcraft.

Я считаю, что главным врагом в изучении Культуры является попса. Моя программа по преодолению хипстера внутри себя основывается на дисциплинированном, честном усилии по преодолению сладостного дурмана попсы и прочего “опиума” маркетологов.