Дикие волки из Баллингари
Доски скрипели под ногами на разные лады, будто радовались, что люди вернулись. Из них можно было бы составить целый оркестр: под окном они пели тоненько, взвизгивая, возле камина – протяжно хрипели, выводя целые рулады. В столовой они едва квакали, а на главной лестнице – щёлкали и похрустывали, будто дирижёр с артритом, задавая тон всему дому.
Патрик МакТир, тяжело стуча тростью, ходил из комнаты в комнату, качал головой, озабоченно цокал языком: словом, делал всё, что, по его мнению, должен делать заботливый управляющий, чтобы дом устрашился и наладился сам собой.
За время отсутствия хозяев Хоуторн Холл зарос пылью, потемнел, поблёк. Он выглядел, как одряхлевший глава большого семейства, чьи дети разъехались по разным краям, оставив его доживать свой век в одиночестве. На потолке проросли седые клочья паутины, на белёной стене в кухне, по обе стороны от очага, прорезались трещины, как морщины. Патрик приподнимал тростью чехлы, укрывавшие мебель, заглядывал под них, наклонившись – проверял, не завелись ли в обивке мыши. Эрик ходил за отцом, записывал карандашом в книжечку: побелить стены, починить коляску, застеклить угловое окно на втором этаже.
Без Патрика он справился бы с осмотром дома за пару часов, но тот упёрся: без него не обойтись, и всё тут. И теперь он ползал по дому, с трудом переставляя ноги, и наводил ненужную, бессмысленную суету, будто старался доказать самому себе, что всё ещё незаменим. А Эрик ходил за ним, приглядывая, чтобы тот не скатился с лестницы – и заодно составлял список работ.
Формально Патрик всё ещё считался управляющим поместьем, но на деле вся его работа состояла в том, чтобы пить, суетиться, жаловаться и раздавать советы. Если он когда-то что-то и понимал в управлении, то давно оставил весь свой опыт на дне стакана. И поэтому вдвойне усерднее делал вид, что способен всё подсчитать, предвидеть и организовать.
Он уже в третий раз ковылял из восточного крыла в западное, каждый раз останавливаясь на одном и том же месте в большой столовой зале и каждый раз бормоча себе под нос:
- А куда делся ковёр?.. Надо отыскать.
Хоуторн Холл пустовал почти пятнадцать лет. Они привыкли жить свободными, предоставленными самим себе, будто над ними и не было никакой власти. Новость о приезде хозяйского сына разрушила эту жизнь.
Патрик, и без того нетвёрдо державшийся за ясный ум, теперь совсем потерялся. Прежний образ жизни рассыпался в руках, как упавший со стены кусок штукатурки. Патрик пытался приладить его обратно, но всё время одёргивал себя: нет, как раньше – уже не будет, грядут перемены. Какие перемены – он не знал, и пытался подготовиться к ним, рисуя самые разные варианты воображаемого будущего. И путался в нём, как муха в паутине – в прошлом, будущем, настоящем, не различая уже, где он сам. Он бродил по пустому дому, шаркая больными ногами. Эрик, злой, что приходится терять время на старческие причуды, ходил за ним, записывал в книжечку: нанять садовника, найти кухарку, купить лошадей, перетянуть кресло в гостиной.
Застоявшийся воздух пах пылью и сладковатым тленом, драл горло так, что на глаза наворачивались слёзы. Эрик покашлял в локоть, заложил карандаш за ухо, чтоб не потерять. Сунул книжечку за пояс. Патрик, остановившись в центре гостиной, ткнул тростью сизый чехол, накинутый на люстру. Люстра качнулась на цепи, скинула Патрику на плечо горсть мелкой пыли и пару дохлых мух. Эрик нетерпеливо вздохнул.
- Мы уже всё посмотрели. Пора возвращаться.
- А если, скажем, - завёл Патрик, даже не глядя в его сторону, - объявится какая-нибудь эдакая жена? Это что же будет? Нет, мистер Эксфорт бы намекнул, он бы непременно намекнул. Гм… да. Так бы и написал. Приедет, приятель мой, семейство в составе жены. Свежий воздух, врачи советуют, чтобы дети… Такой возраст. Надо быть готовыми ко всему, - добавил он и нахмурился для солидности.
Эрик слушал рассуждения отца вполуха. У него были свои соображения относительно приезда Терренса Эксфорта. Хоть и тошно, а придётся вспоминать, каково это – жить под чужим присмотром, по чужой указке. Будто бегал себе босиком, горя не зная – а теперь пожалуйста, будь добр, суйся в старые засохшие сапоги, блюди приличия. А сапоги-то малы. Это лет пятнадцать назад они были тебе впору и нигде не жали, а теперь…
Пыль клубилась в воздухе, оседала на рукавах, в волосах. Засохшие мухи лежали на полу под грязными окнами. Приедет такой, лондонский франт, заведёт тут свои порядки. Мойрин не зря боялась, это всё неспроста. Если мистер Эксфорт заподозрил, что поместье не по божьей воле год от года приносит всё меньше дохода, и прислал сына разобраться, то им всем придётся несладко. Начнутся расспросы, поползут слухи… И кто-нибудь обязательно проболтается, чем он промышляет на дороге.
Эрик с самого начала понимал, что его затея плохо кончится. Он думал – ну месяц, ну два, помочь самым бедным, поддержать самых слабых – от Эксфортов не убудет. Но год шёл за годом, нищета не кончалась, и он уже не мог перестать.
Он и сам о себе говорил – да, вор и разбойник. И ничуть не жалел, что ввязался. Один раз ушёл из-под виселицы, но второй раз петли не миновать. Он так и жил, с этой петлёй на шее, которая его заждалась, и хотел только одного – успеть сделать побольше, пока она не затянется.
- Мистер Эксфорт наш благодетель, - с отеческой гордостью сказал Патрик, отрывая Эрика от мрачных мыслей. – Н-да. Надейся на Господа всем сердцем твоим, и не полагайся на разум твой.
- Да уж, на ваш разум полагаться – беды не миновать, - пробурчал Эрик, возвращаясь к насущным заботам, и вытащил книжку из-за пояса.
- А ну как при смерти?.. – вдруг разволновался Патрик, но тут же сам себя утешил: - Нет, мистер Эксфорт не таков, мы с мистером Эксфортом… Да. Чего только не было. Он мне как брат, и более того – как отец. Разве бы он смолчал? А? Я тебя спрашиваю, разве бы он смолчал?
- Откуда мне знать, - бросил Эрик и отвернулся. Он ещё кое-как приучился пропускать мимо ушей бредни отца, но его заискивание перед англичанами заставляло Эрика скрежетать зубами. Это было невыносимо, позорно, жалко. Патрик никогда не был мистеру Эксфорту ни другом, ни братом, ни даже приятелем. Они просто служили ему, охраняли землю, как цепные псы, собирали деньги с арендаторов, отправляли в Лондон – вот и вся дружба.
- Я тебе говорю, как Бог свят, - настаивал тот, - он бы первым делом написал Патрику МакТиру. Старый друг, смерть стоит за моим плечом. Освобождаю тебя от всех клятв, что ты принёс. Страшная судьба нас связала…
- Какие ещё клятвы вас связали? – устало спросил Эрик, протирая пальцем пятно на пыльном окне.
- Что - клятвы? – переспросил Патрик, сердито сдвинул брови. – Какие клятвы? Выдумаешь тоже. Всё у тебя тайны какие-то на уме. Нет бы жить, как все люди, так вбил себе в голову, горе отцовское.
- Угу, - бездумно отозвался Эрик. Погрыз кончик карандаша, записал в книжку: «окно на первом этаже у посудного шкафа».
Он привык слушать речь отца так же невнимательно, как осенний дождь за окном: не громыхает, и ладно, пусть себе льёт. Патрик МакТир жил в постоянном разговоре с самим собой, слушатели ему только мешали. Он приходил в раздражение, когда новый человек, незнакомый с его повадками, считал его вопросы обращёнными к себе и принимался на них отвечать, или ещё хуже – начинал спорить. Патрик прекрасно обходился и без слушателей, и без собеседников. Ему хватало самого себя и бутылки портера, чтобы обсудить все на свете новости, пожаловаться на цены, утешиться цитатой из Библии, разочароваться, воодушевиться, и наконец, прийти к выводу, что на всё воля Божья.
Они кругами ходили по дому, Эрик чесал карандашом в затылке, полы скрипели. Сквозь серые стёкла лился мутный день. Птицы свили гнёзда в каминных трубах, в оранжерее разросся мох, в комнатках для прислуги под крышей стояла сырость. Поместье и так-то не приносило большого дохода, но поднять его, привести в порядок – на это уйдёт порядочно средств. Жаль, мистер Эксфорт не написал, надолго ли приезжает его сын, чего вообще ждать.
- Надо будет нанять людей, - решительно сказал Эрик, чтобы отвлечь наконец отца от рассуждений о его дружбе с хозяином, и намекнуть, что пора возвращаться домой.
- Людей! – насмешливо воскликнул Патрик. – Людей! Где ж ты найдёшь летом рабочие руки? А стрижка овец? А сенокос? Да ты и кошку нанять не сможешь.
- А делать-то что, - отозвался Эрик. – Трубы сами себя не прочистят. А над спальнями крыша течёт.
- Дом тоже как человек, - рассудительно согласился Патрик. – Уход нужен, забота. Полы вот скрипят.
- Полы перестилать никто не будет, - раздражённо сказал Эрик. – Что у них, от скрипучего пола ноги испортятся? Я нигде столько людей не возьму, чтобы это всё снять, а потом заново положить. Про доски даже не говорю. Тут одной пыли мешок наберётся… Я говорил, не надо было всех слуг распускать, да кто меня слушал.
Он почесал нос об рукав, чихнул. Сморщил нос, снимая с лица паутину. И почему хозяину приспичило посылать сына летом, когда и без него забот полно? Летом!.. Не мог до Рождества подождать? Кухарку, положим, найдёт Мойрин. Конюх, допустим, есть. Горничных понадобится штуки три…
Патрик, умаявшись с обходом, в последний раз заглянул на кухню, обвёл взглядом закопчёную стену над очагом, растрескавшиеся потолочные балки. С деловым видом потыкал тростью в горку золы, заглянул в буфет. Эрик прислонился бедром к столу, нарисовал крестик на пыльной доске.
- Мы до конца наших дней обязаны благодарить мистера Эксфорта за его доброту, - вдруг заявил Патрик. – Особенно ты.
- С чего это? – Эрик, сдерживая усталое раздражение, продолжал рисовать крестики на столешнице.
- С того! – возмутился Патрик, ничего, впрочем, не поясняя. – Дырявая твоя голова. Учился-учился, а в люди не вышел. Если б не мистер Эксфорт, одному Богу известно… Где один шиллингом обойдётся, тебе фунт подавай.
- Если всё вспоминать, - язвительно заметил Эрик, - так это мистер Эксфорт должен меня благодарить до конца своих дней.
Патрик гневно стукнул тростью в пол:
- Мистер Эксфорт!.. Достойный джентльмен! И не тебе, - он энергично потряс пальцем, ушиб его о раскрытую дверцу буфета – и вдруг заметил там, в углу, за глиняным кувшином, предмет куда более интересный: бутылку ликёра. Он тут же забыл, за что собирался отчитать Эрика. Позвенев блюдцами и стаканами, извлёк бутылку на свет, прищурился, вчитываясь в блёклую этикетку. Попытался было отковырять пробку, но та присохла к горлышку и не поддавалась.
- Не сводите себя в могилу раньше времени, - Эрик забрал у отца бутылку, поставил обратно и закрыл дверцы буфета.
- Господи, помилуй наши грешные души, - грустно согласился Патрик. – Пожалуй, не худо было бы выпить чаю.
Во дворе особняка, на скамейке под кустами жимолости и сирени, сидела Кейтлин. Ей едва исполнилось пятнадцать лет. Она была маленькой, как птичка, и нежной, будто тонкое облачко, просвеченное солнцем. Килин МакТир, светлая память её душе, отдала младшей дочери все свои силы, а на себя ей уже не хватило. Кейтлин осиротела, когда ей был месяц от роду. Она росла тихой, мечтательной и добросердечной до наивности. Вечно витала в фантазиях, принимала все сказки за чистую правду. Для неё, пожалуй, встретить в роще короля Маленького народца было бы таким же неудивительным делом, как повстречать на лугу корову.
Она держала на коленях книгу. Рядом с ней, голова к голове, сидел Доран, смотрел, как она водит пальцем по строчкам.
- И тогда, - вслух читала Кейтлин, - села Этайн на ложе, что стояло на полу, ударила её Фуамнах прутом из красной рябины, и превратилась она в лужу воды.
Эрик негромко свистнул. Доран вскинул голову, спрыгнул со скамейки. Внятно подвигал бровями, намекая на то, что принёс новости. Кейтлин заложила книгу пальцем, застенчиво улыбнулась, глядя, как подходит Эрик.
- Бог в помощь, - звонко поздоровался Доран. Он был щуплый, пронырливый и остроглазый – незаменимый помощник, если у Эрика возникала необходимость разузнать, где что делается на белом свете. Он первым узнавал все новости и разносил их по округе – у кого кто родился и помер, сколько рыбы в море, что за корабль разбился у берега, кому продал серебряные подсвечники управляющий миссис Линдон – обо всём первым делом надо было спрашивать Дорана, и если он не знал, то никто не знал.
Он был приёмышем старика Тома, который жил в хижине под скалой у маяка. Когда полковник Стоддарт пришёл с солдатами в его деревню, Доран был единственным, кто выжил. Эрик укрыл его от англичан, приютил в собственном доме. Доран нянчился с Кейтлин, будто она была ему родной сестрой, заботился о старике Томе, будто тот был ему родным дедом – вся округа для сироты была одной семьёй. Мойрин перешивала ему чужие штаны и рубашки, вдова Кейси кормила его пирожками, даже миссис Линдон, дозволив подрезать зелёную изгородь в саду, распоряжалась дать ему чего-нибудь на кухне.
А кроме того, Доран был единственным, кто не верил никаким слухам, когда Эрик три года назад приехал из Дублина.
- Что-нибудь слышно? – спросил Эрик.
- С нами леди. Вряд ли ей это интересно.
Кейтлин смотрела на Эрика, не отводя взгляд. Это был тот особенный, вдохновенный и умоляющий взгляд, на который способна только младшая сестра, убеждённая, что нет на свете человека доблестнее, смелее и сильнее, чем её обожаемый старший брат.
- Когда мистер Эксфорт прибудет, - как будто невзначай заметила она, - к нему же, наверное, съедутся все соседи?
- Пожалуй, - согласился Эрик, улыбаясь.
- Наверное, он даже устроит маскарад под Рождество?
- Тогда я оденусь Горестной Дейрдре, - объявила Кейтлин. - Я завернусь в рваный плащ и буду танцевать босиком под луной и звёздами.
- Одни танцы у тебя на уме, - добродушно проворчал Эрик. – Не очень-то на это рассчитывай. Мистер Эксфорт – англичанин. Может, он не захочет видеть ирландку у себя на маскараде.
- Ну и пусть, - беспечно ответила Кейтлин. – Тогда мы с Мойрин сами будем танцевать и петь под луной у них под окнами. Мойрин сошьёт себе платье, нарядное, как первый снег, и арфы и колокольчики будут играть для нас из-под холмов.
- Ну-ну, - уже не так добродушно отозвался Эрик. – Прям-таки из-под холмов. Горазда же ты выдумывать, Кейтлин МакТир. Если тебе хочется танцевать, так танцуй хоть каждый день, кто тебе запретит.
Мойрин сошьёт себе платье, как же. Да раньше коровы начнут петь гимны.
Мойрин была едва старше Эрика, но жила, как старуха: не снимая траура, вечно злая, с пучком проклятий наготове. После смерти матери вся забота о семье легла на её плечи, и она выстояла – но согнулась.
Она посветлела и помолодела лишь на тот короткий срок, когда Дэвин, университетский товарищ Эрика, называл её своей невестой. Тогда вдруг оказалось, что Мойрин умеет улыбаться и наряжаться, что она бывает чудо как хороша, когда крутится перед зеркалом, прикалывая ленту. Но, едва распустившись, она так и застыла, засохла в горе, когда похоронила Дэвина. Никого больше не жалела, никому ничего не прощала, и только Кейтлин была её лучиком света.
Мойрин, конечно, знала, что Эрик не виноват в смерти Дэвина. Конечно, знала. Но ему вечно чудилось в каждом её упрёке: «почему он, а не ты? почему?»
- Ну, что там? – спросил Эрик, когда они с Дораном отошли в сторонку, чтобы не смущать нежные девичьи уши взрослыми разговорами.
- Пол-округи оббегали с Рори, - торопливо доложил Доран. – Правду говорят, есть пришлые люди, но вряд ли грабители. Ходят, просят подаяние. Хилые все, не похожи на тех, кто бы взял в руки палку. Видели вроде кого-то покрепче, но издалека, не разглядеть. В Баллингари, в кабачке у Фоули, вечно незнакомые рожи толкутся, но так-то не скажешь, те или не те. Зато, - Доран хитро сощурился, - старик Хэмиш говорит, нашёл свои корзины. Выходит утром из дома, а на дороге и телега, и лошадь, и всё, как полагается. Как будто ноги отрастили, да и пришли. И вишни – целёхонькие.
- Вот это чудеса, - протянул Эрик.
- Ну, не совсем целёхонькие, может, кому-то горсточка в рот закатилась, или в дороге растряслось, но весь урожай ему, значит, вернули.
Эрик в недоумении достал из-за уха карандаш, почесал затылок затупившимся кончиком.
- Да быть того не может, - сказал он - не столько из недоверия к словам Дорана (он, хоть и болтун, был человек надёжный, и зря не врал), сколько из изумления. – Если разбойники начали возвращать награбленное, наверное, скоро и свиньи запоют.
- Хэмиш говорит, как знал, что не стоило сразу хозяину признаваться – теперь, значит, и объясняться не придётся. Думает, это ваших рук дело, велел кланяться.
- Так это не я, - удивился Эрик.
- А я говорил, да он не верит. Толкует, что кто взял, то и отдал.
- Так и брал не я! – с досадой воскликнул Эрик.
- Хэмиш говорит, некому, кроме вас. Других-то разбойников у нас нет, значит, и эти ваши.
- И зачем это моим разбойникам меня самого колотить? – возмущённо спросил Эрик.
- Хэмиш говорит, мол, кто ваши разбойничьи дела разберёт, работа ваша такая – друг дружку колотить.
Эрик фыркнул, сложил руки на груди.
- А в церкви-то что творился, слыхали? – понизив голос, спросил Доран. - Рори проходил ночью – свет горит, и стучат. Постучат-постучат, и перестанут, а потом снова начнут, и как будто из-под земли звук идёт. Копают, наверное. А что там копать, там же голый камень? Ни золота, ни изумрудов. Хотя если бы там изумруды нашли, наверное, хорошо было бы, - задумчиво добавил он.
Эрик нахмурился: эта новость действительно была странной. На кой чёрт новому священнику понадобилось копаться в подвале церкви, да ещё по ночам? Сокровищ у них в земле отродясь не видали – одни только камни.
- А если отец Брайан, когда преставился, оставил записочку, мол спрятал клад в тайнике, а отец Донован и нашёл? – предположил Доран, которому явно не давала покоя идея с изумрудами.
- Отец Брайан-то? – с сомнением переспросил Эрик. – Если б у него и был клад, он бы его к Фоули в кабачок принёс и там бы и пропил.
- Это верно, - вздохнул Доран.
- А отец Донован, - снова взбодрился Доран, - каждый день на ногах. В каждый дом заходит, с каждым встречным разговаривает, и не смотрит даже, богатый перед ним человек или так, рвань. Вот вчера заходил к миссис Линдон, а от неё по каждой ферме прошёл, в каждую хибару заглянул. У старика Тома был, про всё расспросил – и про урожай, и про свинью, и про лодку. И не с пустыми руками приходил, принёс вот такой кусок хлеба, а к нему луковицу и два яйца.
Эрик хмыкнул с сомнением. Такая щедрость от священника казалась подозрительной.
- Да вы сами увидите, если по дорогам проедете, - продолжал Доран. – Он так и ходит, как стрелка компаса, то туда, то сюда, ей-богу. Чудеса, а?
- А ещё, - Доран заговорил ещё тише, - это я уже сам слышал - он с ангелами разговаривает. Рори когда рассказал, что в церкви по ночам огонь горит, там мы в другой вечер собрались и пошли поглядеть. А двери на ночь были незаперты, ну мы и спрятались. Чуть не заснули, пока ждали, а потом слышим – вроде говорит с кем-то.
- И что говорит? – с любопытством спросил Эрик.
- Так ничего не понятно! Вроде речь человеческая, а слов не разобрать. И голоса вроде незнакомые. Потом выглядываем – а он прямо на полу, перед алтарём, стоит на коленях, и шепчет, шепчет, вроде молитвы, и будто не сам с собой, ну, как спьяну бывает, а пошепчет, послушает – и снова начнёт. Рори говорит, это он с ангелами. Я говорю – так мы бы тоже слышали, если б ангелы ему отвечали. А Рори говорит – нет, ангелы могут так говорить, что если захотят, чтобы их никто не слышал, так их никто и не услышит, даже если будешь рядом стоять. А вот тот, к кому они обращаются, каждое слово разбирает. В Библии, говорит, так написано. Написано там такое? – Доран пытливо уставился на Эрика.
Тот нахмурился, чтобы скрыть смущение, почесал щёку. Честно говоря, в Библии он такого не помнил, но отрицать бы не взялся: он всегда был нерадив по части религии.
- Ты будто Рори не знаешь, он тебе ещё и не такое расскажет, - отвертелся Эрик. – Его послушать, так скоро жареные рыбы полетят.
- И то верно, - Доран ничуть не огорчился. – Я так думаю, мистер МакТир, отец Донован и к вам заглянет, как ноги приведут. Вы к нему присмотритесь. Кто его знает, что у него на уме. Может, и правда с ангелами разговаривает, но только глаза у него страшенные.
Эрик, вспомнив взгляд священника, не мог не согласиться. И правда, страшенные.
К воскресной службе Эрик одевался тщательно, даже с вызовом. Большинство его соседей-англичан считали его подозрительным типом: мало того, что ирландец, так ещё и эта неприятная история в Дублине… «Неприятной историей» местные уклончиво называли студенческий мятеж, случившийся пару лет назад. Все газеты о нём писали – студенты вместе с Молодой Ирландией вышли на улицы, требуя освободить О’Коннела, но власти расправились с ними жестоко и быстро. Толпу разогнали, зачинщиков повесили. Эрик в то время как раз учился в Тринити. Его имя вроде мелькало в газетах, но напечатано было с ошибкой, а потом и вовсе пропало, что породило множество слухов – он это был или не он, был он там или не был.
Словом, у местного общества была масса причин сторониться дружбы с ним. А у Эрика была масса причин при каждом удобном случае демонстрировать им, что ему плевать на их мнение. Поэтому к воскресной службе он одевался так, как не оделся бы, наверное, и на собственную свадьбу: до блеска начищал сапоги, доставал лучшие светлые брюки, надевал на белоснежную сорочку вышитый жилет с глубоким вырезом, и завязывал галстук так, как это делали в Дублине – яркий, с искрой.
Кейтлин тоже с утра наряжалась к воскресной службе: задёргала Мойрин просьбами приколоть ленту к волосам то так, то эдак, и так сильно нащипала себя за щёки, чтобы порозовели, что оставила бы синяки, если бы Мойрин не велела ей прекратить. Эрик, чтобы не мешать сёстрам собираться (и чтобы не попасть Мойрин под горячую руку), ушёл во двор. Там уже бродил Патрик – в бриджах для верховой езды, в замызганных сапогах. Деловито руководил конюхом, запрягавшим лошадей. Конюх флегматично отзывался «ага», «угу» и делал как надо, а не как сказано.
Эрик тяжело вздохнул, подошёл к отцу.
- Снимайте сапоги, - велел он. – Стыдно в таком виде людям показываться.
Он снял воскресный сюртук, закатал рукава. Нашёл садовничий фартук на гвозде у чёрного входа, сел возле низенькой изгороди. Их дом стоял неподалёку от Хоуторн Холла. Между ними лежал просторный сенокосный луг, за ним – пруд, а вдоль пруда шла подъездная аллея с величественными столетними вязами, сквозь которые проглядывали стены особняка, увитые плющом. Эрик, надев сапог на руку, натирал его щёткой и бездумно смотрел вдаль - мимо пруда, мимо вязов, мимо серой крыши с каминными трубами.
Когда-то Хоуторн Холл называли Ард-на-Мара, Дом-над-Морем. Его поставили здесь пятьсот лет назад – по крайней мере, так об этом говорили судейские списки. Потом он наследовался, продавался, перенаследовался, завоёвывался и отвоёвывался, горел и перестраивался, переходил из рук в руки, пока наконец последняя владелица не принесла его в семью Эксфортов. Эрик смотрел на него, ожесточённо натирая сапог ваксой. Пятнадцать лет он пустовал, как надоевшая игрушка, брошенная хозяином. Что будет с ним теперь?..
Вышла Мойрин – строгая, чёрная, в простом платье, украшенном только материнским кружевом. Заметила Эрика, тут же нашла, к чему придраться.
- Посмотри на себя, руки чёрные, как у трубочиста. Ей-богу, мыла на тебя не напасёшься, Эрик МакТир.
Эрик отставил блестящий сапог в сторону, отложил щётку.
- Ну прям уж и чёрные, - возразил он, разглядывая руки. – Не чернее, чем твоя душа.
- Не доводи меня до греха, - предупредила Мойрин. – Лучше бы за отцом последил. Он с самого утра ищет, куда я спрятала портер, Бог знает, куда он за ним полезет. Может быть, на чердак. Свалится и переломает себе ноги, потому что ты сидишь тут и прохлаждаешься, как чайка на морском берегу.
Эрик подобрал из-под ног щепочку, вычистил ваксу из-под ногтей.
- Доран за ним приглядывает, - пояснил он. – Никто сегодня ног не переломает – если, конечно, ты не вмешаешься.
Мойрин погрозила ему кулаком и хотела было добавить пару слов, неподходящих для воскресного утра, но тут из дома выпорхнула Кейтлин, вся в оборках и бантах, за ней вышел Патрик, одетый, умытый, выбритый, только сапог и не хватало для полного парада.
Эрик ехал верхом, рядом с коляской, поглядывал на сестёр. Те сидели чинно, проникаясь важностью момента, как настоящие леди. Патрик, обиженный, что его лишили утренней капельки пива, да ещё и сапоги отобрали (и неважно, что потом вернули) дулся, как ребёнок, и смотрел в сторону. Он уже не помнил, кто сегодня был виноват в его вынужденной трезвости, и для верности сердился сразу на всех. Жизнь его проходила, как в тумане, и с годами этот туман делался только гуще. Эрик уже не надеялся, что в ней когда-то наступит просвет.
Экипажи съезжались к церкви со всей округи. Раз в неделю все соседи собирались вместе – обменяться новостями, посплетничать, позубоскалить, покрасоваться среди других. Сам повод для встречи отходил на второй план, тем более что покойный отец Брайан обладал таким тихим голосом, что его едва было слышно на первых рядах, а на задних всё время шушукались, переспрашивая друг друга, о чём сейчас речь.
Все ждали, каков будет отец Донован. Он уже проявил себя необычным человеком, так что его первая служба вызвала определённый ажиотаж: съехались все, кто мог, и стар, и млад, и здоровый, и больной, не говоря уже о простых фермерах, не говоря уже о тех семьях, которые посылали в церковь лишь одного своего представителя, всем домом собирая им единственный приличный костюм. Все они из года в год собирались в этой маленькой церкви с гулким каменным полом, белыми стенами и тёмными от времени скамьями.
Приехала мисс Линдон с матерью и сестрой, пришла вдова Кейси, приехал мистер Рэдмонд со всем семейством – их земли лежали по ту сторону от Баллингари, подальше от моря. Они уже три года как собирались продать поместье и вернуться в Лондон, но всё никак не могли найти покупателя: мистер Рэдмонд полагал, что его каменные холмы и жидкие пастбища стоят целое состояние, и не собирался уступать их за, как он выражался, копыто от дохлой овцы и куриное крылышко. Год назад полковник Стоддард вроде бы заинтересовался его землёй, но они не сошлись в цене, и дело не сладилось.
Эрик к соседям с разговорами не лез, держался поодаль. Даже если бы ветер переменился, и его решили признать приличным человеком – он бы сам к ним не пошёл. Полковник Стоддарт был в этом сельском обществе слишком влиятельной фигурой, и без его одобрения Эрика не приняли бы ни в одном доме. А Эрик бы раньше утопился в колодце, чем попытался заслужить одобрение полковника. Он слишком хорошо помнил, как пылали соломенные крыши в Финахе, как солдаты ловили каждого, кто выбегал из дома, спасаясь от пожара – и как вешали их на ветвях старой липы, и мужчин, и женщин. И как он сам, прижавшись к земле, лежал под каменной изгородью, и зажимал рот рыдающему Дорану, чтобы солдаты их не услышали.
Нет, Эрик слишком хорошо помнил тот день. И пожар, и крики, и то, каким благородным, точёным казался профиль полковника Стоддарта на фоне пылающих крыш. Нет, Эрик вряд ли мог влиться в местное общество.
А вот Патрик МакТир считал, что дружба с соседями куда важнее, чем какая-то деревня, сгоревшая пятнадцать лет назад. Каждый раз, едва сойдя с коляски, он отправлялся обходить всех знакомых, - лебезить, заискивающе смеяться, интересоваться здоровьем и кланяться. Эрика каждый раз передёргивало от гадливости, когда он видел, как отец пытается завести разговор с полковником, а тот отходит в сторону, даже не извинившись.
Каких бы фокусов ни ждали прихожане от нового священника, отец Донован не стремился оправдывать их ожидания. За всю проповедь он не произнёс ничего неожиданного или хотя бы остроумного. Голос у него был мягкий, но звучный и выразительный. Эрик, быстро заскучав, смотрел по сторонам, открывая рот только тогда, когда Мойрин пихала его локтем в бок, чтобы он повторял слова гимна, и украдкой показывала ему нужную строчку в молитвеннике, раскрытом на коленях. Эрик разглядывал тонкую шею мисс Линдон, сидевшей впереди на соседнем ряду, и нечестиво гадал, понравился ли ей роман. Мисс Линдон, словно чувствуя его взгляд затылком, порой поправляла прядь волос за розовеющим ушком, но головы не поворачивала.
После службы разочарованная паства довольно быстро разъехалась, будто отец Донован обидел их своим примерным поведением. Отчасти Эрик их понимал – он сам ждал чего-то необыкновенного, особенно после рассказов Дорана. Может, почудилось им? Чего только мальчишки не выдумают.
Кейтлин отлучилось от него ненадолго, и он ждал, пока она вернётся, стоя у дверей церкви. Рядом, за стеной, было местное кладбище, и Кейтлин всегда приносила букетик цветов на могилу матери. Эрик ждал, блуждая по двору. Патрик, забравшись в коляску, уже дремал под присмотром Дорана. Фермеры продолжали выходить из церкви – они всегда уходили последними. Эрик скользил взглядом по лицам, узнавая, кивал, ему кивали в ответ.
Когда людской поток схлынул, отец Донован вышел из церкви в сопровождении какого-то рабочего. Эрик мазнул взглядом по едва знакомому лицу, и его вдруг осенило: это был тот самый разбойник, что напал на них с Хэмишем. Эрик, шагнувший было в их сторону, притормозил. Напасть-то напал, так потом что взял, то и вернул. Пока Эрик гадал, как тут поступить (не затевать же свару на церковном дворе, да ещё в воскресенье), отец Донован отпустил рабочего. Увидев замешательство Эрика, приблизился:
- Что-то стряслось, мистер МакТир?
Эрик ткнул пальцем в удаляющуюся спину:
- Я бы на вашем месте не доверял этому человеку. Я его как-то раз повстречал на дороге, потом голова трещала два дня.
- Он натворил много злых дел, - согласился отец Донован. Он опустил руки, переплёл длинные костистые пальцы. – Но он раскаялся. Пусть его судит Господь, а мы лишь можем помогать заблудшим вернуться на путь истинный.
- Так это вы их… вернули на путь истинный? – удивился Эрик. – На крыльцо к Хэмишу? А то бедняга чуть не двинулся, хотел в своей оранжерее статую Девы Марии ставить, чтобы второй урожай вымолить.
Картинка начала складываться у него в голове. Если этот священник сумел проповедью убедить разбойника отказаться от своего ремесла, то, пожалуй, этот священник что-то из себя представлял.
- Я делаю всё, что в моих скромных силах, - подтвердил отец Донован безо всякого смирения. – Люди и так страдают. Нельзя лишать их того, что заработано тяжёлым трудом.
- Надолго ли хватит ваших увещеваний? Это разбойники, и они ими останутся.
- Теперь это каменщики и плотники, - поправил отец Донован. – И они очень усердны.
- Хотел бы я так же легко находить плотников и каменщиков, - с досадой сказал он. – Хозяин Хоуторн Холла приедет через пару месяцев, а я не могу найти людей, чтобы заняться домом. Все заняты стрижкой овец, а потом начнётся сенокос, а потом урожай…
- Хотите, я пришлю их к вам? – прямо спросил отец Донован. – У меня в них нет большой нужды, вам они будут полезнее.
- Нет таких бывших разбойников, которым в карман не прыгнула бы серебряная ложка, - хмыкнул Эрик.
Отец Донован смотрел на Эрика так, будто видел насквозь. У Эрика даже нос зачесался от такого взгляда.
- Пристало ли бывшему висельнику сомневаться в бывших разбойниках? – тихо спросил священник. - Может быть, у вас куда больше общего, чем кажется.
Эрика будто окатило кипятком, он застыл. Про висельника, конечно, слухи ходили – но не то чтобы определённые. Кто-то что-то слышал, кто-то кому-то пересказал, но достоверно не знал никто. А отец Донован смотрел так, что по нему было ясно: он знал.
Эрик отвернулся, скрывая вспыхнувшее лицо. Отец Донован смотрел на него невозмутимо, будто любовался картиной. Кейтлин, присев на корточки у могилы матери, положила за землю букетик цветов. С другой стороны кладбища, навалившись грудью на низкую каменную ограду, за ней наблюдал сын полковника Стоддарта. Солнце мутно сияло из-за облаков, ветер шевелил волосы, а Эрик чувствовал на шее петлю, будто её с него так и не сняли.
- А вы многое обо мне знаете, - пробормотал он наконец.
- Я полагаю, что если вы ведёте достойную жизнь, то и они на неё способны. – негромко сказал отец Донован. - Труд возвышает и очищает душу. Когда есть чем занять руки, и есть что положить на тарелку, люди не выходят на дорогу грабить всех встречных.
- Так вы договоритесь до того, что труд на благо англичан тоже возвышает душу, - не сдержался Эрик.
Отец Донован вдруг стал ещё прямее, чем прежде, в глазах у него что-то блеснуло.
- О, нет, - сказал он. – Англичане – наши враги. Труд на них – это страдание. Придёт день гнева великого, и кто же сможет пережить его?..
На обратном пути все молчали. Эрик не мог перестать думать о словах отца Донована. Мойрин сидела, прямая и сухая, сжимала на коленях молитвенник, смотрела прямо перед собой. Патрик дремал, только Кейтлин вертелась, прикладывая к вороту новую брошку и выворачивая шею, чтобы поглядеть, хорошо ли будет смотреться.
- Откуда это у тебя? – строго спросила Мойрин, будто очнувшись.
- Это… это миссис Рэдмонд дала мне, - с трудом призналась она. – Они скоро уедут, она подарила мне свою брошь, чтобы осталось на добрую память… И просила молиться за них.
- Всё-таки уезжают, - рассеянно вздохнула Мойрин. - Видимо, нашли, кому продать поместье.
- Может, поэтому и приезжает младший Эксфорт? У них-то дела должны идти неплохо. Почему бы и не купить?
- Вот славно было бы, - проворчала Мойрин. – Как будто у нас с их землёй мало забот, так они нам ещё эту пустошь привалят.
Они с Эриком со значением переглянулись. Если Эксфорты расширят свои владения, забот им, конечно, прибавится, но зато и хозяйничать можно будет смелее.
- Посмотрим, - пробормотал Эрик. Он предпочитал не стоить планы, основываясь только на слухах. – Время покажет. Рэдмонды уже три года как уезжают и никак не уедут. Рано радоваться.