Королевская свадьба. Глава 96
Стиснув зубы и сдерживая тошноту, Ферранс закричал.
— Что ты несёшь. Это же ты предлагал сделку! Ты забыл, что она включала подавитель?
— Использовать подавитель сейчас — значит попустительствовать смерти Вашего Высочества.
— Тогда что мне делать! Просто пережить течку — это то же самое, что умереть!
Розенгейн спросил, крепче сжимая руку на груди.
— ...Пока нет. ...Хм, отойди...
Ферранс дёрнулся, выражая дискомфорт.
Он чувствовал, что вот-вот достигнет предела. Реакция на запечатление была действительно давно. Тошнота в желудке вызывала головокружение. Как же он тогда это терпел? Он терпел это, чтобы быстрее снять метку. Тогда он был гораздо живее и безрассуднее, чем сейчас. И был ослеплён...им. Почему же он так поступил? Почему он так сильно любил?
— Ты что, не слышишь? Я сказал, отойди!
— Если хотите вырвать, делайте это.
Розенгейн снял пиджак, неся какую-то чушь.
— ...Что? Что ты собираешься делать?
— Течка может быть возможностью. Реакция на метку произойдёт быстрее, и афродизиак не понадобится.
— Что за... чушь собачья. Ты сейчас... предлагаешь секс? С тобой? Вот так? Без всякой подготовки?
— Это всё равно произойдёт. Судя по состоянию Вашего Высочества, это срочный вопрос.
— Я ещё не соглашался на сделку с тобой!
Розенгейн решительным движением схватил Ферранса за подбородок. Прежде чем он успел осознать, что происходит, распространились феромоны.
Инстинкт перекрыл дыхание. Розенгейн прильнул к его сомкнутым губам.
Две руки нежно обхватили его голову. Волосы, запутавшись в пальцах, зашуршали. Когда губы остались сомкнуты, он начал покусывать нижнюю. В конце концов, рот приоткрылся, и между губ проник язык. Скользнув по нёбу, язык обвил его собственный.
Это был досадно медленный поцелуй. Руки, обхватившие лицо, были тёплыми, а его действия, как ни странно, были невероятно почтительны для такого поступка. Разве Марстиэль... так целовался?
Однако мысль о медлительности вскоре исчезла. Как только Розенгейн понял, что Ферранс не сопротивляется по какой-либо причине, сила, с которой он обвил его язык, внезапно возросла. Розенгейн широко раскрыл рот и грубо втянул язык, словно собирался проглотить его целиком.
Ферранс отчаянно пнул Розенгейна по бедру.
Ему едва удалось избежать рвоты во время поцелуя. Ферранс, не успев отвернуться, изверг рвотные массы прямо на простыни, и его шея покраснела.
— Я же сказал остановиться... Чёрт, что за позор.
С грязным ртом Ферранс уставился на Розенгейна. С
Марстиэлем такое случалось не раз, но для Розенгейна это было впервые. К счастью, единственное, что он съел на банкете, был всего лишь бокал вина. Запах был кислым, но зрелище не слишком отвратительным.
Руки, привязанные к кровати, задрожали. Как только почувствовалась реакция на метку, тут же подскочило необузданное сексуальное желание. Это было просто невыносимо.
— Просто принеси лекарство. Всё равно это невозможно.
Несмотря на все принятые лекарства и зажжённые благовония, реакция на запечатление была ужасной. Раньше, когда наступала течка, он был с Марстиэлем, но почему это было возможно тогда, он не понимал и сейчас.
В любом случае, Розенгейн должен был отличаться от Марстиэля. Прежде всего, у него не было прошлого с меткой. В отличие от Марстиэля, который искажал отвратительные феромоны воспоминаниями, превращая их в вариацию первого феромона, Розенгейн должен был в полной мере ощущать эту мерзость.
— Это Ваше мнение, Ваше Высочество.
Розенгейн начал расстёгивать пуговицы на рубашке Ферранса.
— Чушь. Ты не знаешь, что такое реакция на метку.
— Что? Откуда ты можешь знать?
— Что, по-вашему, я делал последние двенадцать лет?
От неожиданных слов глаза Ферранса расширились.
— Что ты несёшь? — Нет, постой. Значит, когда ты говорил, что знаешь, как снять метку…
— Да. Я долго странствовал, чтобы это выяснить.
Розенгейн до конца расстегнул пуговицы рубашки и распахнул её в стороны. Обнаружив на цепочке, висящей на шее, ключ, он легонько подтолкнул его кончиком указательного пальца.
Сказав это, Розенгейн быстро снял цепочку.
Ферранс стиснул зубы, услышав, как ключ ударился о пол.
— Нельзя терять его. Это вещь, которая не должна попасть в чужие руки.
— У вас ещё есть силы, Ваше Высочество. Отлично.
Розенгейн наклонился и прикоснулся губами к шее Ферранса.
Когда реакция на запечатление накладывалась на течку, усиливалась и антипатия к другим альфам, кроме партнёра по метке. Ферранс извивался, пытаясь вырваться из его объятий.
— Тебе… разве не противны мои феромоны? Твоё мнение не изменилось даже после того, как ты видел, как я блевал?
— Я чуть не потерял самообладание, но меня успокоило то, что Ваше Высочество выглядит крепче, чем я опасался.
— Реакция только начинается. Ты увидишь и похуже. Что ты собираешься делать, когда даже член, вставший от афродизиака, опадет?
— В такой ситуации Вы даже о моём достоинстве беспокоитесь. Вот почему я говорю, что Вы сильны.
— Чёрт возьми. Я не шучу, хмпф!
Розенгейн, распахнув рубашку, прильнул губами к соску. Ферранс изо всех сил отталкивал его, но с связанными руками это ничем не отличалось от того, как если бы он подался вперёд, предлагая себя.
— Тогда я тоже подумал, что это место будет очень красивым.
Длинный, прямой палец защекотал сосок, смоченный слюной. Желание нарастало, но прикосновения альфы были ужасны.
— Хых, перестань… Это же… абсурд.
— Вам не о чем беспокоиться. Я видел достаточно тех, кто пытался снять метку. …Вы не разочаровали моих ожиданий.
Одной рукой он теребил сосок, будто щекоча, а другой спустил штаны.
— Меня сейчас вырвет, — сказал Ферранс, содрогаясь всем телом.
— Чёрт возьми. Легко сказать. Думаешь, ты смог бы спокойно блевать на глазах у другого человека?
То ли из-за упрямства, то ли из-за гордости, он не хотел показывать себя в таком виде.
— Мне противно, потому что это ты.
Рука, спускавшая брюки ниже колен, на мгновение замерла. Розенгейн слегка наклонил голову.
— Странно. Почему эти слова звучат мило?
— Лучше, если Вы будете осторожны в своих словах или вовсе ничего не будете говорить. Кажется, моя голова немного странно работает из-за того, что я так давно Вас не видел.
— Да что ты несёшь, чёрт возьми! И, пожалуйста, прекрати.
Для Ферранса тоже было так, что действия Розенгейна принимали в его голове другое значение.
Почему нет? Тогда что же это значит?
Он сказал, что не жаждет короны. Сказал, что не собирается заводить ребёнка.
Так что же тогда? Зачем он это делает?
— Удивительно, что Вы всё ещё в своём уме.
Розенгейн раздвинул нижнее бельё и провёл пальцем по раскрытым ягодицам. На пальце, который он демонстративно поднёс к его лицу, было липкое свидетельство течки.
— Похоже, пора терять рассудок и искать альфу.
Ферранс дёрнул руками, и верёвки, связывающие его запястья, натянулись так, что, казалось, вот-вот порвутся.
— Но только не ты. Как бы сильно я ни был возбуждён, если ты хоть каплю феромонов выпустишь, то сразу же...
— Вы не знали? Я делаю это с самого начала.
Розенгейн начал источать свои феромоны ещё во время поцелуя. Тяжёлый, болотистый запах принадлежал Марстиэлю, и потому он не столько душил, сколько вызывал тоску.
— Вы держитесь очень хорошо. Я видел многих, кто пытался сломать метку, но Вы, Ваше Высочество, — первый, кто так хорошо переносит чужие феромоны. Думаю, это будет не так сложно, как казалось.
Розенгейн опустил голову, раздвинул ягодицы обеими руками и проглотил наполовину эрегированный пенис.
Ферранс вздрогнул. Его бёдра непроизвольно изогнулись, и казалось, что все внутренности сжимаются.
Между раздвинутых ягодиц обильно потекла липкая смазка.
Реакция на метку была странно притуплена. Его тошнило, начиналась головная боль, и чувствовал он себя скверно, но это не было ощущение, будто все нервы рвутся в клочья.
Ферранс тяжело дышал. С каждым вдохом феромоны Розенгейна проникали в его тело, словно комки влажной грязи.
Это было отвратительно и мучительно, но знакомо. По сравнению с феромонами Амандарис, пахнущими нарциссами, эта болотная вонь была раем.