Кошмары
У Птачека тоже кошмары. Может, ему снится виселица, может — каменный мешок в Троски. Или резня под Небаковом. Мало ли они повидали из того, что потом возвращается к человеку во сне. Индро не расспрашивает — по себе знает, что про Скалицу рассказать бы не смог. Как это передашь, кроме как нелепо разводя руками в воздухе: а тут огонь ууууу, а там люди ааааа.
Птачек сидит у костерка, согнувшись, поставив руки на колени. Растирает запястья под рукавами, будто верёвка до сих пор жжёт их. Кажется осунувшимся, голодным. Хотя на голод им грех жаловаться, кормят в «Чёртовом месте» от пуза.
Искры от костра летят вверх. Недавно прошёл ливень, воздух кажется сырым и прохладным. В лужах на раскисшей земле отражаются верхушки деревьев, лес негромко лопочет влажными листьями.
Птачек рассматривает свои руки, растопырив пальцы.
— Один монах учил меня читать судьбу по линиям на ладонях, — начинает он. — Он останавливался у нас по пути в Прагу. Дядя уговорил его дать мне пару уроков.
Приглушённый голос становится бодрее и звонче, и Индро охотно подхватывает, отвлекаясь от тяжёлых мыслей:
— Так ты умеешь читать по рукам, Ян?
Где-то у конюшни собаки лениво гавкают друг на друга — размеренно, с длинными паузами, будто ведут старый бесполезный спор. За ручьём мелькают огни у шатров купальни, девчонки устало смеются, провожая запозднившихся вояк. В конюшне фыркают, сонно вздыхают лошади. Летняя ночь.
— Может, посмотришь, что приготовила мне судьба? — Индро с улыбкой протягивает Птачеку раскрытые ладони.
Птачек берёт их, подтягивает ближе к себе. У Индро широкие, квадратные ладони и сильные пальцы. Старые шрамы — ещё из той, прошлой жизни, из кузницы, из мирной Скалицы. Это руки, привычные к труду, линии на них глубокие, чёткие. Птачек засматривается, забывая про чтение. Проводит пальцами по твёрдой загрубевшей коже, наощупь распознавая каждый бугорок, каждую отметину — а их много. Порезы, ожоги, старые белые шрамы. Хочется расспросить Индро о каждом. Откуда вот этот, тонкий, пересекающий поперёк три пальца? Неудачно схватился за наточенный меч? А вот этот, неровный, прямо на перемычке между большим и указательным — капнул на себя раскалённым маслом?
— Ну, нашёл что-нибудь? — наконец спрашивает Индро.
Птачек спохватывается: наверное, он слишком долго молчит. И начинает сочинять на ходу:
— Тебе суждена долгая и полная приключений жизнь! Много женщин и ещё больше славы!
Он ничего не помнит из уроков астролога — старикан был больше заинтересован в том, чтобы прикладываться к вину из запасов Гануша, и учёба ограничивалась путанными рассуждениями том, что всякой вещи своё место, и диктантами на латыни.
— У тебя будет красавица жена, пятеро детей и богатый дом, — заканчивает Птачек, не зная, что ещё тут придумать.
Индро хохочет. Не верит ни одному слову, подлец.
— Ладно, ваша учёность... Меня, конечно, никогда не наставлял придворный астролог...
— Я не говорил, что он был придворным! — искренне возмущается Птачек.
— …но одна цыганка рассказала мне кое-что. Так что теперь моя очередь, — Индро перехватывает его руки, а у Птачека захватывает дух.
— Это когда ты успел свести знакомство с цыганами? — голос предательски срывается, но Индро, кажется, не замечает.
— Было время... — сосредоточенно бормочет он, разворачивая к себе ладони Птачека.
Он вглядывается в них так, будто и правда что-то понимает. Птачек собирается с силами, чтобы высмеять любую блажь, которую Индро придумает, но тот говорит:
И Птачеку тоже становится интересно.
— У тебя было много женщин, но ни одна не осталась в твоём сердце. Ты стремишься к познаниям, но науки тебя утомляют. И твоя истинная натура скрыта от тебя самого.
— Что-что? — изумлённо переспрашивает Птачек.
— Ты выдаёшь себя за того, кем не являешься, — продолджает Индро медленно, будто читает по слогам, и его жёсткие пальцы прослеживают каждую линию на ладони от начала и до конца. Птачек кусает губы, сдерживая вздох — от этих прикосновений огненные мурашки рассыпаются по всему телу. — Ты ищешь любезности и внимания, но всё это нужно только твоей гордости, а вот сердце... хм... сердце расположено к некоей особе, с которой вы разделены.
— А имя этой особы там не написано? — то ли в шутку, то ли всерьёз спрашивает Птачек.
Индро поднимает взгляд, и почему-то встречаться с ним сейчас особенно трудно.
— Нет. Но это кто-то, кто тебе хорошо знаком. Просто между вами есть какие-то... препоны.
— Так любая гадалка скажет, — заносчиво говорит Птачек и сжимает кулаки, чтобы скрыть, как дрожат руки — или чтобы Индро в самом деле не прочитал там имя.
— Твоё сердце всегда подсказывает тебе, что делать, но ты часто его не слышишь, — продолжает Индро. — Потому что страх держит тебя в узде. Но твоя судьба — рисковать. Только так ты будешь дообиваться цели. Забудь про надёжные проторённые тропы — это не для тебя. Холодная голова приведёт только к несчастью и одиночеству. Доверяй сердцу.
Ветки трещат в костерке, луна поднимается над крышей «Чёртова места».
— Ты и алхимик, и мечник, и кузнец, и лекарь, — Птачек не отнимает рук, но отчаянно пытается обратить всё в шутку. — А теперь ещё и предсказатель. И как в тебе умещаются все эти таланты?
— Когда голова пустая, для новых знаний есть много места, — смеётся Индро.
— Ты всё это выдумал, — упорствует Птачек. — Признай. Только что выдумал.
И Индро пускается в объяснение про линии, холмы и кольца, прослеживая пальцем черты на руках Яна. Птачек готов слушать его до рассвета, внутренне вздрагивая от того, как плотный и твёрдый палец скользит по его ладони невольной лаской. Он не вникает в объяснения, слова становятся неразличимы, как бормотание ручья. Он слушает голос, чувствует, как горят ладони. Как сильные пальцы кольцом обхватывают запястья, когда Индро поворачивает его руки к огню, и в штанах становится тесно, а в голове — легко.
— Не зря говорят, что кузнецы знаются с нечистой силой, — бормочет Птачек.
— Какой же ты нечистый, если в бане только сегодня был, — улыбается Индро.
Птачек хохочет, будто это самая смешная шутка в его жизни.
Они оба вздрагивают, когда из дверей корчмы вываливается полуночный гость и затягивает песню, размахивая глиняной кружкой. Один неудачный взмах — и кружка звонко лопается, встретившись с тесаной балкой, подпирающей крышу. Пиво заливает артисту штаны до колен, и он начинает невнятно и жалобно причитать.
Они снова смеются. Кошмары остаются где-то там, далеко. Тают. Они не уйдут насвсем, но на сегодня они отступают.
Индро звучно зевает в весь рот.
— Я тоже, — Птачек встаёт вместе с ним.
В комнате Индро раздевается, через голову стаскивая широкую рубаху. Птачек наблюдает за ним через полуприкрытые веки — широкие голые плечи, красноватый рубец от стрелы на спине, старая рана на предплечье с отчётливыми следами стежков. Индро ложится, и кровать томно скрипит под его весом. Поворочавшись, он засыпает.
Птачек, закрыв глаза, лежит в темноте. Кошмаров в эту ночь у него не будет — размеренное, сонное дыхание Индро охраняет его лучше любого заклинания.