Дон ту райту май файя!

Дон! (Дон!) Дон! (Дон!) Дон ту райту май файя! Дон ту райту май файя!

Грелка
Лицо оторвалось от подушки. Я посмотрел на время — 8:05. По-хорошему уже пять минут как я должен был выйти, а лучше стоять на остановке. Как-то слишком быстро для утра я собрался с мыслями и вскочил, берясь за утреннюю работу. Во-первых, конечно, я не предпринял даже малейшей попытки как либо позавтракать — образ действия, принятый мною уже несколько недель как, антикризисный менеджмент против опозданий. Я выпрыгнул из кровати и, секунду сообразив, влетел на промозглый балкон. Схватив сушившуюся футболку, я метнулся в коридор.
Мама заходила в ванную; с футболкой в руках, в прихожей я достал фен, включил на максимум и стал задувать тёплый воздух вниз и в рукава. Не то чтобы я делаю так действительно часто, но навык выработался очень хорошо. Конечно, и за десять минут сделать можно было очень немногое. Слишком поздно я поставил всё стираться, слишком поздно повесил, слишком холодно было на балконе в этот очаровательный сезон, когда граждане не уверены, одевать им балоневые куртки или двигаться в футболке, и в квартирах колкий холод делается правителем пространства. И всё же я продолжал энергично, даже слишком энергично задувать тёплый воздух в рукава футболки.
Если с футболкой ещё можно было что-то сделать, то штанам было совсем плохо. Сами по себе будто куда более восприимчивые к влаге, (и наверняка тот, кто разбирается в fabrics, сказал бы точно, что, действительно, именно этот материал насыщается влагой сильнее), от воды они сделались тяжелее в два раза. Проигранная битва. Рассудив так, я забил на большую их часть, сконцентрировав усилия на поясе и промежности, недавно зашитой -- первая зашитая мною вещь в жизни.
Ванна освободилась, и, прервавшись с одеждой, я прыгнул туда, надеясь облегчиться. Испражнение -- моя бесконечная игра. Самая страшная и неудобная вероятность -- если вдруг приспичит в вузе. Дело даже не в том, что вместо унитазов там, по русской традиции, туалет системы "очко", а бумага отсутствует как класс (зато высоко содержание опрокинутых в очки стульев). Просто нет никакого желания заниматься таким интимным делом в таком безвкусном и нетерпимом месте.
--Протри, пж, Лисе лапы и покорми зверей!
Тем временем было уже 8:15. Я заканючил:
--Почему опять я!
--Ну сделай! А я за тебя вечером погуляю...!
Последних слов я толком не разобрал. Мама постоянно неверно оценивала степень слышимости её слов. Это очень раздражало. Как и неясные новые обязанности. Дверь хлопнула; всё затихло.
Я действительно покормил кота и собаку, но протирать ей лапы не стал. Лиса свободно заскрежетала своими сухими (и грязными) подушками лап и когтями по полу.
Я сделал всё, что мог. Надевать мокрую одежду вовсе не приятно! Даже летом, когда знаешь, что туда-сюда и она высохнет под знойным солнцем. А тем более зимой. Но пришлось. Ещё одним неприятным пунктом были кроссовки. А не кеды! Господи, не кеды! О, как долго готов я воспевать красоту, лаконичность, нравственную непосредственность кед, этой обуви самых честных, самых тонких и раненых людей! И за что, за что наказала меня судьба, вынуждая предать мою очаровательную пару, надрывавшую мне пятки в прошедшем диком июле, и взять омерзительные, бесформенные, истоптанные кроссовки!
Моё предательство объяснялось просто: во-первых, предавать -- это хорошо. Слишком много стали говорить о предателях, очернять их и втаптывать в грязь. Я утверждаю: немного предательства необходимо! Ведь если некому по-настоящему предать, как возможно ощутить ценность верности? Впрочем, это лирика. Главным делом была сегодняшняя физра.
Конечно, как человек приличный, как человек, знающий цену своему времени и своему праву большую его часть шататься по городу, читать и спать, в конце концов, как в принципе не вполне человек, первые пары по физре в семестре я честно прогуливал. Хотя максимально допустимым количеством безнаказанных пропусков было три, а, распространяя логику всеобщего (всех на всех) наплевательства на данный кейс, мне простили бы и четвёртый, и пятый пропуски, тратить все возможности сразу мне не хотелось. Я уже пропустил две проведённые пары. Ещё две были отменены по причинам, не зависящим от преподавателей, и на которые и студентам, и преподавателям было глубоко плевать. Но лафа кончилась, и теперь приходилось ходить. Тем более что препод, снова продолжая логику наплевательства, отпускал нас минут на пятьдесят раньше. Тем более что теперь, после восьми месяцев американского футбола, я явно готов был легче переносить тяготы физкультуры. Но в этой связи возникала потребность в материальной базе занятий. Как? Как, скажите, передать мерзость, которую вызывает, которую только может вызвать дурливая форма, занимающая половину сумки? Конечно, в рюкзаке всё уместилось бы свободнее. Но кто станет носить рюкзак с (о чём будет обмолвлено позднее) новым, моднейшим пальто? Правильно, не станет даже последний предатель. Станет только трус, да, бездарь и трус. Я не мог себе такого позволить. Впрочем, в модный и красивый шоппер, выигранный в махинациях с суверенной валютой БФУ моим другом Гарбузавром, привезённый из славного Кёнига, с белой надписью, превращающей "E=mc2" в "Ё=моё" (с чем я примирился совсем не сразу), шорты и футболка влезли очень неплохо. Но кроссовки! Господи, куда же деть их? Этих мерзавцев, противников красоты, врагов вкуса? Куда? Не брать же с собой ещё какой-нибудь мерзкий мешок, не таскаться же с ним, как "сами мы не местные"? Такого я себе тоже не мог позволить. Пришлось пользоваться правилом магазинного вора -- уносить на себе. Невозможно, повторюсь, невозможно передать, как рушилась тонкая правда мира, невозможно описать укоризну, с которой смотрела на всё это дело Эстетика, муза моей жизни, когда я оставил очаровательные кеды и влез, будто в две тарелки со взбитыми яйцами, в эти отвратительные, гадкие кроссовки. Эстетика сокрушалась, и на душе моей делалось мокро.
Надетое сверху пальто всё кое-как исправляло. Купленное летом, теперь оно давало +20 000 к моей стильности и +1 к нигилизму. Я сгрёб со стола карточки, схватил наушники и телефон, поднял собранную с вечера сумку и, поглядевшись в зеркало, вышел.

Опоздание

Было вовсе не так холодно, как могло быть. Милая, обожаемая серость, которую я искал всё лето, правила всем пространством, дышала в каждый уголок, искореняя надежду на потерянное на долгие месяцы тепло, и я поддерживал эту нежную монархию. Боже, Ничто храни! Обходя по долгому, но более чистому пути, я печатал матери обвинение. "Если ты хочешь, чтобы я делал за тебя ТВОИ обязанности, то хотя бы буди меня рано, чтобы я успевал их делать." Подумав секунду, я стёр капс: "Если ты хочешь, чтобы я делал за тебя твои обязанности, то хотя бы буди меня рано, чтобы я успевал их делать." Подумав ещё, я прикинул, что вообще-то кормёжка зверей действительно не занимает и двух минут, и обосновывать этим требование к матери исполнять роль будильника было несуразно. Всё-таки у меня есть понятие об уместности и справедливости. Я всё стёр и вышел из диалога.

Не то чтобы здесь что-то могло sdelat' raznitcu. Сорок седьмая или двадцать седьмая -- ну, может вторая придёт на 10 минут раньше. Но когда вопрос стоит о том, опоздать на полчаса или сорок минут, 10 минут -- спасительны. Всё же здесь разница уже появляется. О чём это нам говорит? Невозможно судить "вообще", каждый случай уникален и требует отдельного понимания.
На светофоре оставалось ещё 15 секунд, но я, зная, что с одной стороны у машин у самих красный, а с другой все желающие уже давно повернули, пошёл, не дожидаясь смены цветов. Это важно было ещё из-за тонкой настройки. Кто бы не настраивал светофоры, но они, похоже, были кейнсианцами. Иначе невозможно объяснить, почему доступный некогда чрезвычайно удобный режим, когда у пешехода есть всё необходимое время плюс десять секунд, чтобы дойти до следующего, очень близкого светофора, уничтожили и заменили на такой, в котором невозможно успеть и не стоять потом ещё 60 секунд в ожидании без того, чтобы на второй светофор просто-напросто бежать. Один из моих чёрных беспроводных наушников при таком беге беспощадно спадал. Унизительно было ловить этот чёрный жемчуг на глазах у прохожих и, не останавливаясь, спешить перейти дорогу.
Так или иначе, я был на остановке. Уверен, в пальто я смотрелся безумно модно, и уверен, женщины заглядывались на меня. Теперь, когда маршрутки ещё не было, у меня появилось немного времени выбрать музыку. В последние дни Яндекс подкинул мне классную японскую панк-группу, Отобоке Биавер. Как они клёво визжат! Мой уровень японского ещё недостаточен, чтобы понимать их без перевода, и мой интерес к ним, и моё желание разрушить магию неизвестной речи, наполняющую неуловимой ценностью песни на неизвестном языке или с невнятным произношением, так легко разрушаемый материалистическим сканированием страничек на Genius'е, не настолько высоки, чтобы подсмотреть перевод. Но все эти их... двадцать седьмая, топич! То, что нужно! Я прыгнул в маршрутку и расплатился, сзади передали несколько карт, и я передал и их впереди стоящему пожилому мужчине, неясно зачем (будто бы это мои карты) поблагодарив его, когда он забрал их у пробившего их водителя и возвратил мне.
Так вот. Все эти их катаканные визги -- "Го ту хэл!", "Ай хейто ю!" -- как милы они моему сердцу! Конечно, ю хейто ми! И я хейто ю! Ви хейто ич аза, и это прекрасно! Порой они разрывают ритм, чтобы гитары и барабаны повторяли ритмику их резких и высоких хоровых выкриков. Настоящий панк! Впрочем, кое-что заставило меня засомневаться. Пока какая-то бабуля энергично занимала присмотренное прежде мною место, я разглядывал их обложку. Кандзи, хирагана, катакана. Английский. Английский? Странный запах коммерции потянулся ко мне от экрана. Нет, конечно, нет ничего плохого в том, чтобы получать деньги. Получать деньги -- отлично! Если кто-то получает деньги и сожалеет об этом, сообщите в СМС на номер +79101179393, или сразу переведите на привязанную к этому номеру карту Сбера с пометкой "избавляюсь от тяжёлого груза". Но я вдруг задумался... Что если нет никакой девчачьей панк-банды? Что если их специально набрали таких красивых и визгливых, написали им клёвые и модные эджи-тексты, профессионально записали? Сколько в этой музыке девочек и сколько продюсеров? Сколько денег и сколько правды? С другой стороны, а разве возможно это знать? Если подумать, правда и искренность в мире притворства и лжи могут быть только внутренними чувствами. Я искренне хейто ю, и не важно, хейто ю ми -- или всего лишь подсчитываешь роялтиз с нового слушателя. Я хейто ю -- это искренность, это правда, этого достаточно.
Я хейто ю -- это ещё и нигилизм. Отобоке Биавер торкали меня на злой, хитрый оскал и полыхающие глаза сильнее, чем любой затхлый белый панк. Это нежное чувство чернеющего презрения и взрывного, подпольного превосходства я ощутил днём ранее под них же, проходя университетский психологический тест. Тест состоял из ста семидесяти вопросов и выдан был, похоже, специально для меня и только одному мне. По крайней мере я не помню, чтобы кто-то другой говорил о том, что его проходил. Университетская номенклатура с учётом моего нацистского протокола держала меня на особом контроле, постоянно зазывая и подчёркивая особое ожидание именно моего присутствия на патриотических мероприятиях, а теперь вот выдала тест проверить, насколько же я отбит. Поначалу я фигокарманил такие тесты, не говоря ничего прямо, но намеренно отвечая так, чтобы лжи, по сути, и не получилось. Время прошло, и такой подход выглядел уже малодушно. Всё -- или ничего. Либо только правда -- либо только ложь. За толькоправду уже два года как успешно и надолго сажали, и такой режим был для меня закрыт в любом пространстве. Значит -- ложь. Проходить это всё было очень смешно. "Вам нравится нарушать правила? У вас есть знакомые, о которых вы ничего не расскажете близким? Вы любите играть в Counter Strike, Half-Life, Doom? Следите за обновлениями компьютерных игр?"
В последних двух правильный ответ вышел без лжи -- у меня правда не было каких-то особенных знакомых, а шутеры я никогда не любил. Какой Counter Strike в 2024-м году? Алло, мне восемнадцать лет, а не двадцать восемь. Весь тест несложно будет описать формулой "тебе лучше не говорить, что у тебя есть интересы, которые организуешь ты сам, а не государство. Тебе лучше сказать, что ты хорошо ладишь с одногруппниками и не лезешь, куда не надо." Навирать сто семьдесят правильных ответов под мило визжащих я-искренних японок было в десять раз веселее. А теперь я уже сдал тест и переслушиваю их снова. Гоу ту хэл!
Мимо пролетал серый утренний город. Пара девчонок глянулись на меня и отвели глаза, когда я поймал их взгляды. На нужной остановке я поднялся, чуть не упамши, и вышел, двигаясь к порожкам вуза.

Сообщение и призраки

Прошло уже полчаса с начала пары. Я спросил в чате и в личке у старосты: "она уже отмечала?" Староста ответил, так что в чате я удалил. В ту же секунду ответила Даша

dardmit🐱, [09.10.2024 9:17]
50 рублей и я тебе подскажу

весь из себя, [09.10.2024 9:20]
С кем ты разговариваешь бро
Я совсем не умею deal с этими её подъёбами

dardmit🐱, [09.10.2024 9:20]
Остроумно

весь из себя, [09.10.2024 9:20]
Some ghosts-seein' ain't it????????????? ARRRRRRRRRR

Я уже был на этаже. Прежде надо было зайти в туалет -- он был дальше аудитории. Проходящим мимо её больших стеклянных дверей меня увидела Вика и игриво улыбнулась; я тоже бросил ей улыбку.
зашёл
Карман Я
История про то почему я карман

Делаем вид, что учимся

Язык
Почему?
Сад кандзи
Дораиру

Женщины и мечта
Скинул
Приглашение
Стих

В небе забитом,
В стрите простуженном,
Перерезая даль
Длинной ногою,
Ласточкой серой
Вешается фонарь

Падая в лужи,
Кидаясь в окна,
Мой разрежая покой
Созданный ветром
Туманами сотканный
Машет железной рукой

В пасмурный полдень
Чувством незримым
— О, проводо‌в хоровод!
Нежною верой,

Последним Римом

Он
на меня
падёт!

Качает головой
Красиво!
Исправлять
Вежливое отношение
Действительно хорош, или делаю вид? А впрочем не всё ли равно?

Женщины и крушение
Бежала за мной. Она в чём-то милая, но совершенно не моя. Какое-то время я игнорировал её. Не то чтобы старался -- всё шло довольно естественно. В одном из разговоров меня даже хвалили за то, что я "не даю надежд". Но времена изменились. Весь сентябрь проходил у меня под лозунгом "Посмотрим, что будет!", и я решил просто наслаждаться вниманием. Она вечно стремилась меня обнять и заговорить со мной. Вот и сейчас она явно ускорила шаг, успевая за мной по лестнице. Всё это было несколько жестоко, но мне было уже всё равно.

Если муракамыш (75 years young) тупо не доживёт до Нобеля это будет одна из самых тупых вещей века

С другой стороны, хотим ли мы терять не-нобилиата-Мураками?
И потом в любой статье о нем читать первым делом через запятую после имени "лауреат Нобелевской премии"?

Загадки опыта ┐(︶▽︶)┌

Женщины и правда
Ермак
Убью себя когда

Ким Кицураги
Что делать
Звонок
Музей и молоко
Я уже видел эту милую продавщицу прежде, когда навещал мою тогда приболевшую бабулю и покупал тут зефир. ... . Узкая кофточка мило облегала грудь. Как ей не холодно в такую погоду и в такой одежде работать с открытой дверью? Как только я достал из холодильника Активию и кинул взгляд на кассу, девушка уже стояла за ней. По-хорошему это должно напугать.
Оттенки
Голод и путейцы.
Шпана. Интеллигент. Советский. Что хорошего?
Та картина и частные зрители
Взобравшись по лестнице, я оказался на самой высокой точке из доступных — весь вокзал и прилегающие пути открывались перед глазами так же ясно, как вены на руках. Снизу у перрона толпилась толпушка людей. Рядом ожидал серый с красной полосой поезд, похоже, дальнего следования, раз пассажиром позволилось прохлаждаться (букв.) вне вагона. Другой поезд, такой же длинный и серый, уже отъезжал с соседних путей. Вагоны громыхали прямо подо мной. Со взъерошенными волосами, в огромном чёрном пальто с запретной книгой в его кармане, я облокотился, как делал и прежде, на толстые красные перила навесного моста, и смотрел, как вагоны один за одним скрываются у меня под ногами, заставляя мост сотрясаться. Истинно странник над морем тумана! Кучка пассажиров снизу заметила мою горделивую и романтичную позу больного одиночеством. Один за другим они обратили на меня общее внимание и, казалось, оживились. Я уже не столь чувствителен, чтобы испугаться тут же и стушеваться, боясь, что они, может, смеются теперь на странным парнем, встреченным ими. В конце концов я живу best of my life, и не так уж много имею времени, чтобы стараться в своём наслаждении не выглядеть странно. Интересно другое — я сделаюсь их воспоминанием. Здесь и сейчас наши забавные судьбы — парня, который верховодит душами стальных махин, и кучки, галдящей внизу невесть о чём — соприкоснулись. Однажды для меня стало забавным понимание, что наши недолгие встречи с друзьями надолго определяют наши отношения. Здесь же всё отношение навсегда закреплено одним образом — кто-то чёрненький гордо любуется вереницей вагонов, кто-то маленький снизу кажет на это пальцем. Нам нечего более сказать друг о друге, и это навсегда... бывает же, правда?
Во‌роны, сыр и паранойя
Пидор
Здание, поезда и давняя встреча
Новая встреча
--То, что ты наверное не слушаешь, ну и ещё русский рок. Легенды русского рока.

Пришёл, открыл окна. Писал. Уснул.

///Куда-то вписать преамбулу оттенков и, может быть, занимательно отвлечься на манеки-нэко и через неё вписать Саву.

Четверг
Захар
Флэшбэк на первую физру??

Захар и больница

Книга
У неё улыбка такая... и глаза... --Да ты романтик! Я тоже был таким, но уже давно ничего подобного не чувствовал. Вокруг нету интересных.
28-летняя
Стихи
Сидка

Пятница. Физра
Препод
Шоколад
Отказ
Чилл
Вика потянулась меня обнять; я ответил и двинулся
Физра
Турики
Колесо 1979
Пространство
Колос
Львица и тонкая
Смутный бег
Маленький принц
Площадь; Издали виднелась громадина строящихся многоэтажек. Подъемные краны застыли в вышине неба.
Кофе, сидка

Небо разлилось надо мой, как кофе. Где-то на окраине зрения маячил столб; линии электропередач тянулись от него, как вены. Мои глаза были широко открыты, но все, что удавалось им поймать — бесконечно высокая голубая пустота.
Сквозь наушники доносился гул пересекающих перекрёсток машин. Я повернул голову на бок; затылок кольнули шероховатые бетонные крапинки. Крона тополя. Листья трепетали и золотились на ветру. Всё казалось каким-то смазанным. Я хотел чувствовать себя непринужденно, но никак не мог унять навалившуюся тревогу и растерянность.
Чей-то голос вырвал меня из забытья.

Хандра. Проходили дни

Наваливаясь мраком и ветром, всего в нескольких сантиметрах над моей лохматой головой чернела развалившаяся над городом ночь.
Идти в центр не хотелось. Я вспомнил о большой Пятёрочке выше по Герценскому мосту и направился туда. Шагая по мосту, я вспоминал старые, давно прошедшие дни. Точнее — один конкретный прошедший. В тот день я посмотрел "Изображая жертву". Отличное кино, но на душе у меня и в целом, и от фильма сделалось в тот вечер мутно. Тут написала Тоня — у неё кончались занятия. Мне не хотелось никуда идти и в целом, кажется, ничего особенно не хотелось, но ещё больше я не желал терять ни единой возможности её увидеть, так что я предложил встретить её на обратной дороге до дома. И так же, как сейчас, я шёл по этому мосту и слушал 4 позиции бруно.

Серые стены, мутные окна
Грязные ковры
Серые веки, мутные мысли
Грязные нарывы...

По всему мосту, на каждой колонне, были развешаны одни и те же рекламные баннеры. Девушка со светлым лицом и зализанными волосами вырывалась из темноты плаката. Внизу зеленело какое-то устройство. Сколько ни ходил я мимо них, но никогда и не считывал сам по себе, и не задумывался, что именно они рекламируют. Может быть, какую-то косметику? Космос с греческого — это порядок, точнее — и порядок, и красота, потому что хороший порядок, действительно, красив. Двухметровые баннеры висели на фонарях, над пропастью за мостом. Ночью, чернеющая, мерцающая мелкими волнами реки, разрезающая проходящих по мосту пронзительным ветром и холодом, она действительно напоминала самый настоящий космос.
Так я поднимался по мосту до церквей.
Настя мини
Энергос
Я вышел из магазина и остановился на месте, как вкопанный, размышляя, куда податься дальше. Холод начинал пробирать. Я открыл белую банку и, сделав пару глотков, направился в тот двор, где прежде тусили мы с масякиным.
Дети и женщины. Опрятное место. Две тени. Хотел бы я. Читал и пил. Две женщины. Собрал добро и ушёл.
Прежде, до меня, годы назад — сколько нигилистов, пустых, больных, раненых людей страдали так же, как я сейчас? Я вижу все их лица перед собой. Девушка с заспанным и грозно сияющим лицом бросается под поезд. Навесной мост над путями остаётся пустовать; холодный ночной ветер продувает его. Парень сжигает книгу на пустыре. Уткнувшись в стену, часы напролёт слушает одну и ту же песню семнадцатилетний поэт. В бесконечной ночи, озаряемой только огнями пивнух этого сраного, затхлого, всем известного и такого пустого уездного города N все мы разминулись годами, прошли в метрах друг от друга, и так и остались наедине со всем, что наваливается на идеалиста, на того, кто всегда оставался один.
Онигири
Шагов вышло всего восемь с чем-то тысяч.

Понедельник. Голенькая
На мне вообще ничего

И откуда он узнает? Я взял вещи и вышел с 32Э.

Странное дело, но меня очень вдруг потянуло к ней. Я всё думал о её тонком и худом маленьком теле. Её тянуло ко мне так же. Не желая признаться себе в этом полностью, она смотрела в телефон, очевидно ничего там не читая. Её подруги спрашивали, куда она сейчас, и она отвечала, что вот-вот пойдёт на остановку, но оставалась здесь.
Дядя-бадя вдруг высунулся из аудитории и закрыл дверь; его солидный, подогнанный под фигуру серый костюм произвёл давящее впечатление. Оба мы шуганулись этого.
--Пойдём лучше к коридору — проговорила она весело
--Да, пожалуй!
Мы вышли на площадку с креслами между лифтами и лестницей. За уже почти два года я часто бывал на ней, читая самые разные вещи, распивая кофе и слушая музыку. На месте, где прежде стоял кофеавтомат, пустовал светло-коричневый прямоугольный след. Мы стояли с ней рядом и оба смотрели в телефоны, будто вот-вот, уточнив что-то, двинемся дальше.
--Ладно, пойдём, наверное — наконец прервал я.
--Да, да, пошли — в голосе у неё звучала нервная улыбка.
Мы потянулись обняться на прощание. Я положил руку ей на талию и быстро завёл на спину. Под толстой болоньевой курткой на ней было только тонкое боди. Бока оставались совершенно голыми.
--О, да ты голенькая!
--Да-а-а! — её лицо разорвалось на широкую похотливую улыбку.
Я уже поднимался по лестнице выше, но как-то не мог отвернуться от Вики.
--А вообще, знаешь, — сказала она, — ведь мне ещё полчаса ждать. Можем тут посидеть.
—Да, — ответил я, — я тоже никуда не спешу.

2500000 ни на что

Зах. Лестница, ноги убитые, опыта нет, у меня тоже (ложь).
--У меня есть друг, который какие-то бешеные количества километров нахаживает.
--Кто? — он замялся; я не дождался ответа — Владимир Путин?
--Да
--...чёто это нахуй не заметно. — они начинали смеяться — хули он тогда сидит, пусть уже прогуляется хотя бы куда-нибудь, сколько блять можно?
Громко смеясь, я завалился в магазин.
Магаз, вика со мной, шоколадка, худоба, бока. Неудобство. Смотрела на меня. Мы пара.

Поднимались. 15 000 шагов. Парк победы. Во сколько? 18-22. Я в это же время. Я ничего не почувствовал от его слов об их прогулке. Кроме, разве что, лёгкого чувства правильности.

--Самое главное для человека — понимать, что он на самом деле хуже всех. По крайней мере — что он, в целом, ничто. Это то, чего я не понимаю, и в этом мой страшный грех.
Харра задумался, что бы смешного на это ответить. Двери лифта отворились на его этаже.
--Храни тебя Аллах! — бросил он весело.
--Альхамдулилляh! — ответил я, и он, выходя, громко расхохотался.
Он считает меня сильнее себя, подумал я. Почему-то он считает меня сильнее. Или я принимаю доброту за слабость? Если так, позор мне.

Поиск термометра. Аллёрс анфан.

Списал.
Пустой кабинет, книга. Отпустила. Холодный кофе. Гречка. Здесь были.

Девушка в сером платке стала спиной ко мне в десятке сантиметров. Я скосил взгляд на её попку.
--Ой! — она чуть-чуть наступила мне на носок кеда и обернулась извиниться.
У неё удивительное благостное выражение лица. Набилось народу, так что ей пришлось отойти от меня. Теперь она стояла ко мне лицом, выпятив невероятно милую грудь. Потрясающая грудь и такой лёгкий топик — но платок на голове и невероятно благостное выражение лица, как у маленькой певчей из воскресной школы. Когда она обернулась ко мне, я тут же закрыл глаза и кивнул, но всё равно заметил два неба, обращенных ко мне. Вода, исходящая из них, залилась мне на окраину глаз, и я остался с ней и дальше, как промокший зонт.
Двери отворились, и над ними загорелась небольшая лампочка.
Ещё одна остановка. Кажется, она выходит. Или нет? Двери открываются, и она действительно спускается по порожкам автобуса. Я кинул прощальный glance на её потрясающие сиськи, такие большие в этом маленьком белом топике, что между ними пролегала потрясающая идеально-белая ямочка.
--Пока! — бросила она.
Я успел бросить то же в ответ и смотрел ей вслед в полном замешательстве. Кто она? Разве я могу знать её откуда-то? На меня навалилась опустошающая грусть, хоть я и пытался делать вид, что ничего не случилось. Кто она? Я шёл по мосту, вспоминая её милую белую грудь, и серые волны внизу накатывали друг на друга одна за другой. Кто она?