Черный кролик. Глава №1. Две фамилии
Шел, наверное, 1990-й год. Точно не помню. Мне - лет 14/15. Урок истории. Наш классный руководитель и учитель истории Зоя Васильевна Ракульцева рассказывает о нацистах. Мое поколение с детства знало, кто это. Почти у всех были живы бабушки и дедушки, прошедшие войну. На скамейных посиделках у подъездов старушки постоянно предавались воспоминаниям. Короче, нас нацистами было не удивить и не впечатлить.
Звучало много фамилий на букву Гэ, почти все они были в то время на слуху, и я, кажется, скучала.
«Кажется, скучала» - пишу потому, что слишком явно помню, как очнулась, услышав странное словосочетание: «шеф пропаганды». Я в 15 лет уже прекрасно знала значение обоих этих слов - папа отлично работал над моим домашним образованием.
Но то - папа, он в этих вопросах теоретик. А тут - оказывается, был практик! И кто? И кто это?! Необычайно я тогда оживилась.
Конечно, была в красках расписана чудовищность всех этих нелюдей на букву Гэ. Но сквозь эти густые черные краски просматривалась странная вещь… Им никак не удавалось замазать одно слово - «влияние». Зоя Васильевна рассказывала о влиянии на разум и чувства, о силе слова, об управлении людьми в масштабах нации и страны.
Я из этого всего сделала уже тогда совершенно однозначный вывод: пропаганда - это мощь… А фамилия была для меня новой - я раньше ее не слышала.
Пауль Йозеф Геббельс, - выписала я в тетради, чтобы не забыть. Старалась очень, чтобы буквы не сливались и чтобы нельзя было как-то неправильно прочитать. У меня появились планы на этого дядьку, и нужно было точно записать его фамилию. И имя тоже.
Я тогда еще не знала, что второго Геббельса в мире не будет и спутать его будет с кем.
Но это было еще не всё. Прозвучала вторая фамилия, которую я тоже записала. Ницше. Фридрих. Тут Зоя Васильевна сделала всё, чтобы реабилитировать его в наших глазах: никаким гитлеровским философом он не был, всё это притянуто за уши, а был он мудр, хоть и зол, и вот какие замечательные идеи у него были, хотя, конечно, за своего «сверхчеловека» он таки в гитлеровскую обойму и попал…
После школы Алинка несется в книжный. «Злой мудрости» в продаже не было, поэтому свое знакомство с господином Ницше в 14/15 лет я начала с «Веселой науки». И влюбилась.
Я везде таскала его с собой, читала и перечитывала. Это была первая книга, в которой я начала подчеркивать важное и делать заметки на полях. Когда книжку украли, я рыдала так, будто у меня кто-то умер… Но это будет позже. А пока - вернемся в книжный.
1990 год (примерно), помним, да? И вот, девочка-припевочка (а меня тогда надо было видеть - я реально была припевочка… еще пока) подлетает к прилавку и воодушевленно интересуется:
— Добрый день, у вас Ницше есть? «Злая мудрость».
Я помню лицо женщины-продавца… В общем, забираю, в итоге «Веселую науку»… отхожу от прилавка, лезу в тетрадку, подглядываю первую фамилию, возвращаюсь, и не менее воодушевленно выдаю следующий вопрос:
Для меня в тот момент это было что-то вроде «ой, блин, колбасу забыла! Есть докторская?»
Нееет, я тогда не понимала, в какой шок вогнала несчастную женщину сверхбальзаковского возраста. Сам этот эпизод-то помню только потому, что в магазине, кажется, вообще все на меня уставились. Смотрели как на ненормальную. И мое подростковое нутро почуяло угрозу. Слишком тихо, слишком много взрослых, и все они замерли, и смотрят на меня. Как в страшном сне.
Это сейчас я понимаю, что на тот момент даже Ржевская не вышла еще со своим «Портретом». И слишком живы были все воспоминания о войне. И напуганное поколение еще рулило восприятием поколения пока непуганого…
Это была странная такая тишина. Знаете, когда перед стаей играющих гиен вдруг из-под земли возникает детеныш косули на дрожащих ножках. Пара секунд растерянности, а потом однозначно сработает инстинкт, и косуле хана, потому что ее таки идентифицирую как еду. Вот я в тот момент почувствовала себя едой. С перепугу извинилась и убежала.
Обиженная шла к трамвайной остановке и все время оборачивалась. Почему? Почему они так на меня смотрели??
Какая же я была глупая )) Тогда я впервые представила Пауля Йозефа рядом с собой, и в моем перепуганном подростковом мозгу он шел рядом и успокаивал меня, и утешал, что мы еще с ним познакомимся.
Как он в этих фантазиях выглядел, уже не помню. Наверняка, как истинный защитник - большим, высоким, широкоплечим… м-да… Смешно вспоминать, ей богу. Ну, ничего, Алинка очень скоро узнает, что в свои 14 уже была выше своего внезапного героя.
Ладно, с Геббельсом не вышло… зато у меня в рюкзаке - Ницше! Дома уткнулась в него и, как уже говорила, - влюбилась.
— Ничего себе… И ты что-то понимаешь?
Примерно такой был диалог. Я даже не поняла его вопрос о понимании. Но я и сейчас его не понимаю - «Веселая наука», на мой взгляд, самая простая работа Ницше. Хотя, может, мне так кажется, потому что я читала ее раз 20, причем, в очень юном возрасте. Но история на этом не заканчивается…
После ужина папа лежал на диване с какой-то книжкой, и тут Алинку осенило: вот же, кто может знать!! Папа знает всё!
— Папа! А ты не знаешь, где можно купить книги Геббельса?
И это вторая причина, по которой я и через 30 с лишним лет помню всё это: и продавец, и папа спросили: ЧТО?, а не КОГО? Помнится, я тогда подумала именно об этом: «почему они оба «чтокнули»? Ведь Геббельс был человеком, значит, одушевленный…»
Насчет того, что Геббельс был человеком - для людей поколения моего отца тезис, более, чем спорным. Но этого я тогда тоже не знала. Кажется, выслушала от папы что-то вроде отповеди (но это не точно).
Лишь один вопрос крутился у меня в голове на разные лады: что же этот дядька такого сделал, если они все его так боятся… Больше, чем Гитлера!
— Слава богу, нет!! - прорычал отец.
Нифига себе, - тут я совсем растерялась, - это кто ж там был такой, если про его смерть говорят: «слава богу»? Это немножко не укладывалось в картину моего предыдущего воспитания.
Знаете, не столкнись я тогда с подобной реакцией, наверняка, для меня бы на Ницше всё и закончилось. Тем более, что я действительно провалилась в его тексты с головой.
Но я столкнулась… На меня смотрели как на врага народа - как смею я произносить эту фамилию вслух вообще?! Как смею я проявлять такой живой интерес к такому нелюдю?? Да еще и заявлять этот интерес так открыто! Как я смею?!
Именно такой посыл читался в тех онемевших лицах у прилавка. А отец и вовсе испугался. За меня. Я буквально почуяла этот его страх. И поэтому запомнила.
За кого меня готовы были сожрать в книжном? И почему папа так за меня испугался? Эти вопросы даже записаны у меня в дневниках того времени. Могла ли я после этого оставить Геббельса в покое? Да вы что! Он в тот день стал моим личным запретным плодом, который, как известно… оказался не просто не сладок, а чертовски, даже, я бы сказала - дьявольски горек! Но маховик подросткового интереса был запущен, и я за этим интересом пошла.
Так всё и началось… У нас с Йозефом. Я больше никого о нем не спрашивала, даже в библиотеках - так напугали )) Но поиски с тех пор не прекращала - обследуя все доступные полки глазами и пользуясь обтекаемыми формулировками вроде «что-нибудь по истории Германии 30х-40х годов».
Ни слова вслух! И я вообще не знаю, кто это такой. Ненене. Просто для реферата книжка нужна.
Когда я поступила в УрГУ на журфак, университетская библиотека стала для меня моей личной пещерой Аладдина! Именно там я впервые наткнулась на Ржевскую. Это была эпохальная для меня «встреча».
Снова помню отчетливо и в красках. Малюсенькая комнатка, набитая студентами в очереди к стойке библиотекаря. Я уже в середине очереди, лихорадочно соображаю, как же мне так замаскировано спросить-то в этот раз, чтобы что-то более подробное найти. А то надоели уже все эти военные карты, мне-то нужно другое! Блуждаю взглядом вокруг и упираюсь в стопку книг. Я устала. Мне даже не с кем обсудить свой интерес, и я до сих пор боюсь произносить его фамилию вслух…
Глаза мои уткнулись в обложку невнятно-белого цвета с претензией на мраморность, с какими-то красными закорюками посередине. Пытаюсь их прочитать, но ничего не получается (это оказалась подпись моего героя). Я так сосредоточена на этих красных каракулях, что в упор не вижу черные большие буквы: «Геббельс». Геббельс, Алина! Целая книжка!! ВСЯ ПРО НЕГО?? Меня буквально бросает в жар. Когда, наконец, до меня дошло, на что я смотрю, подошла моя очередь.
– Мне вот это, – ткнула я пальцем в белую книжку.
То ли ее не оформили, то ли на нее уже очередь была - не помню, но пришлось ждать. Кажется, недели две. Скрасить это ожидание мне помогал г-н Ницше, его философствование молотом и «дьявольский шум всех свободных умов». Я вгрызалась в него и зачеркивала дни в календаре - совсем скоро нужно будет в библиотеку. Мне кажется, я свиданий так не ждала, как доступа к Портрету на фоне дневника. И - нет, в магазинах ее не было.
Елена Ржевская. Советская переводчица, вошедшая с нашими войсками в Берлин 1-го мая 1945 года. Одной из первых оказалась в том самом бункере, и лично нашла 9 обгоревших трупов - Гитлера, Геббельса, его жены и шестерых его детей… И она же, там же, нашла те самые дневники. Она же их и переводила.
В том издании была хорошая вклейка с фотографиями, и я впервые увидела шефа пропаганды. Страшный как черт. Лицо ассиметричное, почти искаженное - череп, обтянутый кожей. Рот - широкий и такой тонкий, как будто его из проволоки сделали. Волосы, нелепо зачесанные назад, плечики узенькие. И вообще, эта голова должна быть на каком-то другом теле.
Даже внешне в нем отталкивало всё. Но только не меня. Потому что я, все-таки, разглядела то самое фото, где ему 19.
Я уже решила, что изучу его вдоль и попрек, залезу в каждую его извилину и перетряхну каждый закоулок его души. Сколько тысяч страниц нужно будет для этого перевернуть - неважно. Я должна была понять, почему люди так боятся человека, который свалил из этого мира 46 лет назад. Не дай бог, вернется?
Интересно, что на многие свои вопросы я находила ответы у Ницше: «Мы, современные люди, очень нежные, очень уязвимые и сотни раз уступающие и принимающие уступки, в самом деле воображаем, что эта нежная человечность… это достигнутое единодушие в пощаде, в готовности на помощь, во взаимном доверии есть позитивный прогресс, что в этом отношении мы далеко опередили Ренессанс. Но так думает каждое время, так должно оно думать»
Как поливала Геббельса Елена Моисеевна, так ни один другой исследователь его не поливал. Она сделала всё, чтобы выставить своего персонажа максимальной бездарностью. У нее почти получилось. Только я не поверила.
Не может быть, чтобы бездарность навела такого шороху - сначала на всю страну, потом на всю Европу, и чтобы до сих пор наводила, уже в масштабах всей планеты. Что-то тут не клеилось. Тем более, что папа мне уже про Нюрнбергский процесс рассказал, опять же, в красках и подробностях, и я уже точно знала, что суд такого уровня просто так над абы кем не устраивают. Вот и не монтировалась у меня в голове бездарность с планетарным эффектом.
Ржевскую я тогда даже не дочитала… Обиделась на нее )) Ходила ведь расстроенная! Потом, уже в начале нулевых мне в руки попали Брамштедте, Френкель и Манвел, потом Рисс! Ну и позже - Кормилицина, фон Оффен и т.д… И каждый исследователь (пожалуй, кроме Рисса), подчеркивал и бездарность самого Геббельса, и неуклюжесть его пропагандистской машины, и его несамостоятельность, и вторичность его идей…
И откуда же тогда такой результат? – всё думала я… А потом поняла свою ошибку. Я пыталась у всех этих биографов и историков как будто вычитать инструкцию - как нужно думать о Геббельсе, как к нему относиться. Ну, они все давали примерно одинаковую… А у меня всё не монтировалось и не монтировалось. И я видела, что у них - тоже!
Все эти постоянные оговорки: «он, конечно, был ничтожен, но - 8 университетов», «разумеется, он был банален в своих идеях, но - эти идеи приняли 80 млн немцев», «безусловно, он был жалок в обращении со словом! - но - его уже скоро лет 100 как «почему-то» цитируют»… И я часто видела (и вижу), как историки тонут в этих своих «но» и «почему-то».
Жалкий, ничтожный, банальный, безыдейный, вторичный - вот лишь основные эпитеты, которыми награжден Геббельс в каждой книге о нем.
«“Истинный мир” – идея, ни к чему больше не нужная, даже более не обязывающая» (Ф.Ницше)
И вот, я решила пойти другим путем.
Передо мной лежали две фотографии. На одной ему было 19, на другой - 45 (оставалось 2 года до смерти). Я разглядывала два разных лица, смотрела в глаза двух разных людей. Как из ЭТОГО мальчика ты превратился в ЭТОГО… кого?
Именно тогда родилась у меня фраза, которой впоследствии я задолбала всех своих знакомых: «Портрет Дориана Грея был только у Дориана Грея… Все живые люди носят свои изменения на собственном лице».
И тем не менее, я тебя пойму! Все выводы о тебе я сделаю сама. Я изучу эти твои 40 000 страниц дневников и все статьи и письма, я выну твое мышление, разложу его перед собой на столе и сама решу - кем ты был, и кто ты есть для меня.
Вечером того же дня я записываю в дневнике: «Прогресс идеи: она становится тоньше, запутаннее, непостижимее, - она становится женщиной». И делаю приписку: «понять Ницше». Да, «как философствуют молотом» я читала долго и перечитывала тоже не единожды, и уже дошел до меня к тому времени смысл папиного вопроса: «и ты что-то понимаешь?» Я задалась целью понять.
Так, благодаря этим двум немцам, Алина начала свой путь мыслекопателя. И очень быстро осознала, что невозможно мыслить в монохроме, о Геббельсе - в особенности. Он не был ни черным, ни белым. Ни серым… Он создавал нечто большее, чем он сам, и из-за этого, кажется, не всегда понимал, что именно он создает.
А телевидение всего мира до сих пор работает по системе телевизионной верстки новостей, которую именно он создал для своего Die Deutsche Wochenschau.
Верстка печатных изданий? Das Reich.
Принципы успешного сторителлинга, которым так восхищаются маркетологи - тоже выстрогал Геббельс - в своем Völkischer Beobachter.
Маркетинговые триггеры? Добро пожаловать в речи Геббельса!
Идеологическая структура кино?.. Ну, вы поняли…
Ребята… весь маркетинг, реклама, пиар и 90% СМИ живут по его правилам ДО СИХ ПОР. Это стало мне очевидно, когда я, собственно, пришла работать в СМИ. Сначала на радио, потом на ТВ.
И так «волшебно» вышло, что я изучала Геббельса и тут же, буквально на следующий день могла убедиться в работоспособности его утверждений, приемов и механик. И каково же было мое удивление - каждый раз! - когда я видела: оно работало в 1940, оно работает и в 1996, и в 2003 (тогда за сюжет, созданный по Геббельсовскому шаблону, моя редакция получила своей первый ТЭФИ!)
Потом было еще три ТЭФИ, и два из них - опять «по Геббельсу».
Было ли мне страшно? Конечно! Это была моя самая сокровенная тайна. Озвучь я хоть кому-нибудь, у кого «учусь», меня бы, наверное, распяли… НО!
«Стали ли мы нравственнее. Против моего понятия “по ту сторону добра и зла”, как и следовало ожидать, ополчилась вся ярость морального отупения, которая, как известно, считается в Германии за саму мораль» (Ф.Ницше)
Я доказала одну максимально важную вещь: способная на безграничное разрушение, его система ровно так же способна на созидание! Иногда бензопила - это всего лишь бензопила. И всё зависит от рук, ее держащих.
С этого осознания начался наш с Йозиком следующий этап - когда книги перечитывались по-новой, конспекты переписывались, мое понимание расширялось, и я уже вышла с общероссийской программой на федеральный телеканал.