Владимир Торин «Шевелюриманс»
История о волосах, затянувшемся сне и о паре сменных рук.
Сразу как часы отзвонили десять вечера, звякнул колокольчик, и в дверь цирюльни «Финнеас Куафюр. Цирюльник и постижер» вошел джентльмен в черном пальто и цилиндре. В одной руке он держал кожаный саквояж, в другой – газету.
Сухонький, чуть сгорбленный цирюльник с пышной посеребренной прической и фигурно вздернутыми бровями повернулся к двери, поправил фартук.
– О, добрый вечер, доктор Доу! Вы как всегда пунктуальны.
– Пунктуальность – это то, что отличает cntysджентльмена от обезьяны, – ответил посетитель. – Пунктуальность и отсутствие привычки чесаться в публичных местах. Добрый вечер, господин Куафюр.
Господин Куафюр нисколько не удивился странному ответу доктора – тот посещал его много лет, был одним из его лучших клиентов и мог позволить себе метафоры с приматами. Хотя сам цирюльник считал, что есть еще некоторые вещи, отличающие джентльмена от обезьяны. К примеру, то, что обезьяны не носят перчатки.
Доктор Доу тем временем повернулся к двери и позвал:
В цирюльню вошел здоровенный тип в пальто с пелериной и в приплюснутом котелке. Он держал на плече большой мешок.
Мешок шевелился, его содержимое пиналось и ругалось: «Гады! Предатели! Лизуны пяток! Я вам всем задам! Только выберусь отсюда! Выпустите меня, иначе хуже будет! Ну я вам всем за… а-а-а, кашется, я яфык прикущил!».
Доктор указал кебмену на одно из кресел у высоких мутных зеркал, и, когда тот опустил мешок на пол возле него, сказал:
– Подождите нас. Надбавка за ожидание и… гм… сложности вас не разочарует.
Кебмен кивнул и все так же молча покинул цирюльню.
Стоило двери за ним закрыться, доктор подошел к мешку, быстро развязал веревку на нем и благоразумно отступил на пару шагов.
Мешок затих. Прекратил шевелиться.
– Не буду! – раздалось из недр мешка. – Мешок – это мой новый дом, и я теперь здесь живу!
Доктор с обреченным видом вздохнул – выражение его лица выдавало, что он едва ли не мечтал об этом: хлопот враз бы поубавилось, а в его гостиной наконец наступил бы долгожданный порядок. Тем не менее он повторил, добавив в голос металла:
Мешок, или, вернее тот, кто в нем сидел, послушался, и наружу показалась лохматая голова: каштановые волосы скрывали уши и половину лица, откуда-то из их глубины торчал острый нос и виднелся один искаженный гневом глаз.
– Ты вынудил меня, Джаспер, – сказал доктор Доу. – Если бы ты по своей воле согласился отправиться к господину Куафюр, мы бы избежали транспортировки тебя в мешке.
– Я стал жертвой заговора! – прорычал мальчишка. – Ты и миссис Трикк сговорились! Даже кебмена подключили! Кто еще состоял в твоем заговоре? Этот господин Дурафюр тоже участвовал?!
– Прошу простить моего племянника, господин Куафюр, – раздраженно проговорил доктор. – Как вы можете заметить, у него весьма дурные манеры. Вам предстоит потрудиться, чтобы превратить его из обезьяны в джентльмена.
Джаспер тут же непроизвольно почесал макушку, чем подтвердил высказанное ранее дядюшкой замечание об обезьяньих привычках.
Впрочем, добродушный цирюльник и не думал обижаться на мальчика.
– Боюсь, мне по силам превратить вашего племянника в джентльмена лишь внешне, господин доктор, – сказал он с улыбкой и кивнул на кресло.
Джаспер испуганно распахнул рот. Рядом с креслом стояли жуткие приспособления – одно из них напоминало автоматона с механическими клешнями, бритвами и резаками. Другое – какую-то стойку с чем-то похожим на большой казан – эта штуковина должна была надеваться на голову и, вне всяких сомнений, высасывала мозг!
Джаспер сглотнул и бросил взгляд сперва на дверь, затем на окна, но все пути к побегу казались не слишком надежными.
– Я скорее умру, чем сяду в это кресло!
– Что ж, – заметил доктор Доу, – в таком случае ты отправишься на кладбище в очень приличном виде. Наша экономка будет горько плакать, но между потоками слез и всхлипываниями она непременно оценит твою новую прическу.
Джаспер глянул на него со злостью, а цирюльник сообщил:
– Вы не первый юный джентльмен, который не хочет стричься, мастер Джаспер. Для особых клиентов у меня есть специальное кресло. Оно стоит там, в углу. Вы всегда можете выбрать его.
Он вытянул руку, указывая на упомянутое кресло, и Джаспер похолодел. Это кресло одним своим видом вызывало ужас: неимоверно ржавое, обтянутое потрескавшейся черной кожей, к подлокотникам крепились фиксирующие ремни, а по бокам были установлены зажимы на винтах. Настоящий пыточный механизм!
– От судьбы не уйдешь, Джаспер, – будто прочитав его мысли, сказал доктор Доу. – Все к этому шло.
Проигнорировав отповедь мальчика господин Куафюр хохотнул:
– О, мне нравится ваш цирюльный фатализм доктор. Я так полагаю, мы делаем прическу, о которой вы мне писали в письме?
– Разумеется. – Доктор Доу, казалось, устал спорить. – Кресло, Джаспер! Немедленно!
Бросив на дядюшку преисполненный ненависти взгляд, Джаспер наконец выбрался из мешка и забрался в кресло.
Джаспер вздохнул и спустил ноги.
Удовлетворенный этим, доктор Доу опустился на диванчик у стены, достал из портсигара папиретку и тут же погрузился в облако вишневого дыма. Раскрыв газету, он скрылся за ней, словно вмиг позабыл о существовании племянника.
Господин Куафюр тем временем встал за спинкой кресла мальчика и возвестил голосом профессионального шпрехшталмейстера, объявляющего невероятный цирковой номер:
– Что ж, шевелюриманс начинается!
– Это мое новое нелюбимое слово! – пробурчал Джаспер, глядя на него через зеленоватое зеркало. – А будет… больно?
Из-за дядюшкиной газеты раздалось:
– Только твоей душе. Но можешь мне поверить, раны быстро затянутся.
Джаспер показал отражению дядюшки язык.
А затем он и сам не заметил, как начался тот самый шевелюриманс. Первым делом господин Куафюр надел на мальчика парикмахерский пеньюар – грубая, тяжелая и отчего-то пахнущая котами накидка походила на кокон, но вылезти из нее Джаспер не решился.
Затем цирюльник вылил на его голову какую-то жидкость и несколькими быстрыми движениями взбил нежно-розовое мыло – Джаспер мгновенно стал напоминать леденец на палочке.
– Глаза щиплет, – сообщил он, на что из-за разворота газеты последовал ответ:
– Можешь плакать. Только не вертись – одноухий племянник мне не нужен: ты и с двумя-то плохо слышишь, когда к тебе обращаются.
Джаспер сжал зубы и запретил себе плакать: показывать слезы этим безжалостным личностям?! Нет уж!
Что-то загудело, цирюльный аппарат включился и обдал его голову потоком теплой воды, которая тут же потекла в специальный желоб.
Ну а после этого зазвучало то, чего Джаспер ждал со страхом, – щелканье ножниц. Он во все глаза следил через зеркало за тем, как двигаются манипуляторы аппарата, как они стремительно охаживают его волосы. Он и не думал вертеться – лишиться уха ему очень не хотелось…
Стрижка шла. Цирюльник сообщил маленькому клиенту о том, что в данный момент осуществляется этап филировки, то есть прореживания прядей. Волос у Джаспера было столько, что в какой-то миг, казалось, даже механизм устал работать. Но тут вдруг, когда у племянника доктора Доу уже затекло все, что только могло затечь, господин Куафюр сказал: «Достаточно. Дальше я сам», – и механизм выключился.
Джаспер оценил свой вид и поморщился. Сам бы он назвал себя сейчас не иначе, как «исковерканным».
Цирюльник вытащил из петельки на фартуке ножницы и наконец лично взялся за дело. Встав перед мальчиком, он одним движением состриг ему челку – открылось миловидное лицо, которое больше подошло бы какой-то девчонке. Джаспер тут же опустил глаза и покраснел – отчасти «запущенность» его прически была связана с тем, что он сам себя стеснялся – вдруг кто-то и правда примет его за девчонку…
На очереди были виски, и начался этап, столь длительный, тягомотный и… ничем не выделяющийся, что под мерное щелканье ножниц и шелест страниц дядюшкиной газеты Джаспер заскучал и начал натурально клевать носом.
А затем цирюльник крутанул ручку под креслом и развернул его спинкой к себе.
– Приступаем к затылку, – сказал господин Куафюр. – Моя любимая часть стрижки и головы.
Джаспер задумался: а какая у него самого любимая часть головы? Скорее всего, рот, решил он, ведь им можно есть печенье «Твитти»…
Время едва ползло. Ножницы вернулись в петельку на фартуке, их заменила бритва. Джаспер вовсю представлял сейчас выражение лица цирюльника – и, разумеется, в его фантазиях, оно было кровожадным – он читал как-то об одном безумном цирюльнике, и тот не упускал случая прирезать кого-то опасной бритвой. Между тем господин Куафюр работал аккуратно, и мальчик ощущал лишь, как его голову скребут, словно острыми когтями.
Он глядел на дядюшку, но тот погрузился в вечерние новости и не обращал внимания на племяннника. Кажется, он перечитывал газету уже в десятый раз.
Закончив с затылком, а заодно и висками, господин Куафюр потянул на себя рычаг под спинкой кресла, и оно наклонилось. Джасперу предстал темный потолок.
– Пробор, – сказал цирюльник и принялся копаться в мозгу Джаспера. Так, по крайней мере, тому показалось.
В руках у господина Куафюр появились расческа и ножницы, при этом он то и дело подтачивал пробор бритвой, и мальчик задумался: «Эй! Сколько у него там рук?! Пока я здесь сижу, у него что, выросла третья?».
– Слово «куафюр» – это же прическа на языке всяких стариков, – сказал он. – Моя бабушка часто говорила, что мой куафюр отвратителен. Вас что, зовут «Господин Прическа»? Похоже на вымышленное имя.
– Джаспер! – Доктор Доу даже прервал чтение и наделил племянника возмущенным взглядом.
Господин Куафюр задорно подмигнул мальчику.
– Верно – это вымышленное имя, – с усмешкой проговорил он. – Или это просто прически называли так в честь моей фамилии. Я – цирюльник в тринадцатом поколении, наш род был законодателем мод с самого основания Габена.
– Не все в этом городе обладают тайными личностями, Джаспер, – назидательно заметил доктор Доу.
– Когда-то и у меня будет вымышленное имя, – мечтательно сказал Джаспер.
Стрижка все шла, и Джаспер уже весь извелся – это была самая долгая и мучительная часть шевелюриманса.
«Я ведь уже полностью пострижен! – думал он. – Что там еще можно кромсать?!»
– Еще долго? – спросил Джаспер. – Я уже, наверное, совсем лысый, как Человек-из-Льотомна.
– Не волнуйтесь, юный джентльмен, если случится беда и я выстрегу вам лишнее – всегда можно наложить заплатку.
– Даже я понял, что господин Куафюр шутит, Джаспер, – бросил дядюшка.
Цирюльник хмыкнул и продолжил щелкать ножницами. Он все стриг, расчесывал и подравнивал. Все это начало казаться Джасперу вечностью, но тут наконец господин Куафюр вернул кресло в изначальное положение, убрал свои инструменты для пыток, отряхнул голову мальчика щеткой и открыл какую-то жестянку.
– Фу, слизь! – возопил Джаспер, когда его волос коснулось нечто отвратительное, липкое и тягучее.
Цирюльник втер слизь в голову Джаспера, начал расчесывать. Племянник доктора Доу мог бы поклясться, что мерзкий гребешок прохаживается по его волосам уже дольше, чем за всю его жизнь до того.
А затем господин Куафюр оглядел его со всех сторон, покивал и снова отряхнул щеткой. Расцепив воротник, цирюльник стянул с него накидку и вернул ее на вешалку.
Джаспер боялся поверить своему счастью, но господин Куафюр улыбнулся ему и сказал: «Готово!». После чего резко развернул кресло к зеркалу.
Джаспер уставился на того, кто там жил, и… вытаращил глаза. Его голова уменьшилась! На ней почти не осталось волос, и это лицо… оно было чужим и странным! Но не это казалось ему хуже всего!
– Я стал… – у него перехватило дыхание, – как ты!
Доктор Доу сложил газету и подошел. Оценив вид племянника, он важно кивнул.
– Немного хуже, чем я, – сказал любящий дядюшка. – Из-за формы черепа. Он слишком… мальчишеский.
Джаспер надул щеки и гневно запыхтел.
– Вы довольны, господин доктор? – с тревогой справился цирюльник – угодить доктору Доу было довольно сложно.
– Вы сделали невозможное, господин Куафюр: превратили это существо в некое подобие человека. Я поражен.
– Нет уж! – воскликнул Джаспер. – Это я поражен: мне в голову ударила молния и уничтожила мой прекрасный… э-э-э… куафюр!
– Я поражен тем, что, оказывается, слухи не врали и у тебя действительно есть уши.
Доктор достал из кармана пальто небольшую коробку.
– Что ж, тогда придется мне съесть все печенье «Твитти» самому.
– Ладно, я ненавижу тебя чуть меньше.
Доктор бросил взгляд на часы и повернулся к цирюльнику.
– Без десяти полночь. Вы справились быстрее, чем я думал: признаться, я опасался, что просижу здесь до утра, учитывая, сколько у него было волос. Запишите стоимость стрижки на мой счет, господин Куафюр, и… да, думаю, удвойте ее.
– Разумеется, нет. Ты готов, Джаспер? Мы едем домой.
Джаспер выбрался из кресла и покачнулся – ноги были совсем ватными, а то, на чем он сидел, и вовсе по ощущениям превратилось в блин.
– Одно мгновение. – Цирюльник протянул мальчику приплюснутый флакон с зеленой жидкостью.
– Это средство для ухода за волосами. Втирайте его каждый день перед завтраком. Всего три капли. Не больше.
– Доброй ночи, господин Куафюр.
Доктор развернулся и направился к двери, а цирюльник склонился к мальчику и прошептал:
– Если втирать больше, ваши волосы отрастут до прежней длины всего за три дня.
Джаспер решил, что ослышался, а потом улыбнулся и, крепко сжав флакон, как свое самое ценное сокровище, бросился догонять дядюшку.
Когда дверь за посетителями закрылась, господин Куафюр недобро усмехнулся и сказал:
– Быстрее отрастут – быстрее вернетесь…
…Стряхнув состриженные волосы с кресла, господин Куафюр смел метелочкой и собрал в небольшой мешочек все, что было на полу. Он никогда не избавлялся от волос – пригодятся для париков и шиньонов, так он считал.
Цирюльник с досадой посмотрел на часы и поморщился. Почти полночь.
– Если бы этот мальчишка не был таким заросшим! Столько времени потрачено, а ведь меня ждет куда как более важная работа…
Он уже запер дверь и собрался гасить свет, когда за порогом раздался голос. Жуткий шелестящий голос:
– Цирюльник… впусти меня… постриги меня… я так зарос…
Господин Куафюр испуганно глянул на дверь. За мутным стеклом окошка что-то шевелилось – что-то большое, бесформенное.
– Простите, мы уже закрыты! – выдавил он, почувствовав, как от страха лоб покрылся потом.
– Мои волосы… – отвечал поздний посетитель, – они отвратительны… я не могу терпеть…
Часы в цирюльне начали отбивать полночь. Когда отзвучал последний удар и эхо медленно растаяло, из-за двери раздалось:
– Но ведь я уже пришел… завтра…
Господин Куафюр нервно сцепил руки.
– Обратите внимание: на двери висит табличка с расписанием – мы открываемся в семь. Я сделаю вам любую прическу, какую пожелаете, но только утром. Приходите потом.
Ответом ему было молчание. За дверью, казалось, больше никого не было. Жуткий силуэт исчез. Сердце цирюльника лихорадочно колотилось.
Господин Куафюр потянулся в карман за платком, когда за спиной прозвучало:
– Я уже пришел. «Потом» наступило.
Цирюльник резко развернулся и в страхе попятился к двери.
В том же кресле, где совсем недавно сидел племянник доктора Доу, устроился… монстр! Огромный ком путаных волос не просто занимал само кресло, но также переваливался через подлокотники, часть его громоздилась на полу вокруг. В путаных лохмах застрял какой-то мусор: ветки, листья, окурки, ржавые консервные банки, клочки газет.
Господин Куафюр, запинаясь, начал было:
– Кто сказал, что я сэр? – ответил голос, и в этом шелесте совершенно невозможно было распознать, принадлежит он мужчине или женщине.
– Но я ведь не говорил, что я – мэм.
Ком зашевелился в кресле – казалось, волосы жили собственной жизнью.
– Я просто некто, кто хочет сделать прическу. Можешь называть меня Шеллоу.
«Шеллоу… что-то знакомое, – подумал господин Куафюр. – Где-то я уже слышал это имя… Но вот где?»
– Приступай, цирюльник, – повторил монстр. – Я не уйду, пока ты не пострижешь меня.
Господин Куафюр на негнущихся ногах подошел к креслу – кажется, ему просто не оставили выбора. Вблизи ком волос выглядел еще страшнее, да и пахло от него так, что впору зажимать нос – сыростью, подвалом и плесенью.
Цирюльник кивнул и потянулся к вешалке за пеньюаром.
– Без этого, – сказал Шеллоу. – Просто постриги меня. Как когда-то.
– Разумеется. Я приходил сюда две недели назад.
«Что?!» – цирюльник попытался вспомнить всех своих клиентов за последнее время. Никакие Шеллоу в памяти не всплывали.
– Приступай… и никаких механизмов – ты должен постричь меня сам.
Мелко сотрясаясь всем телом, господин Куафюр снял с фартука ножницы и проговорил:
– Ше… шевелюриманс начинается.
С опаской поднеся ножницы к тому месту, где у посетителя должна была находиться голова, он отрезал прядь. И с этой первой прядью, с первым щелчком ножниц страх будто бы слегка отступил.
«В конце концов, это просто клиент, который хочет постричься…»
Цирюльник взялся за работу. С каждым щелчком ножниц он действовал все увереннее. Ком волос в кресле больше не шевелился.
И тем не менее молчание тяготило господина Куафюра.
– Вы сказали, что приходили две недели назад, Шеллоу, – сказал он. – Вы не напомните, какую именно стрижку я вам делал?
– «Берга́мо» средней длины. Довольно модная стрижка в этом сезоне.
Господин Куафюр искренне удивился. Он мог бы поклясться, что не делал «Бергамо» много лет. Она давно вышла из моды.
– Я никогда ничего не путаю. Что ты делаешь?
Цирюльник пытался освободить застрявшую в волосах клиента консервную банку.
– Я хочу вытащить… В ваших волосах много… – он не осмелился сказать «мусора» – кто его знает, этого Шеллоу, – вдруг оскорбится.
– Я знаю, – ответил клиент. – Я заснул и зарос. Я не помню, как это произошло, но, кажется, я проспал целую неделю.
«Вряд ли можно так зарасти за какую-то неделю, – подумал газетчик, разглядывая освобожденную консервную банку. На этикетке с трудом угадывалась надпись: «Крюгге. Щупальца спрута в масле». – А ведь когда-то эти консервы и правда производили на фабрике Крюгге. Но ведь она давно обанкротилась…»
– Я могу поинтересоваться, где именно вы заснули, Шеллоу?
– У садовой решетки особняка Хозяина.
– Это где-то здесь, в Тремпл-Толл?
– Это известное место. Недалеко от канала. Признаться, я не помню, как заснул. Помню лишь, как проснулся. Меня разбудил мальчишка.
– Мальчишка? – поинтересовался господин Куафюр, отрезая клок за клоком – прядями назвать этот волосяной ужас язык не поворачивался.
– Он задел меня, когда перелезал через ограду. Его нога запуталась в моих волосах. Мальчишка решил, что это плющ. Я пытался схватить его, но он оказался шустрым. С другой стороны ограды его ждал джентльмен в черном с докторским саквояжем. Они ушли…
«Доктор Доу и его племянник? Куда на этот раз они сунули свои носы?»
До господина Куафюра доходили слухи, что доктор порой участвует в делах разной степени таинственности.
– Кто эта мисс? – неожиданно спросил Шеллоу.
Цирюльник поднял взгляд. На стене слева от кресла висели плакаты в рамочках – на каждом была изображена молодая женщина, но на всех «цирюльных афишах» ее прически отличались: на одной она – с пышной прической и подвитыми огненно-рыжими локонами, на другой – с волосами каштановыми, собранными в кокетливую модную стрижку на шпильках, на третьей – волосы черные, а стрижка мрачно-драматичная, на четвертой – ее русые волосы вызывающе острижены «под мальчика», на пятой – длинные белые волосы частично скрывают лицо…
– Это моя дочь Фелиция. Она помогает мне демонстрировать стрижки и в кое-каких… гм… экспериментах цирюльного дела.
– Очень красивая мисс. Не знал, что у вас есть дочь.
Шеллоу ничего не уточнял, и цирюльник не стал вдаваться в подробности – говорить с этим существом о дочери ему не хотелось.
Господин Куафюр задумчиво обстригал ком волос, тот постепенно уменьшался в объемах, хотя с виду все еще представлял собой сущий кошмар. На миг прервав стрижку, цирюльник вытащил из лохм клочок газеты, расправил его. Статья на коричневой, почти разлезшейся от старости и влаги бумаги почти не читалась, но заголовок и пару первых строк еще можно было различить: «Профессор Погодник обвиняет Чету Фогг в краже своей "Туман-машины"! Мистер и миссис Фогг отвечают, что машина всегда принадлежала им. Чем для города обернется противостояние Злодеев?!»
– Злодеи Золотого Века… – прошептал господин Куафюр, хмурясь.
Упомянутые личности по праву считались великими и ужасными. Обладая невероятными надприродными силами и уникальными механизмами, они совершали грандиозные преступления, противостоя полиции и друг другу, – при этом регулярно переворачивали Габен кверху дном. Когда-то господин Куафюр лично знал некоторых из них.
– Что еще за «Золотой Век»? – спросил Шеллоу.
Цирюльник закусил губу. А ведь это существо в кресле и правда не знает. Все говорит о том, что проспало оно в каком-то саду намного дольше, чем две недели. Это было пугающе странно, да и вовсе казалось невозможным, но Шеллоу будто пропустил последние двадцать лет. Тогда то время Золотым Веком еще не называли, да и вообще так стали говорить лишь после выхода знаменательной статьи в «Сплетне» «Золотой Век Злодеев закончился!».
Но если он заснул еще тогда, то что же это выходит? Кто он такой?
– Вы говорили о том, что не помните, как заснули. А что вы помните перед тем?
Шеллоу помолчал, будто пытался восстановить в памяти полузабытую картину.
– Полным ходом шла работа над «Семиногом». Вместе с другом-изобретателем Хозяин заперся в своей мастерской, проводились финальные испытания. Мне было велено их не беспокоить…
– Так я и сказал. Уверен, вы не догадываетесь, что это, но скоро – я в этом не сомневаюсь! – вы узнаете. Все в Габене узнают.
Тут он был неправ. Господин Куафюр прекрасно знал, что такое «Семиног». Потому что все это уже произошло. И тут он понял, кого именно стрижет. Вспомнил, кто такой Шеллоу!
– А сад вашего Хозяина называется случайно не… «Элмз»?
– Верно. Я же говорил – известное место.
Цирюльник кивнул. Место и правда известное – одно «но»: последние двадцать лет это никакой не сад, а городской парк. А когда-то он действительно принадлежал весьма важному и почтенному господину, чей особняк стоял в его глубине. Вот только особняк давно заброшен, все подступы к нему заросли – в Саквояжном районе он считается дурным местом. И неудивительно, учитывая, что в нем обитал доктор Ворнофф, безумный гений и один из Злодеев Золотого Века. Двадцать лет назад он создал гигантского механического спрута, планируя с его помощью уничтожить Дом-с-синей-крышей на Полицейской площади. Его планам не суждено было сбыться: полиция все узнала и устроила засаду у Керосинной заводи. После грандиозного сражения, «Семиног» подбили, а самого доктора Ворноффа схватили и отправили в тюрьму Хайд. Гигантский металлический спрут до сих пор там же, где он и выбрался из канала: разрушенный и ржавый, врос в землю на берегу.
Господин Куафюр вспомнил и Шеллоу. Тот был помощником доктора Ворноффа, говорили, что своих прихвостней доктор выращивает искусственным путем. Слова Шеллоу о том, что он не сэр и не мэм, обрели смысл. Это действительно так, если он выращенный в колбе бесполый гомункулус.
– Ты там не заснул, цирюльник? Я не могу тут долго сидеть. Я потерял и без того достаточно времени. У меня очень много дел.
Господин Куафюр торопливо вернулся к стрижке.
Лохмы постепенно опадали. Цирюльник постоянно обметал кресло щеточкой, и работал уже по колено в обрезанных волосах. В какой-то момент под комом обнаружилась человеческая фигура, тонкая как проволока, в старомодном костюме-тройке: темно-фиолетовый, почти черный, сюртук с широкими лацканами и слегка вздернутыми плечами, короткая жилетка и штаны.
Еще несколько движений ножницами – и открылись развернутый воротник рубашки с шейным платком.
Сидевшее в кресле существо, хоть и лишилось большей части волос, по-прежнему выглядело странно. Голова напоминала большой путаный клубок ниток, наткнутый на спицу.
Рабочие ножницы затупились, и господин Куафюр взял запасные. Когда он обрезал волосы спереди, ему наконец предстало лицо клиента – узкое, вытянутое и совершенно гладкое, если не считать налипшей на него грязи. Правильные, или, вернее, никакие черты могли принадлежать как мужчине, так и женщине. Большие глаза с – цирюльника даже пробрало – красными радужками не моргали.
– Вы все еще желаете «Бергамо»?
– Разумеется. Хозяин – очень модный джентльмен, и я должен соответствовать.
Господин Куафюр промолчал. Не стоило рассказывать клиенту, что вряд ли в темных застенках Хайд Карлу Ворноффу удается поддерживать свою шевелюру согласно хоть каким-то модным веяньям.
Цирюльник собрался с духом – все же, когда в последний раз он делал «Бергамо», он был совершенно другим человеком с… другими руками – и приступил.
Переживал он напрасно – меньше, чем за полчаса прическа была готова. С виду голова Шеллоу уменьшилась незначительно, и по-прежнему казалась громадной. Непропорционально большие головы считались одним из отличительных признаков гомункулусов.
– Как всегда, превосходно. – Клиент оценил прическу. На его лице при этом не отразилось ни одной эмоции.
– Думаю, вам понадобится шляпа… ну, чтобы хоть как-то скрыть…
Говорить Шеллоу, что «изготовление» гомункулусов в Габене, как, впрочем, и они сами, давно запрещены, он тоже не решился. Да и чего скрывать – вряд ли тут помогла бы шляпа.
Когда господин Куафюр отряхнул клиента щеткой, тот поднялся из кресла.
– Запиши на счет доктора Ворноффа, цирюльник.
– Нет, разумеется, я запишу вашу стрижку… гм… на счет доктора Ворноффа.
«А счет, я видимо, должен отправить господину коменданту тюрьмы Хайд», – добавил он мысленно.
– Замечательно, – сказал Шеллоу и, не прибавив ни слова, развернулся и направился к двери черного хода.
Господин Куафюр понял: видимо, это существо именно через него и проникло в цирюльню.
Дверь стукнула. И цирюльник остался один стоять в куче дурно пахнущих грязных волос и уличного мусора, который они собрали в себе за двадцать лет…
…Часы начали звонить три часа ночи, и господин Куафюр сбросил оцепенение. Жуткий клиент своим неожиданным появлением сделал кое-что похуже, чем просто исчез, не заплатив. Он нарушил его планы. Хотя, если постараться, еще можно успеть…
Оставив уборку на потом (отвратительные волосы Шеллоу не подходили даже для париков), Господин Куафюр запер входную дверь и дверь черного хода, прошел к лестнице и спустился под цирюльню. Еще из-за двери до него донеслись всхлипы.
Достав из кармана передника связку ключей, цирюльник отпер дверь и вошел в подвал.
Первым, что он увидел, был красный светящийся во тьме глаз.
– Ну разумеется, – проворчал господин Куафюр.
Из угла раздалось звяканье цепи, за ним последовали новые всхлипы.
Не обращая на все эти звуки внимания, он зажег висевшую на гвоздике у двери лампу. Ее тусклый свет растекся по помещению, вырвав из темноты увешанные до самого потолка полками стены. На этих полках ровными рядами выстроились безликие деревянные головы-болванки с париками. В углу, откуда раздавались всхлипывания, стояла узкая железная кровать – из-под грубого лоскутного одеяла торчала бледная нога, окованная железным браслетом, который был соединен с одной из ножек кровати тяжелой цепью.
Пройдя к большому круглому зеркалу, столь древнему, что в нем отражались лишь какие-то смутные силуэты, господин Куафюр замер у стоявшего под ним верстака. Бросив взгляд на болванку с начатым париком, он склонился над патрубком пневмопочты и, отключив сигнализирующую о прибытии послания красную лампочку, достал капсулу, а из нее – стопку писем. Принялся их изучать.
– Все хотят записаться ко мне на шевелюриманс, Фелиция, – сообщил он, прочитывая одно письмо за другим. – Свечникам требуется обновить прически, мистер Меррик желает немедленно подправить свою бороду, Мамаша Догвилль жалуется, что ее сыночки все совсем заросли, а мадам Си увидела в облаке курительного дурмана какой-то «исключительно ужасающий образ» и хочет повторить его на своей голове. Еще и этот Грызлобич раздражающий не оставляет попыток усесться в мое кресло. И всем нужно «как можно скорее!». «Мэтр Крюкариус, – пишут они, – это невероятно срочно!». Знаешь, что я скажу, Фелиция? Ты нарасхват, когда ты – цирюльник злодеев.
Ответом ему был приглушенный плач из угла.
Господин Куафюр, или, вернее, мэтр Крюкариус подошел к стене и, схватившись за ручку лифтового механизма, принялся ее вращать. Сверху, из цирюльни, начало с диким лязгом опускаться кресло. Его любимое кресло, презначенное для особых клиентов.
Вскоре оно встало на пол подвала, крышка люка в потолке закрылась, и мэтр Крюкариус направился к кровати. Ком одеяла с его приближением в ужасе подался назад, цепь натянулась.
Открыв замок, цирюльник сдернул одеяло. На него расширенными от страха и отчаяния глазами глядела девушка в грязном буром платье, похожая на большую комнатную моль. Она была невероятно худа и бледна, на посеревшей коже проглядывали пурпурные пятна, на совершенно лысой голове – многочисленные шрамы. Эта несчастная совсем не походила на ту прекрасную девушку, чьи изображения с плакатов в цирюльне улыбались посетителям.
– Время пришло, Фелиция, – сказал мэтр Крюкариус.
– Я… нет… я не хочу, папа… – вырвалось из сведенного судорого горла дочери. – Молю тебя… не надо…
– Ты знаешь, что я должен. Новый парик для судьи Сомма не доделан. Тебе придется немного потерпеть – не забывай, что я делаю это, чтобы семейное дело Крюкариусов процветало.
Фелиция попыталась отползти, но отец был быстрее. Он схватил ее за воротник платья, стащил с кровати и поволок.
Девушка кричала, пыталась цепляться за его фартук руками, била голыми ногами по полу, но все было тщетно.
Отец подтащил ее к креслу, силой усадил в него и быстро закрепил ремни.
– Прошу тебя! Не надо! Я не могу больше!
Цирюльник был глух к ее мольбам.
– Ты должна, Фелиция. Мне нужно доделать парик. Судья Сомм не может быть разочарован – Крюкариусы никогда не подводят своих клиентов.
Фелиция билась в путах, кресло сотрясалось и скрипело.
– Я и так потратил много времени. Сперва этот утомительный доктор со своим мерзким племянником, затем волосяная тварь… Я не желаю ждать больше ни минуты, Фелиция! У меня всего несколько часов, чтобы доделать судейский парик. Заказ будет исполнен.
Мэтр Крюкариус достал из кармана продолговатый флакон, наполненный будто бы чернилами, вытащил пробку и вылил его содержимое на голову дочери.
Та застыла, а затем из ее груди вырвался чудовищный крик. Лицо исказилось от боли, и прямо на глазах у цирюльника из лысой головы дочери начали расти волосы. Сперва это был лишь словно черный пух, затем волосы начали удлиняться, – становясь с каждым мгновением все гуще: вот они уже выросли на дюйм… на три… на пять… вот они уже упали на лоб, достигли скул… Смолянистые вьющиеся пряди скрыли уши, спрятали лицо, опустились на плечи, легли на грудь.
Меньше, чем за минуту, они достигли пояса девушки. А затем рост остановился, и Фелиция, дернувшись, потеряла сознание, ее голова безвольно повисла.
Глядя на дочь, мэтр Крюкариус удовлетворенно покивал, взял одну из прядей, придирчиво ее оглядел и проворчал:
– Кончики раздваиваются. Должно быть, сечение появилось из-за слишком частого применения микстуры. Нужно будет кое-что добавить в состав.
Прежде, чем приступать к работе, мэтр Крюкариус вернулся к верстаку и надел на глаза круглые защитные очки. Затем, прищурившись, глянул на свои руки.
– Механист не солгал – новая модель работает бесшумно, но манипуляции производит всего лишь… приемлемо. Все же для этой работы, думаю, «Бритвостриги» подойдут лучше.
Быстро закатав рукава рубахи, он вытащил из-под верстака два оснащенных педалями футляра с парой круглых отверстий на каждом. Сунув руки в один, мэтр Крюкариус нажал ногой на педаль. Раздалось два щелчка, и обе его «руки» по локоть отстегнулись. Склонившись над другим футляром, он сунул культи в отверстия. Нажал на педаль и, дождавшись щелчков, вытащил конечности. Теперь его руки представляли собой два латунных механических манипулятора, которые тут же раскрылись, из желобков выдвинулись на спицах, как у зонтика, насадки с ножницами, гребешками, кистями, щетками и опасными бритвами разных форм и размеров.
Все было готово, и цирюльник подошел к дочери. Сделав глубокий вдох, он произнес:
– Что ж, Фелиция. Шевелюриманс начи… эхкх…
Мэтр Крюкариус издал хрип и опустил взгляд.
В его животе торчали ножницы. Ножницы были зажаты в руке Фелиции. Удар был так силен, что насквозь пробил кожаный фартук.
Цирюльник недоуменно уставился на дочь. Ее глаза не мигая смотрели на него, выглядывая между прядями длинных черных волос.
Мэтр Крюкариус отшатнулся. Как?! Почему?! Она же была без сознания!
– Ты был так озабочен новым париком, что пропустил одну пряжку, папа.
Пошатнувшись, мэтр Крюкариус шагнул к дочери, но та не теряла времени. Фелиция быстро расстегнула один за другим все ремни, соскочила с кресла и схватив отца, толкнула его туда, где только что сидела сама. Закрепила его ремнями.
– Ты не заметил, как я вытащила ножницы из твоего фартука. Я ждала… ждала, когда же ты утратишь бдительность. И я дождалась.
– Отпусти… – прохрипел мэтр Крюкариус. – Я приказываю тебе!
– Ты больше не можешь мне приказывать, папа! Я больше не твоя подопытная мышь!
Мэтр Крюкариус задергался, но, в отличие от него, Фелиция не пропустила ни единой пряжки. Она сунула руку к нему в карман и достала еще одну склянку с чернильной микстурой.
– Ты прав, папа: заказ должен быть выполнен. Крюкариусы не могут опозорить свое недоброе имя. Но сейчас ты на себе испытаешь то, что творил со мной все эти годы.
Но дочь не слушала. Вылив микстуру на голову отца, она отшвырнула пустую склянку, и замерла, ожидая столь знакомую ей метаморфозу.
Мэтр Крюкариус закричал. Безумно, отчаянно закричал, впервые чувствуя ужасный эффект собственного изобретения. Глаза под круглыми стеклами защитных очков заметались, на губах выступила пена. Его волосы начали удлиняться.
Когда их рост остановился, Фелиция одним движением вырвала ножницы из живота отца.
Обвиснув на ремнях, тот тяжело дышал.
– Не шевелись, – сказала дочь. – Ты же не хочешь, чтобы я нечаянно тебя порезала. Еще шрамы останутся…
Мэтр Крюкариус поднял голову и произнес:
Фелиция щелкнула ножницами. На пол подвала с них закапала кровь. С ненавистью глядя на отца, она набрала в легкие побольше воздуха, улыбнулась и провозгласила: