«куда бы ты ни пошёл, я последую за тобой».
гето сугуру едва слышит ваш голос, бросая беглый взгляд через плечо; с лёгкой прохладцей он делает долгий затяг, когда вкладывает в вашу руку зажигалку цвета маренго, выуженную из кармана тёмных брюк.
слабым всполохом рдеет робкое пламя, заточённое в коконе из нежных пальцев; свет дымчатого янтаря озаряет лестничный пролёт в пепельном мерцании луны. прохладный ветер развевает дым от тонких сигарет, когда осенний воздух, что пропитан никотином, проникает в ваши лёгкие.
голос сугуру мягким шёлком струится в ночной тишине. пряди смолисто-чёрных волос окаймляют измождённое лицо, оттеняя резкие черты. его холодные руки мягко касаются ваших, прежде чем тот убирает зажигалку обратно в карман.
вы издаёте лёгкий смешок, цепляя взглядом диск серебристой луны, что тихо созерцает мир мёртвым взором среди кущи чернильных облаков, словно застывший в небе осколок.
— да, что-то вроде того. как прошёл твой?
курение — нередкое явление в обществе шаманов. вы часто, даже чаще, чем готовы были признаться, просили сигареты у сёко иэири, упиваясь ощущением, как горький дым обжигает лёгкие, а тяготы жизни тают в клубах табачной пелены. заботы о здоровье преданы забвению, желание борьбы с тлетворным пристрастием пылится в тёмных углах подсознания.
сугуру кивает. ночной воздух ударяет в лёгкие; гето испускает порцию дыма в ноябрьский воздух. недолгое молчание — тишину обстановки рассекает хрипловатый баритон: «тяжёлый... месяц».
призрачный танец хрупкого пепла тлеет в мареве дыма, опаляя огненными искрами бетон у ваших ног. сердце глухо стучит о рёберный кокон, в ушах набатом бьётся кровь. ответа нет. вам нечего сказать.
изгнание проклятий — монотонная работа, изнуряющая дух и плоть. даже с помощью техники сёко ваше тело изнывает от боли. белёсые шрамы на груди и руках — результат многолетних сражений. багровые порезы испещряют вашу плоть, тёмные кровоподтёки неделями саднят на коже, мерзкой пульсовой волной отдавая в каждый нейрон истощённого мозга.
— ты когда-нибудь думала о том, чтобы... уйти? — тихо спрашивает гето, и сквозь слабую какофонию улиц вы едва различаете знакомый голос. в серебристом свете луны утомлённые глаза отливают аметистом; отчуждённый взгляд цепляется за борозды на холодном асфальте, ища в каждом разломе способ умертвить внутренних чертей, когда навязчивый голос замогильной хтони порождает тревогу в груди. вы прикуриваете снова, позволяя пеплу осесть наземь сизой пылью.пелена сигаретного дыма увлекает в прохладные объятия вашу фигуру, прежде чем ветер развеет его в ноябрьском мраке.
— иногда, — шепчете вы в чернильную тьму,— я думаю о том, каково это — жить обычной жизнью без духов, проклятых техник и ритуалов экзорцизма. но не будь я шаманом, чему я могла бы посвятить своё время? даже не представляю...
сугуру откашливается и подносит фильтр к обветренным губам, наполняя лёгкие щедрой порцией токсинов.
— наверное, я вернулся бы домой, — говорит он.
—домой? —вы оглядываетесь на него, бархат тишины оплетает лестничный пролёт, когда мужское плечо накрывает ваша рука. злой шёпот внутри на мгновение смолкает, гнетущая тяжесть отмирает в каждой клетке его тела, и сугуру чувствует, как тревога тихо тает, подобно снегу под тусклым полузимнем солнцем,—к родителям?
он кивает: «поступил бы в университет, обычный колледж без выёбистых приписок или, может, нашёл бы работу. знаешь, что-нибудь совсем уж идиотское, к примеру, в круглосуточном ларьке или точке быстрого питания. на жизнь нам точно хватит, даже сможем скопить несколько сотен тысчонок на чёрный день».
вы сбиваете пепел тонкой сигареты на бетон. прислонившись спиной к прохладной металлической лестнице, ваше тело каскадом окатывает лёгкая дрожь.в голове почти зримо возникает образ: вам кажется, что гето сугуру стал бы счастливее, живя обычной жизнью.
—мы могли бы тесниться в убогой квартирке где-то центре токио, а ты — проводить за учёбой ночи напролёт.
тихий смешок наполняет воздух, что преисполнен ароматом развеянных грёз и несбывшихся мечтаний. столь сакральный момент побуждает к сладкому жесту — вы вкладываете свою руку в его, переплетая холодные пальцы.
— заведём дома зверушку, будем храпеть до обеда в выходные, танцевать на кухне и обниматься до хруста костей, смотря дурные мелодрамы, — голос сугуру дрогнул. вы крепко сжимаете его ладонь, нежно оглаживая сбитые фаланги.
гето подаётся ближе, его колено касается вашего. дыхание сугуру сорвано, подавленные молчанием эмоции рвутся сквозь напускную отстранённость, нарочито холодную — почти безразличную, когда он шепчет: «ты будешь любить меня, если я уйду?»; в некогда мягкий баритон закрался явственный надлом. с удвоенной силой тот тушит уголёк о пепельное блюдце, оставляя на дне одинокий окурок. гето приникает к женской фигуре, его лоб упирается в ваш — знак почитания и безусловного доверия. его руки дрожат, но он крепко сжимает ладони в кулаки.
— ты пойдёшь со мной? — спрашивает он.
истлевший окурок падает на дно стеклянной пепельницы; руки, продрогшие от ноябрьской стужи, проводят по холодной коже гето в немом благоговении. сердце пропускает удар, когда под кончиками пальцев обнажаются тонкие шрамы, что испещряют его тело бледной россыпью звёзд.
— конечно, я всегда буду рядом.
он закрывает глаза, стремясь раствориться в вашем тепле. его пальцы касаются бледного запястья, а после — вашей ладони, на поверхности бархатной кожи очерчивая витиеватые узоры. в ночной тишине ветер уносит секреты двух родственных душ. диск пепельной луны отливает серебром, слабое мерцание мириады бриллиантовых звёзд окружает небесное тело. сугуру наклоняется и оставляет нежный поцелуй в лоб, шепча в промозглый воздух еле уловимое: «я тебя люблю»; слова близости сладостным теплом растекаются в груди.
сугуру не произносит ни слова. ему не нужно ничего говорить. он лишь приникает головой к вашему плечу, утешая безмолвным присутствием неспокойное сердце. в липкой темноте дым, мерклым силуэтом клубящийся на лестничной клетке, в последний раз белёсой паутиной оплетает две продрогшие фигуры, уносит тихие клятвы в бездну молчаливой ночи.