Алхимик, рисующий Луну (новелла). Глава 21
Покинув замок, Эннид вместе с Гленом забрался в карету. Когда повозка тронулась и отъехала достаточно далеко от замка, алхимик произнес:
Алхимик отказался от всего, когда понял, что феодал присвоил себе его заслугу. Но теперь у него появилась надежда. Даже если он никогда не вернёт заслуженное, для него это уже не имело значения.
«Этим ты в достаточной мере мне отплатил», — думал он о герцоге.
Энниду было приятно вспомнить, как мертвенно-бледным становился лорд земель и сжимался из-за оказываемого на него давления и как он сам высокомерно смотрел на феодала. Юноша понимал, что не смог бы сделать этого без Глена.
«Как же, оказывается, приятно, когда кто-то находится твоей стороне».
Этот первый опыт защекотал сердце Эннида. Преисполнившись этого удивительного настроя, он посмотрел на Глена. Алхимик недолюбливал дворян, но к герцогу подобных чувств совсем не испытывал. Снисходительный тон и властная манера общения мужчины ничем не отличались от поведения любого другого дворянина, и все же он почему-то не вызывал чувства отторжения.
«Если так подумать, то и к тому мальчугану я не испытывал привычного отвращения», — вспомнил восьмилетнего Глена Эннид и задался вопросом «почему», но ответа сразу не нашел.
— Я бы очень хотел, чтобы в Академии кто-нибудь из дворян был таким же, как ты, — произнёс он, обращаясь к брюнету.
Алхимик не мог не думать об этом. И не мог не задаваться вопросом о том, сложилась бы его жизнь иначе, если бы он встретил в Академии кого-то вроде Глена.
Поведение герцога было для алхимика крайне удивительным. И хотя юноша сказал это в позитивном смысле, герцог воспринял это негативно:
— Неожиданно я рад тому, что тебе не попался похожий на меня человек.
— Потому что, если бы так случилось, ты был бы очарован парнем, что проявил к тебе чуткость.
Эннид разразился хохотом. Он воспринял слова Глена как шутку, поскольку подсознательно ставил крест на подобных отношениях между мужчинами. Но герцог говорил серьезно.
«Как же сильно он жаждет тепла», — подумал об алхимике герцог. — «Внешне − яркая личность, но внутри всё больше и больше превращается в труху и гниет. Смирился с реальностью и привык натягивать улыбку. При малейшем прикосновении к его незаживающим ранам сочится гной. Кажется, он знает об этом, но продолжает отрицать».
— Неужели в Академии не было никого, с кем бы ты мог подружиться? — спросил Глен.
Он знал, что между дворянами и простолюдинами существовала стена. Тем не менее, после одиннадцати лет жизни в одном и том же месте было бы неудивительно, если бы у алхимика появились знакомые.
Но ответ Эннида оказался категоричен. И это озадачило герцога. Он знал, что среди знати алхимик был как бельмо на глазу.
И всё же с возрастом приходит зрелость ума. Некоторые люди взрослеют и понимают ошибочность своего мышления. Глену было непонятно, как за одиннадцать лет юноша не столкнулся с таким человеком.
«Почему, с его-то бросающейся в глаза внешностью, с ним совсем никто не попытался сблизиться?..» — думал герцог, глядя на алхимика.
Эннид был невероятно красив. Притягателен настолько, что собирал на себе взгляды не только женщин, но и мужчин, имеющих такие же, как Глен, предпочтения. Стоило лишь разок посмотреть на него, чтобы без памяти влюбиться. Таким видел алхимика герцог, поэтому мужчина сразу решил, что, возможно, был тот, чья детская привычка измываться над алхимиком в итоге переросла в сексуальный интерес.
— И в Академии к тебе совсем не проявляли интерес?
— Интерес?.. Вроде нет. Никто.
— Вроде бы да, поскольку большинство студентов были дворянами, — без раздумий ответил Эннид. — Вероятность того, что кому-то понравится простолюдин, нулевая. Да ты ведь и сам знаешь, насколько страшны сплетни в высших кругах.
— Об этом я, конечно, знаю. Но ведь среди студентов не все дворяне? Наверняка были и простолюдины, пусть и немногочисленные. Неужели и они не попытались с тобой сблизиться?..
Именно это и озадачило Глена. Обучающимися Государственной Академии более чем на 80 процентов были аристократы. Другими словами, остальные 20 процентов составляли простолюдины.
Он задался вопросом, был ли кто-нибудь из них, кто симпатизировал Энниду и пытался с ним подружиться, учитывая их общие обстоятельства.
Алхимик на это горько усмехнулся.
Когда-то он надеялся, что среди простолюдинов действительно найдется тот, с кем он сможет подружиться. Однажды во время трапезы, когда все собрались в столовой, Эннид нашел студента, который был таким же простолюдином, как и он, и решил с ним поздороваться. Мальчик подошел к этому человеку со своей тарелкой и спросил, можно ли присесть к ним за стол. На тот момент ему было 12 лет. Последствия были катастрофическими.
— Ты в своем уме, мерзкая сирота?! Посмел заговорить со мной?! — в ярости прокричали тогда Энниду.
Сидевший за этим же столом другой ребёнок пролил свою тарелку с едой на одежду алхимика. В академии даже точно такие же, как Эннид, простолюдины были другими.
— Обучение в Академии стоит дорого. Если можешь позволить себе это… значит, ты богат, даже если простолюдин, — ответил Глену алхимик.
То были сыновья состоявших в хороших отношениях с дворянами богачей. Они делились на ранги, схожие с дворянскими. И внутри этой ранговой системы сирота Эннид был кем-то вроде ползающего по полу червяка.
Отпрыски простолюдинов, найдя кого-то ниже себя, относились к нему даже хуже, чем дворянские дети, и самоутверждались за его счет.
— Возможно, ты прав, и я действительно кому-то приглянулся. Это вполне возможно, вот только этот ребенок не осмелился заговорить со мной, потому что рисковал стать изгоем вместе со мной, — сказал алхимик.
Дети всегда были невероятно жестокими. Они хотели, чтобы Эннид бросил обучение и загубил свой талант, став землепашцем. Некоторые из них, возможно, жалели его. Но в атмосфере, где все смотрели на него свысока, никто не осмелился протягивать руку помощи.
Постепенно перед высокопоставленным дворянином Гленом вырисовывалась картина тех лет. И всё же он с неким сомнением на лице слушал рассказ юноши.
— Я знаю, что представляет собой Государственная Академия, до меня доходили слухи. И всё же... как-то странно, что они так просто признали тебя изгоем и издевались.
— Может, это потому, что я был лучшим студентом? Я всегда учился лучше остальных и получал стипендию. Наверняка, то, что их обходил простолюдин, сильно било по самолюбию… Поэтому я и стал предметом издевательств…
Конечно, Глен знал, что такое бывает. Тем не менее, вопрос оставался открытым.
«В стенах Академии дворяне вполне способны гнобить простолюдинов. Это довольно распространенная практика…» — размышлял герцог.
Порядок издевательств над Эннидом сложился ещё в те времена, когда мальчик только поступил в Академию, поэтому на протяжении всего обучения такой расклад дел всем казался самим собой разумеющимся. Но уже прошло шесть лет после выпуска из Академии, и было странно, что слухи о его выдающихся способностях настолько сильно контролировались и сдерживались. Даже с учётом того, насколько низко он располагался в общественной иерархии.
«Он же создал зелье, которое принесло огромную прибыль от поставок в Восточную империю», — продолжал рассуждать Глен.
Особенностью слухов была их скорость распространения. Как бы сильно они ни пресекались сверху, хотя бы время от времени всплывать были должны. Однако, когда Глен опрашивал прохожих о том, кто достаточно искусен, чтобы снять проклятие, ни один из них не упомянул имя Эннида. Все молчали, как будто дали обет неразглашения.
— Если мои предположения верны… то кто-то среди занимающих довольно высокий пост дворян затаил на тебя обиду, — высказал свою догадку герцог.
— Что? Обиду?.. — удивился алхимик, расширяя глаза от такого внезапного вывода. — О чём ты?
— Нередки случаи, когда дворяне ограничивают в действиях превосходящих их в чëм-то простолюдинов, — пояснил Глен, — но в этой ситуации тебя, скорее всего, кто-то целенаправленно изолирует от других, выпустив в отношении твоей персоны приказ о неразглашении. Ведь крайне странно то, насколько сильно ограничивается молва о тебе.
— «Приказ о неразглашении»?.. Такое вообще возможно?..
— Зависит от того, кто его издал.
Тот, кто мог бы оказать давление на всех дворян и промышленников. Глен задумался, потом сказал:
— Должно быть, за этим стоит королевская семья.
У Эннида открылся рот. Он был удивлен, когда услышал, что король присвоил деньги, но ничто не могло сравниться с этим: теми, кто хоронит его карьеру, вполне могла оказаться семья короля. На мгновение его мысли замерли, он был не в силах осмыслить сказанное.
— Ты чем-то прогневил королевских особ?
— Нет, конечно, нет. Я их даже никогда не видел... — растерянно ответил Эннид.
— Попытайся вспомнить. Возможно, то был скрывший свой статус королевский отпрыск, поступивший в Академию под прикрытием. И именно он затаил на тебя обиду, — легко предположил Глен.
Сомнение алхимика при этих словах отразилось на его лице, которое словно говорило: «Зачем вообще королевским особам лгать и проворачивать такие схемы, чтобы затеряться среди дворян?»
Герцог, почувствовав это, пояснил:
— Это не редкость. Об этом не знают простолюдины, но это обычная практика в любой стране.
— Если ребенок считается потенциальным претендентом на трон или незаконнорожденным, его нужно скрыть. Таких часто отдают в храм или Академию в раннем возрасте. Тайно.
Это делалось для того, чтобы ребёнок не был втянут в политику с малых лет и вокруг него не создавалась политическая фракция. Таким детям давали вымышленные имена и обучали совершенно иным квалификациям до совершеннолетия, чтобы те не представляли угрозы для законного наследника.
— Так что, сам того не ведая, ты вполне мог соприкоснуться с кем-то из них. И каким-то образом заронить в них зерно обиды.
— Зерно обиды… — повторил Эннид в шоке. Этот вариант событий казался настолько нереальным, что он не знал, как реагировать. — Я не сделал ничего такого, чтобы заслужить гнев в свою сторону…
«Обида возникает, когда находишься среди людей. А я провел одиннадцать лет в одиночестве без плотного общения с людьми. Так как же я мог кого-то обидеть?..» — подумал Эннид.
— Может, им был кто-то, с кем ты жил в одной комнате в общежитии?
— Мне дали отдельную комнату. И никогда никого не подселяли.
Эннид, получавший стипендию, жил в общежитии отдельно от остальных. Глен задумался, а затем снова спросил:
— Значит, ты не припоминаешь, чтобы кто-то особенно выделялся или очень странно себя вёл по отношению к тебе?
Алхимик порылся в памяти. Было так много людей, что бросали ему вызов, поэтому трудно было выделить кого-то отдельно. Прошло шесть лет, и его память о тех временах покрылась туманом. Но вскоре в голове промелькнуло лицо крупного парня.
— Точно. Был один, что испытывал ко мне особую неприязнь.
— Не знаю. Разве не достаточно того, что я простолюдин?.. Каждый раз, когда наши взгляды с кем-либо пересекались, меня обзывали и задирали.
Среди дворян было немало тех, кто вел себя подобным образом, так что Эннид никогда не находил это странным. Но именно тот парень каким-то образом выделялся…
— А вот он, — продолжил алхимик, — был необычным. Однажды столкнул меня с лестницы.
То, что его столкнули с лестницы, было обидно, но причина, по которой его столкнули, была еще хуже.
— Обычно он, стоило мне посмотреть на него, начинал оскорблять и задирать. А в тот раз наоборот разозлился, когда я, стоя перед ним, не смотрел прямо на него.
В тот момент первой реакцией Эннида было скорее неверие, чем гнев.
— Разве не забавно? — продолжил алхимик.
Это было не смешно. Глен не понимал, как алхимик смог в одиночку выжить и закончить Академию.
— Конечно. Должно быть, он был из высокородных аристократов. Скорее всего, сыном графа. Исключили бы только меня, подними я шум по этому поводу.
Алхимик считал везением то, что дело закончилось лишь этим. Ему за причинение вреда дворянину могли перерезать вены. Ничего не оставалось делать, как терпеть.
— Он был странным. Когда я ударился головой и потерял сознание, он сам подхватил меня и побежал в храм, — продолжил Эннид.
— Как ходили слухи, он плакал, пока бежал. Судя по злобным сплетням, он и всем остальным был ненавистен, — ответил алхимик безразлично.
Он не верил слухам о том, что толкнувший его дворянин плакал; даже если и помог добраться до храма, то сделал это лишь из опасения, что его отчитают. Алхимик не верил, что человек, столкнувший его с лестницы, стал бы плакать из-за такого пустяка.
— Говоришь, плакал, пока бежал... — Глен повторил слова Эннида, словно его что-то беспокоило.
Тот самый человек, который столкнул с лестницы, потому что разозлился. Не было никакого смысла в том, чтобы он бежал с ним на спине. Не имело смысла тем более то, что, по слухам, он плакал.
Но слухи так просто не возникают. Плакал он на самом деле или нет, но он был достаточно взволнован, чтобы это выглядело для других таким образом.
Слишком много противоречий. По всей видимости, причина, из-за которой он столкнул Эннида с лестницы, была до невозможности детской.
— Сколько тебе тогда было лет?
— Наверное… где-то шестнадцать.
Шестнадцать лет. Нестабильный возраст, во время которого дети часто склонны к импульсивному поведению. Возраст незрелости, когда легко поддаться эмоциям. И в то же время возраст, когда пробуждаются любовные страсти. Глен нахмурился, осмысливая гипотезу, промелькнувшую в его голове:
И всё же другого объяснения найти он не мог.
«Неужели он был влюблен в Эннида?..»
Если бы алхимик узнал об этом, он б рассмеялся, удивившись, почему ход мысли герцога течет таким образом. Но Глен был уверен, что его догадка верна.
«В этой стране ведь влечение к представителю своего пола считается грязным и отвратительным?»
Вряд ли шестнадцатилетний подросток из такого государства смог бы справиться со своими чувствами. Герцог подумал, а не затаил ли он обиду на Эннида за то, что тот заставил его чувствовать себя некомфортно.
«Значит, его резкость по отношению к Энниду была защитной реакцией, чтобы не выдать своих истинных чувств?..»
И тогда размышления Глена были прерваны другим вопросом: даже если тот парень действительно ощущал подобное, как какие-то чувства смогли сыграть свою роль спустя целых шесть лет после выпуска из Академии, преграждая алхимику путь?
— Ты часто сталкивался с ним в Академии?
— Ну... если говорить про чисто визуальный контакт, то да, его лицо частенько передо мной мелькало. Наши комнаты в общежитии находились рядом.
— Помнишь, что он говорил во время таких встреч?
Эннид порылся в памяти. Глаза, что смотрели на него, как на букашку; голос, бормотавший, какой он отвратительный; по-детски подставленные подножки…
Конечно, с возрастом тот парень перестал заниматься подобными вещами, но и приятных воспоминаний о нем не осталось. Ни о каких частых разговорах не могло быть и речи, поскольку с алхимиком вообще крайне редко кто-либо общался.
После долгой паузы Эннид заговорил:
— Если подумать, то когда я выпускался… он попросил мои записи. Ты же знаешь, какой у меня почерк. Его невозможно разобрать. Помню, когда я ему их отдавал, то сказал, что он может не прочитать их. А он всё равно их забрал, поэтому я запомнил.
— Да. Те, в которых я фиксировал самое основное по ходу занятий. Их же невозможно прочитать.
Эннид вспомнил, что сказал тогда: «Если они Вам нужны, то, конечно, поделюсь. Если не удастся прочитать, можете выкинуть».
«Подавись ими и проваливай», — думал он в тот момент, протягивая тому парню конспекты. Получив их, собеседник долгое время ничего не отвечал, сначала не удосуживаясь даже открыть тетради и просмотреть содержимое.
То было в девятнадцать лет, когда Эннид ждал результатов выпускных экзаменов и детские издевательства над ним практически прекратились.
Через некоторое время неловкого молчания собеседник порылся в записях алхимика и тихо сказал:
— Я не собираюсь это выбрасывать.
Чувствовалось, что этой фразой он словно отбросил свою гордость. Но в тот момент Эннид уже отвернулся от него.
Глен, выслушав рассказ о произошедшем, рассмеялся. То был смех в отношении парня, столкнувшего алхимика с лестницы (предположительно, королевской особы).
— Его глупость настолько восхитительна, что не могу не смеяться.
— Глупость?.. — переспросил Эннид.
Глен не ответил, размышляя: «Вероятно, ты ему нравился. Он идиот, который побоялся признаться в своих чувствах. Прожил в одном здании с тобой одиннадцать лет и никогда не признавался в своих чувствах. Он, которого волновало только то, что о нем подумают другие, относился к тебе только со злым умыслом. Что он имел в виду, когда попросил у тебя конспекты перед самым выпуском?»
Герцог подумал и улыбнулся, продолжая про себя рассуждения:
«Хотел оставить на память? Для кого? Одиннадцать лет в Академии были для Эннида сущим кошмаром, а он стоял и смотрел, как тот терпит издевательства. Да не просто наблюдал, а участвовал. Какое право он вообще имел просить о чем-то, что напоминало бы о прошлом? Если сожалел о случившемся, то следовало извиниться».
Но его самоуважения хватило лишь на просьбу о конспекта. Глупость всего этого забавляла Глена. Если бы хоть один из королевских особ в академии сказал Энниду доброе слово, если бы хоть один предложил помощь, если бы хоть один ободрил…
«Может, тогда он бы открылся ему в ответ?» — подумал Глен и почувствовал, как беспричинно дурно ему становится от этой мысли. Хотя нет, причина была: он уже не мог отрицать своего влечения к алхимику.
— После выпуска тебе доводилось с ним контактировать?
— Один раз. После выпуска я всё никак не мог устроиться на работу и постоянно переселялся из одного трактира в другой.
«Это он оказал давление, чтобы Эннида никуда не взяли», — подумал герцог и в нетерпении ожидал следующих слов алхимика.
— Он написал мне лично и спросил, не интересует ли меня работа в его дворце. Написал адрес со словами, чтобы я приходил на собеседование, если захочу попробовать свои силы.
Человек, который перекрыл ему путь куда-либо еще и подстроил ситуацию так, что у него не осталось выбора, кроме как прийти к нему. Глен посмеялся над манипулятивным поведением незнакомца и подумал:
«Выходит, он струсил рассказать о своих настоящих чувствах первым».
Королевская особа, чьего лица герцог не знал, подстроил ситуацию так, чтобы Эннид пришел к нему сам. Несомненно, то был сознательный шаг, рассчитанный на то, чтобы пустить пыль в глаза окружающим. Безымянный королевский отпрыск попытался создать впечатление, что алхимик пришел к нему из-за его власти. От такой догадки его лицо ожесточилось:
«Неужели… он рассчитывал на какой-то физический контакт между ними?..»
Глен знал, как часто дворяне манипулировали простолюдинами. То ли потому, что тот признался себе в собственных чувствах, то ли потому, что Эннид мог в любой момент исчезнуть из его поля зрения, безымянный пригласил алхимика, надеясь продвинуть их отношения. Этим жестом он в то же время защитил себя.
— Собеседование, о котором говорилось в письме, случайно не должно было пройти в том же месте, где собирались другие дворяне?
— Да. Откуда ты знаешь? — удивленно спросил Эннид.
Собеседование было запланировано в зале, где дворяне часто собирались на званые вечера. Зал делился на несколько комнат, и в приглашении говорилось, что одна из них была арендована под собеседование.
«Это точно для этого. Чтобы оправдаться, если бы в светском обществе пошли слухи» — решил про себя Глен.
Чтобы оклеветать юношу и обставить всё так, словно не он пригласил Эннида, а алхимик сам пришёл к нему, соблазняя и раздвигая ноги ради устройства на работу.
Вот для чего было нужно это коварное письмо. Чтобы привести его в такое место, где всегда много глаз, и чтобы несколько человек могли засвидетельствовать, что алхимик пришел по своей воле.
— Почему ты не поехал? — спросил Глен.
В ситуации, когда юноша был загнан в угол, такое предложение вполне можно было счесть заманчивым. Этот вопрос был встречен смешком.
— А что тут говорить?.. Очевидно, письмо было написано с целью поиздеваться надо мной. Ещё и тем, кто столкнул меня с лестницы. Разве не очевидно, зачем он меня пригласил?
Эннид подумал, что в месте собеседования, о котором говорилось в письме, скорее всего, будет проводиться собрание с представителями аристократии их сферы.
— Если бы я туда пошел, они бы посмеялись над моей бесхребетностью. И смысл мне туда идти, если знаю об этом наверняка?
Как только получил письмо, алхимик презрительно усмехнулся, разорвал его и выбросил в корзину для пищевых отходов, предусмотренную в номере гостиной.
Глен усмехнулся про себя: недобрые чувства обидчика были брошены именно туда, где им самое место. Алхимик принял мудрое решение и избежал возможных проблем.
— Оглядываясь назад, я думаю, что именно это письмо убедило меня отказаться от идеи работать в столице, ведь понял, насколько же это мерзко. Тогда я решил, что нужно поехать в сельскую местность и создать свою лабораторию.
Это только на словах звучало так легко. В тот день, шесть лет назад, пока Эннид собирал свои вещи в гостинице, он скрипел зубами от досады. Злость, которую он испытывал, не поддавалась описанию:
«Неужели я выдержал больше десяти лет оскорблений и презрения и закончил Академию только ради вот этого?! Тяжело работал, чтобы закончить так?!»
Он плакал и плакал, чувствуя себя беспомощным перед лицом реальности. Но плакал не потому, что грустил, а потому, что был разочарован.
То была его последняя ночь в столице. Как только рассвело, он собрал вещи и покинул трактир, поймал карету и, не оглядываясь, поехал на земли независимого феода.
Он был полон решимости оставить прошлое позади и писать план новой жизни поверх гноящихся, незатянувшихся ран прошедших одиннадцати лет.
Алхимик не стал рассказывать герцогу о своих чувствах. Но Глен и так их понял. Целая жизнь усердного труда, попранная другими. Да и приехал Эннид в сельскую местность вовсе не из-за легкомысленного желания сменить обстановку и развлечься.
Герцог не знал, что сказать. Он примерно догадывался о том, каким на самом деле является Эннид, но чем больше узнавал о нем, тем сильнее колебался в своих догадках.
В тот момент Глен ощущал невероятную заинтересованность в алхимике и в то же время чувство печали от того, что столь способный человек был так несправедливо притеснен.
— Ты правильно сделал, что не стал отвечать на то письмо, — после долгого молчания сказал герцог.
Безымянная королевская особа не задумывалась о судьбе Эннида и о том, искренна ли его привязанность к нему или же это просто азарт. Ничего хорошего от общения с таким человеком ждать не приходилось.
— Вараввос. Фамилию что-то не припомню.
Имя и фамилия члена королевского рода, замаскированного под обычного дворянина, скорее всего, были псевдонимами. Но Глен все равно запомнил имя Вараввоса. Если их пути когда-нибудь пересекутся, он хотел отомстить за алхимика.
«Неужели это желание мести во мне возникло лишь из-за того, что он способен снять мое проклятие?» — задумался герцог. — «Нет, даже если Эннид не сможет снять мое проклятие, я все равно хочу его защитить».
Этим Глен честно признался себе в личной заинтересованности по отношению к алхимику.
Эннид посмотрел на герцога и мысленно порадовался. Он ощутил сочувствие собеседника и его возмущение по поводу истории. От этого приятного ощущения внутри него всё щекотало.
«Как было бы здорово, если бы в Академии со мной учился кто-то вроде тебя», — искренне подумал он. — «Если бы мы встретились тогда, думаю, то время я бы прожил чуть-чуть веселее».
Это была странная мысль. В смущении он покраснел, но не пожалел о ней.
Если бы Глен был с ним, то брюнет утешал бы алхимика, когда того обижали. Эннид на мгновение представил себе эту картину: он сам сидит на кровати в комнате общежития и ревёт, а Глен заходит с собственноручно приготовленной едой и его успокаивает. Быть может, герцог бы даже разобрался с обидчиками за его спиной.
Эннид засмеялся. То была всего лишь фантазия, но юноша чувствовал себя так, словно получил награду за одиннадцать лет лишений.