Дикие волки из Баллингари
Чёрт бы побрал этого Хаммерсли с его авантюрами!..
Звонкий стук каблуков эхом прыгал по стенам узкого переулка. Терренс метнулся за угол, на бегу скинул туфли. Намокшее грязное платье липло к ногам, он в спешке наступил на подол, чуть не полетел носом вперёд, на разбитую мостовую. Вздёрнул тяжёлые юбки повыше – и припустил дальше.
Кривой переулок вилял, исчезая в темноте. Между домами чернели узкие проходы, уводившие ещё глубже в лабиринт трущоб, перегороженные всяким хламом, бочонками, грудами кирпича, дырявыми корзинами. Сворачивать туда – навек потеряться. Терренс не мог рисковать.
Свет газовых фонарей угасал позади, Терренс уже едва различал собственную тень. Ни фонарей, ни факелов – ничего, только редкие, тусклые, грязно-оранжевые окна. Сквозь облака показался обрывок луны, блеснул в луже. Терренс перескочил через неё, оглянулся.
Страх ударил по нервам, Терренс метнулся в ближайшее укрытие, прижался к двери какой-то невзрачной лавки.
Там, у входа в проулок, стояли две грозные фигуры – высокие, плечистые здоровяки. Один – франтоватый, в дырявым котелке и с какой-то цветной тряпкой, намотанной вокруг шеи. Второй – невыразительный, плосколицый, со вдавленным носом, будто однажды спьяну заснул лицом в пол, и таким и остался.
- Туда побежала, что ли?.. – спросил первый. Он повертел в руках сброшенные Терренсом туфли, сунул товарищу: - Смотри, не она потеряла?
«Джорджи меня убьёт», - с тоской подумал Терренс. Туфли были её: почти новые, шёлковые, с вышитыми пионами, с кокетливыми лиловыми бантами – и с очень звонкими каблуками. Она обожала танцевать… Терренс одёрнул себя. Мысли о том, что сестра оторвёт ему голову, были несколько преждевременными. Для начала ему надо было бы сохранить эту самую голову на своих плечах.
- Куда она провалилась? – первый ткнул приятеля локтем в бок. – Не видно ни дьявола.
- Да говорю тебе, не «она» это, а переодетый мужик, - поправил второй. – Своими глазами видел, как эта нехристь из дома на Филд-лейн через окно лезла.
- Так из окна же, а не в окно… - засомневался первый, колупая пальцем вышитый пион. – Нет такого закона, чтоб из окна нельзя было на улицу выйти.
- Знаю я, что там за дом. Притон для содомитов, слыхал про такое? Только такие господа туда и ходят, пока бобби не нагрянут. А там облава была, я сам слышал. И раз она оттуда лезла, так кто это ещё может быть?
Терренс стоял, вжавшись в чужую дверь, почти не дыша. В спину ему упирался дверной молоток, в ухо лезла какая-то сушёная трава, прибитая к двери. Ему казалось, что если он пошевелится, шорох ткани немедленно выдаст его. Но если подождать, пока они отвернутся… Между ними полсотни шагов, он в тёмном платье, фонари не горят – да кто его отличит от неверной тени, игры воображения?.. Терренс глубоко вдохнул, тихо выдохнул. Он отказывался признавать себя загнанным в угол. Его преследователи вряд ли умеют бегать так же быстро, как он. И в этом его преимущество.
Правда, они, скорее всего, намного лучше знают этот район, и в этом их преимущество. Терренс смутно представлял, где он находится. Где-то неподалёку должен быть Ньюгейт, но он затруднился бы сказать, где именно. Петляя по лабиринту трущоб, он потерял направление и даже не определил бы, в какой стороне Темза.
Дьявол с ней, с Темзой – ему нужно выбраться!
Он выглянул снова. И вовремя: преследователи двинулись вглубь переулка, прямо к нему. Он подхватил юбки, уже не скрываясь – и кинулся в темноту.
- Вон она! – тут же раздался возглас.
Сзади загрохотали по камням кованые башмаки.
Чёрт бы побрал этого Хаммерсли с его авантюрами!..
Терренс как знал, что это кончится плохо. Нет бы остаться в клубе, пить шерри, кокетничать с мастером Орсо, танцевать, целоваться – нет!.. Захотелось веселья, такого, чтоб было что вспомнить, сидя в ирландском поместье! Ну, уж теперь-то будет что вспомнить.
В клубе «Сократ» Хаммерсли считался своего рода знатоком: он побывал в каждом молли-хаусе Лондона и в любой момент был готов дать рекомендацию на ваш вкус. Скажем, если вас прельщали гвардейцы, он мог посоветовать одно заведение у парка Сент-Джеймс. Если вам больше по нраву были матросы, он знал кофейню на берегу Темзы, в паре кварталов от Сити. Если же вам понадобилась уютная комната рядом с Ковент-Гарден, он посоветовал бы и такую.
Обычно, когда Хаммерсли собирал в клубе дружную компанию, чтобы проехаться по кофейням, Терренс старался держаться от них подальше. Он был уверен, что эти вульгарные развлечения не для него. Цеплять на улице симпатичных молодцов, готовых за шиллинг избавить джентльмена от скуки?.. Боже упаси. Он предпочитал людей своего круга. И хотя потом, выслушивая рассказы об очередных похождениях, он ловил каждое слово – он был уверен, что делал это исключительно из любопытства.
В этот раз что-то пошло не так. Возможно, виной всему было живое воображение Терренса. Возможно, шампанское. Возможно, мысли о предстоящем отъезде из Лондона нагоняли на него такую тоску, что перешибить её можно быть лишь чем-то сильнодействующим, вульгарным, даже разнузданным.
Словом, Терренс дал себя уговорить.
Он убеждал себя, что готов ко всему, к любому пороку. Он был готов принять его с распростёртыми объятиями, отдаться ему, утонуть в нём, забыться. И всё произошло бы именно так, если бы в «Ямайскую розу», отрекомендованную Хаммерсли как в высшей степени гостеприимное поведение, не нагрянула облава полиции.
Терренс знал, что его ждёт, если он попадётся. И судьба эта была хуже смерти. Он бежал, не оглядываясь, за ним грохотали сапоги, ему в спину что-то кричали. Тяжёлое платье весило, как целая лошадь. Он почти задыхался.
Идея разуться, чтобы не выдавать себя стуком каблуков, уже не казалась ему такой умной. Увы, сегодняшний вечер уже доказал ему, что в пьяную голову редко приходят здравые мысли. Взять того же Хаммерсли…
Терренс летел, подгоняемый ужасом. Отец не вынесет позора, если узнает. А он сам – переживёт ли тюрьму, допросы, суд, где из него будут выковыривать все грязные подробности его жизни?.. Он содомит, а значит – преступник. Страх придавал ему сил. Ноги скользили, он отбил себе и пальцы, и пятки, но не смел перевести дух. Лучше бежать изо всех сил, бежать, пока не разорвётся сердце, упасть замертво, но никому не попасться в руки. Иначе – позорный столб, беснующаяся толпа, готовая закидать камнями и нечистотами, иначе – бесчестье для всей семьи, а Джорджи так мечтала снять траур, и отец не переживёт…
Он вылетел на перекрёсток из узенького проулка, вскинул руку, заслоняясь от фонарей – после тёмного грязного лабиринта они казались почти ослепительными. На другой стороне дороги его ждало спасение – там стоял кэб. Место кучера пустовало, в окнах ближайшего дома горел свет. Терренс, не раздумывая, кинулся через дорогу. Вряд ли кэбмен отлучился надолго – не бросит же он свою лошадь на улице на всю ночь. Может, помогал пассажиру отнести чемодан и задержался на минуту ради глотка эля?
Терренс вскочил в двуколку, вжался в угол сиденья. Замер. Сбитые ноги ныли, но он не смел пошевелиться, стараясь слиться с тенью. Если ему повезёт, кэбмен вернётся раньше, чем появятся его преследователи…
Двуколка была старой, скрипучей. Она тихонько стонала каждый раз, как лошадь переминалась с ноги на ногу. Кожаное сиденье выгладилось от времени, Терренсу пришлось упереться ногами в пол, чтобы не скользить. Где-то неподалёку из открытого окна слышался разговор, но так невнятно, что слов было не разобрать. Терренс вслушивался в чужую речь, старался уловить в ночной тишине клацанье башмаков, подбитых железом. Но слышал только, как уставшая лошадь глухо фыркает и скребёт копытом по мостовой.
Сквозь окошко был виден кусок переулка, откуда выскочил Терренс. Он следил за ним, не отводя глаз. Гадал, повезёт или нет?..
Двое выбежали из переулка, притормозили, огляделись. Терренс сидел, почти не дыша, чтобы не привлекать внимания. Сердце колотилось где-то под горлом, как лихорадочное.
- Вот же горазда дрянь бегать, - с явной одышкой сказал тот, что в котелке.
- Погоди. Не на небо ж она улетела, где-то прячется.
- У меня уже все бока искололо, - пожаловался плосколицый. – Билли, да ну её.
- Не-ет, - протянул тот. - Бегает – значит, боится. Значит, есть от чего бегать, я так рассуждаю.
Двое разошлись в разные стороны, пропали из вида. Их голоса то отдалялись, то приближались. Терренс слушал, как они бродят туда-сюда, пиная кадки с цветами, выставленные вдоль улицы, сморкаясь, чертыхаясь, угрожая в воздух «ты только попадись мне, паскуда». Терренс уже перестал гадать, куда запропастился чёртов кэбмен, и начал думать, не занять ли ему его место, угнав двуколку. Останавливало лишь то, что в своём нынешнем наряде он далеко не уедет – и если он добавит к своим приключениям ещё и кражу, одним позорным столбом он не отделается.
В двуколку вдруг сунулась плоская рожа, заметила его, заухмылялась:
Терренс отреагировал мгновенно – ударом в нос. Верзила взвыл, схватился за лицо обеими руками, заорал:
- Господа, прошу прощения, но этот кэб занят.
Молитвы Терренса, кажется, были услышаны. Он понятия не имел, какую историю ему придётся наплести, чтобы его не сдали в руки констеблей, но он твёрдо знал одно: с приличным человеком он точно сможет договориться.
Верзила угрожающе развернулся, явно готовый вломить кому угодно, кто попытается ему помешать, но внезапно его лицо приняло заискивающе-почтительное выражение, он утёр нос рукавом, кивнул:
- Доктор Флеминг!.. Здоровьичка. Мы тут с Билли, у нас там, у вас, кой-чего на сиденье застряло, мы мигом отковыряем.
Плосколицый вскочил на подножку, сунулся к Терренсу, чтобы вытащить наружу, но это было не так просто, как предполагалось: Терренс упёрся спиной в сиденье, ногами – в пол, и отбивал тянущиеся к нему руки молча и очень зло. Верзила, явно не понимая, почему добыча сопротивляется, пытался отмахиваться одной рукой и хватать другой, но в стеснённом пространстве двуколки получалось это у него, прямо скажем, неэффективно.
- А ну, прочь! – это явно был голос кучера, который наконец-то вернулся, и который не собирался разбираться в том, у кого что где застряло. Двуколка качнулась, свистнул хлыст, плосколицый отпрянул, получив меткий удар по хребту.
- Джонни? – окликнул тот, кого назвали доктором Флемингом. – Джонни Платочник, ты? Не узнал тебя без бинта. У тебя всё лицо в крови. Швы разошлись? Поди сюда, я посмотрю.
- Нет, доктор, я не это, я не жалуюсь, - запротестовал Джонни. – Голова целёхонька, вот Билли подтвердит, да, Билли?
- Ему вчера на рыбном рынке палкой по голове заехали, так он даже не почуял! – с готовностью и даже с гордостью подтвердил Билли. – Кровища хлестала, а он и не почуял!
- Я же просил воздержаться от драк, - с упрёком сказал доктор Флеминг. – Я не могу зашивать тебя каждый вечер, я не швея.
- Не-не, доктор, вы не подумайте, - быстро заговорил Джонни. - Голова что, не болит и чёрт с ней. Тут такое дело, доктор. К вам в кэб наша курочка прилетела. Дайте мы её выковырнем, это мы мигом.
На подножку кэба вскочил изящный, рыжеволосый молодой человек, невозмутимо оглядел Терренса: его растрёпанные волосы, помятое платье, босые ноги в чулках. Терренс молча смотрел в ответ широко раскрытыми глазами, даже не моргал. Если бы доктор Флеминг позволил себе хотя бы усмешку, Терренс, наверное, не постеснялся бы врезать в нос и ему. Но тот, не меняясь в лице, повернулся к своим странным знакомым:
- Боюсь, это не ваша курочка, а моя. Опять бегаешь по ночам, милочка? – он глянул на Терренса, неодобрительно покачал головой. - Я говорил тебе, это плохо кончится. Рано или поздно ты наткнёшься на джентльменов, которые не питают снисхождения к слабоумным. Это Молли, - пояснил он. - Моя пациентка. У неё не всё в порядке с головой.
- А, так вы её знаете, - верзилы переглянулись, будто установление личности их жертвы, да ещё и её знакомство с доктором было для них лучшей рекомендацией. – Мы уж заметили, что дамочка с фантазией. Вот, доктор, это ейные, - и громила протянул доктору подобранные на дороге туфли Терренса. – Потеряла, пока бегала. Мы так и подумали – чего это она разулась? Сразу видно, что полоумная.
- Вы очень любезны, - сказал тот, принимая туфли, и протянул их Терренсу. – Благодарю вас от её имени.
- Поосторожнее с ней, может, она кусается, - предупредил Билли. – Может, вам помощь не помешает? Мы за ней еле угнались, а как она на вас кинется, как вы её удержите? Вы же, простите за выражение, хлипкий.
- Билли, у тебя большое и доброе сердце, - как будто искренне сказал доктор Флеминг. – Но не волнуйся. Я давно её знаю. Она с чудачествами, но безобидная. Скромное, пугливое существо.
- Может, тогда расщедритесь на стаканчик? За труды. За то, что мы её к вам, получается, прямо в руки пригнали. Все колени сшибли, - Билли, преувеличенно охая, принялся растирать ногу.
- Я навещу вас завтра и привезу мазь для ваших коленей, - пообещал доктор Флеминг самым серьёзным тоном.
Но Билли, видимо, рассчитывал, что ему пожертвуют пенни на стаканчик, и заохал ещё сильнее:
- Боюсь, до завтра-то я без ног останусь. Может, пожертвуете для поправки здоровья?
- Поверь мне, Билли, мазь просто чудодейственная. Через три дня будешь бегать, как оленёнок. Иди домой и не тревожь ногу.
- А ещё доктор, - с досадой сказал Билли, уразумев наконец, что разжалобить никого не сможет. – Вот и лови ему полоумных девиц, а в ответ хоть бы пару пенсов за труды.
- Джентльмены, долго ещё? – недовольно окликнул кучер, прерывая дружескую беседу.
Распрощавшись с Билли и Джонни, и заверив ещё раз, что мазь для коленей вылечит даже безногого, доктор Флеминг сел в кэб, заставив Терренса потесниться на узком сиденье. Закрыл дверцы, постучал по стенке, давая сигнал отправляться. Кэбмен свистнул, цокнул, лошадь вздохнула и тронулась.
Доктор Флеминг – Лесли Флеминг, эсквайр, Джордж-строит, угол Глостер-плейс, - был знаком Терренсу ещё с колледжа. И это был один из немногих людей за пределами клуба Сократ, кто знал о двойной жизни Терренса.
Они ехали молча. Терренс пытался придумать подходящее начало для разговора, выразить благодарность за спасение, но чем дольше он подбирал слова, тем тяжелее становилось молчание. Лесли смотрел в окно и слегка улыбался, как истинный джентльмен, который ничему не удивляется. Огни газовых фонарей бросали на его лицо неверные блики. Он был худощавый, остроносый, с тонкими впалыми щеками. И рыжий, как лисица.
- Я еду в Ирландию, - наконец сказал Терренс, не придумав ничего более подходящего к случаю.
Лесли наконец повернул голову:
- В таком виде? Тебя не пустят на пароход.
Лесли умел так смотреть на людей, не говоря ни слова, что они чувствовали себя бестактными невежами, даже если всего лишь спросили, который час.
- Спасибо, что выручил, - сказал Терренс, не дожидаясь ответа. – Но что ты вообще здесь делал? Откуда ты знаешь этих типов?
- Среди моих пациентов встречаются разные люди, - уклончиво сказал Лесли.
- Бандиты, друг мой – прекрасная и доступная практика. Алкоголь, плохое питание и постоянные драки обеспечивают возможность для регулярных упражнений. Мне надо набивать руку, а они готовы предоставлять себя в моё распоряжение.
Кажется, не у него одного тут имелась двойная жизнь.
Лесли всегда мечтал стать врачом. Но не просто врачом, а хирургом. Семья, к сожалению, его мечты считала абсолютным безумием. Профессия хирурга в их глазах была по престижности где-то между коновалом и акушеркой. Старший мистер Флеминг был убеждён, что джентльмен не должен возиться в крови и кишках. Но Лесли был упрям, как шотландец. Даже отцовские угрозы лишить наследства его не остановили. Он ушёл из дома, порвал с семьёй, отучился положенное время – и завёл себе скромную практику.
И, похоже, его практика не ограничивалась пусканием крови, советами соблюдать диету и чаще бывать на свежем воздухе.
Лесли сидел, положив руки на колени, машинально тёр ногти, на которых в полумраке виднелась красноватая кайма. Рядом стоял саквояж. Когда кэб подпрыгивал на неровной мостовой, саквояж подпрыгивал на сиденье рядом с ним, и в нём что-то жалобно звякало.
Терренс надел туфли на мокрые чулки, расправил на коленях юбку.
- Джорджи меня убьёт, - признался он, подёргав почти оторвавшийся бант.
Лесли, вдруг потерявший половину своей невозмутимости, тихо кашлянул. Спросил насквозь фальшивым нейтральным тоном:
- Кстати, как поживает Дж… миссис Эйрингтон?
- Ужасно страдает, - охотно отозвался Терренс. – Почти не выходит из дома.
- Не знал, что она была так привязана к мужу, – пробормотал Лесли.
- Она была привязана к светской жизни, а теперь ей приходится соблюдать траур, и она сходит с ума от скуки. Подруги навещают её раз в неделю, а всё остальное время она заперта в доме. Так что да, она страшно страдает.
- Подожди, разве она вернулась в Лондон? Когда?
- Почти сразу после похорон. Отец слегка взволновался из-за такой бестактности, но она так убедительно рыдала, что не может оставаться в доме, где прошли три счастливейших месяца её жизни с её дорогим Чарли, и где всё напоминает о нём, что отец не посмел возразить.
- Боже, конечно, нет. Они с Чарли едва были знакомы. Он был хорошей партией, славный малый. Такая глупая смерть.
- Простудился на охоте, слёг и не выкарабкался. Ты же знаешь этих сельских врачей…
Лесли снова хмыкнул, глядя в окно.
- Ты можешь ей написать, - вкрадчивым тоном предложил Терренс.
- Твоя сестра в трауре, - оборвал его Лесли. – Ты с ума сошёл.
- Я имел в виду, что ты мог бы выразить ей свои соболезнования, - Терренс сделал вид, что обиделся. – Она в отчаянии. Дружеское участие её утешит, особенно от тебя.
Лесли хмыкнул, покачал головой. Потом спросил, чтобы сменить тему:
- Зачем ты едешь в Ирландию? Бежишь от поклонников? - и он качнул головой с лёгкой усмешкой, намекая на недавнюю парочку, преследовавшую Терренса по ночным улицам.
Терренс со стоном закатил глаза. Мысли об отъезде вгоняли его в тоску.
- Отец хочет, чтобы я продал поместье. Нужно проверить дела, подписать бумаги… Я не знаю, что там ещё придётся делать – пересчитывать овец, наверное.
- Зачем продавать Хоуторн Холл? – удивился Лесли. – Разве вы в чём-то нуждаетесь?
- Отец говорил, там что-то связано с налогами. Мол, поместье нас разоряет. Ему виднее, я не хочу разбираться в этой скукотище. К счастью, покупатель уже нашёлся. Это наш сосед, полковник Стоддарт. Надеюсь, старикан докашляет до моего приезда. Ему, наверное, сейчас уже лет сто, а жизнь в деревне опасна, Чарли тому пример. Вышел на крыльцо – и уже подхватил какую-нибудь лихорадку.
Терренс отвернулся к окну, уставился на фонари, проплывавшие мимо по улице. Воспоминания о Хоуторн Холле были далёкими, смутными и тревожными. Когда мать ещё была жива, они каждое лето проводили в Ирландии. Терренс помнил эту суету, сборы, коробки, строгую злючку Джорджи, которая помыкала им на правах старшей сестры. Потом была долгая дорога, полная предвкушений, тряская повозка, взволнованный тревожный отец, задёрганная мать, Джорджи, которая пинала его исподтишка под коленку, а он кривился, но терпел и не хныкал. Зато потом открывалась она – зелёная, холмистая, с ласковыми туманами, деревенскими запахами, мягкими овцами. Терренс вечно пропадал с местными мальчишками, была там ватага мелких ребятишек, и один постарше, Пэдди, длинный, в веснушках, со смешным акцентом, с вечно исцарапанными руками.
Терренс обожал играть с ним в прятки. Он закрывался в шкафах, прятался за портьерами, убегал во двор. Пэдди никогда не поддавался, когда ему выходило водить, и отыскивал Терренса в два счёта. Терренс обижался до глубины души, что Пэдди ему не подыгрывает, хотя должен был, ведь Терренс – благовоспитанный мальчик из хорошей семьи, а Пэдди – всего лишь ирландский оборванец.
Однажды Терренс всё же нашёл идеальное место, где спрятаться - укромный уголок между диваном и огромной напольной вазой, в которой стояли сухие цветы. Пэдди пробежал мимо него целых два раза, но не заметил. Терренс, гордый собой, уже хотел было вылезти и пойти дразниться, но тут в комнату вошла мать, а за ней – их сосед, капитан Стоддарт.
Это был интересный, приятный и вежливый человек, который всегда при встрече вежливо интересовался у Терренса, как дела. Терренс хотел было выскочить, чтобы похвастаться, как он обыграл Пэдди, но взрослые явно были заняты разговором, и он решил подождать, когда они закончат.
Разговор был странный. Капитан говорил что-то про то, что «все узнают», и «вы навлечёте на себя беду, если не будете слушаться». А мать отвечала, что «вы не посмеете так поступить с моим мужем».
Потом что-то упало и разбилось, Терренс испугался, заткнул уши. Потом пришла горничная, капитан ушёл, а мать долго сидела и тихо плакала.
- Всё-таки, что тебя занесло ночью в этот район? – спросил Терренс.
Лесли даже не посмотрел на него.
- Откуда у местных головорезов есть деньги на такого врача, как ты?
- Не думай, что я тебе не доверяю, - мягче добавил Лесли. – Просто не хочу впутывать тебя в неприятности.
- С каких это пор ты начал впутываться в неприятности без меня? – буркнул Терренс.
Лесли вдохнул – казалось, хотел ответить, но промолчал. Терренс снова замолчал, глядя в окно на тёмные дома и пустые окна с цветочными горшками на подоконниках. Он словно жил не свою жизнь. Словно подсматривал из-за кулис на спектакль, в котором у него дурацкая, не подходящая ему роль.
Он никогда не чувствовал себя на своём месте – даже в угаре вечеринки в клубе «Сократ» он то и дело вдруг выныривал в трезвое, холодное непонимание: что он тут делает? зачем это всё? Зачем ему это веселье, маскарад, выпивка, пьяные кутежи? Что останется от этого наутро? Ничего. И он с удвоенной силой кидался в развлечения, чтобы забыть об этой ужасающей и холодной пустоте.
Когда кэб остановился у дома, Лесли полез в карман за монетами.
- Поедешь к себе? – спросил он, подкидывая на ладони шиллинг.
Терренс неожиданно для себя широко зевнул, помотал головой, чтобы согнать сон.
- Если я тебя не стесню, я бы занял сегодня твой диван. Не могу же я явиться домой в таком виде. Отец, конечно, и так уверен, что из меня не выйдет ничего хорошего, но я не хочу разбивать ему сердце. И Джорджи меня точно не стоит видеть.